Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 26

— Ну и… — Бычка совсем растерялся, стал водить взглядом от меня к старлею и обратно, — ну и что будем делать? Правда, шлёпнем его? Пленного?

— Никого шлёпать мы не будем, — покачал головой Муха.

Мальчишка, ожидая нашего ответа, уставился на старлея.

— Но тогда он ничего и не скажет, — пожал плечами Смыкало.

— Я советский офицер, а не палач! — вдруг обернулся к нему Муха. — И казнить никого не собираюсь! Я тебе что, полицай какой, а?

Смыкало помрачнел. Угрюмо отвернулся и ничего не сказал.

— Вот сука, а? — разнервничался Муха.

— Значит, просто задержим его и всё? — спросил Бычка, кривясь и ощупывая кусочек пластыря на ухе.

— Тихо! Я думаю! — снова зло бросил Муха.

Но тут душманёнок снова подал голос. Видимо, он спросил Муху о том, согласны ли мы на его условия.

Муха в сердцах что-то ему выкрикнул. Душман ничего не ответил и только ещё сильнее сжался, уставившись в землю отсутствующим взглядом.

— Ты ему отказал, — не спросил, а констатировал я.

— А что мне ещё было делать? — Муха повернулся ко мне, разводя руками. — Пообещать ему, что я его хлопну⁈

— Да, — твёрдо ответил я. — Но хлопать не обязательно.

Муха застыл без движения. Небольшие его глаза расширились от удивления. Потом он сжал губы.

— Сука… Не нравится мне всё это… — покачал головой Бычка.

— Другого, похоже, нам не остаётся. На кону жизнь целого взвода советских солдат, — сказал старлей.

— Вот именно, — кивнул я.

Муха долго смотрел на пацана. Потом снял с плеча автомат и отсоединил магазин, проверил патроны.

Когда это заметил мальчишка, то медленно, будто бы с каким-то усилием, приподнял голову. Посмотрел на Муху.

Тогда они заговорили на дари. Парень даже заставил старшего лейтенанта поклясться от имени всего взвода, что он исполнит свою часть уговора. Муха поклялся. И на его лице не дрогнул ни один мускул.

Только после этого мальчишка заговорил. Рассказ его оказался продолжительным. В ходе него Муха время от времени останавливал парня — что-то переспрашивал, что-то уточнял. А ещё — постоянно, с каждым словом мрачнел.

Когда мальчишка закончил, Муха поднялся.

— Он сказал, — начал Муха немного погодя, — что их осталось около пятнадцати или двадцати человек. На вооружении есть пулемёты и миномёт. Они укрылись в пещерном комплексе у подножия вон той горы.

Муха кивнул вдаль, на вершину, едва-едва выглядывавшую из-за скалистых камней верха правого горного склона ущелья, в котором мы находились.

— По его словам, километра три-четыре, не больше. Час-полтора пешком.

Муха проговаривал эти слова монотонно и жёстко. Даже как-то несколько отрешённо.

— Он говорит, что Учитель Веры там. А вместе с ним какой-то пакистанец, который руководит группировкой.

Бычка со Смыкало переглянулись, но никто из них ничего не сказал. Я тоже не торопился комментировать слова старлея. Я анализировал, думал. Прикидывал варианты развития событий.

— Они не отступают. И не отступят, потому что хотят отомстить, — Муха поднял взгляд и глянул на меня, — хотят отомстить нам за Айваджа.

— Нам, в смысле, советской армии? — удивился Смыкало.

— Нам, в смысле нашему взводу. Мне, — отрезал Муха.

На лицах бойцов отразилось недоумение.

— Но как? Но откуда они знали, что именно мы прибудем проверить потерявшееся отделение? — спросил Бычка, от удивления, кажется, совсем позабывший о своём раненом ухе.

— Они знают, где расположена крепость, — сказал я. — Знают, по какой дороге мы приехали к заставе. А та подозрительная трансляция на дари… Её могли подкинуть нам как приманку.

— И рассчитывать, что прибудем именно мы, — покивал Муха. — Ну… и мы попались на их удочку.

— В этой партии мы их переиграли, — усмехнулся я. — А в следующей — первый ход за нами.

— Белые — смелые, — задумчиво произнёс старлей.

Тут его позвал душманёнок. Он бросил старлею несколько слов, безотрывно глядя Мухе в глаза. Муха выдержал его взгляд.

Но ничего не ответил.

Тогда приказ отдал я:

— Взять пленного, доставить его к бронемашинам. Пускай его эвакуируют вместе с ранеными.

Бычка со Смыкало помедлили несколько мгновений. Но всё же подошли к парню и схватили его. Принялись поднимать.

Мальчишка, осознав, что сегодня он не отправится в свой рай, принялся кричать и вырываться.

— Двигайте, мы за вами, — сказал Муха, — надо повернуть оставшуюся группу.

— Есть!

— Есть!

Некоторое время мы наблюдали, как пограничники осторожно спускают впавшего в настоящую истерику душмана вниз, ко дну ущелья.

— Ты верно сказал, командир, — начал я, когда заметил, что Муха провожает бойцов безотрывным взглядом. — Мы не убийцы. Мы солдаты.

— Ты посмотри на него, — угрюмо сказал Муха, — как убивается, что пулю сегодня не получил.

— Ему хорошо промыли мозги.

— М-да… Но на душе у меня тоже как-то хреново, — вздохнул Муха. — Будто бы… Будто бы обещание я дал и не выполнил.

— Он сам не знал, чего просил, командир. Мы сохранили пленному жизнь. И теперь у нас есть сведения, чтобы вытащить остальных.

— И всё же… — начал было Муха, но не договорил.

Всё потому, что я перебил его:

— Тебе было б легче, если б ты его расстрелял?

— Нет, — помедлив немного, покачал головой старший лейтенант. — Точно не было бы.

— Ну тогда и думать тут не о чем. Пойдём к остальным.

Я двинулся вниз по склону, чтобы добраться до оставшейся на тропе группы.

Муха, наверное, решил, что я не услышу его слов. И всё же лёгкий, прогретый солнцем афганский ветер донёс их до моих ушей:

— Что-то расклеился я в последнее время… Ой, расклеился, — пробурчал старлей негромко. А потом зашагал вслед за мной.

Муха приказал группе, которая застряла на тропе, спуститься и присоединиться к остальному взводу. А потом мы должны были перегруппироваться.

Когда мы спустились, первым делом старлей оценил состояние раненых. А их у нас оказалось пять человек.

Бычка был вполне боеспособен со своим лёгким ранением. А вот Пчеловееву, которому я и ещё несколько парней помогли спуститься с горы, нужна была эвакуация. Эвакуировать нужно было и Филипенко из группы Андро Геворгадзе. Как оказалось, он повредил ногу, когда менял позицию на крутом левом склоне ущелья. Андро грешил на перелом, но Филипенко отнекивался:

— Да че ты, командир! Нормально у меня всё, нор-маль-но! Так, растянул, небось. Ну, может быть, вывих!

И всё же двигаться он больше не мог. Требовалось забрать его из ущелья.

С экипажем БТР было сложнее. Намного сложнее. Кумулятивный снаряд, выпущенный душманами, по всей видимости, метил в десантный отсек. Да только они промахнулись. Вернее — почти промахнулись, зацепив ещё и моторный.

Разрушительная мощь кумулятивной струи выжгла двигатели. А вместе с тем меньшая её часть проникла и в чрево машины, где находились бойцы.

Но если Кулябов сидел достаточно далеко от места, куда ударил снаряд, то Волков оказался ближе. Гораздо ближе.

Мехвод и наводчик отделались, что называется, лёгким испугом. Кулябов — лёгкой контузией. Телефониста рвало. У него наблюдалось явное помутнение сознания и головные боли.

С замкомвзвода было хуже. Критически хуже.

— Где он? — спросил я, протискиваясь за спинами бойцов, столпившихся у мёртвой бронемашины.

Я пришёл одним из последних, ведь нужно было спустить Пчеловеева.

БТР стоял недвижимый, словно пустой панцирь какого-то огромного насекомого. Его броня с левой стороны почернела и оплавилась. Единственная маленькая дырочка, прожжённая струёй, зияла в борту, ближе к корме машины. Внутри же развернулся настоящий ад.

Осколки брони и корпуса в купе с разогретой до невероятной температуры струёй кумулятивного снаряда поработали там на совесть.

Когда я всё же пробрался между бойцами, то увидел Волкова.

Замкомвзвода лежал на расстеленной на земле плащ-палатке. Лицо его, бледное, безмятежное, было обращено к небу. Глаза — прикрыты.

Руки несчастного уже кто-то бережно сложил на грудь.

Муха стоял рядом на колене и безотрывно смотрел на своего погибшего зама. Когда старлей заметил меня, то медленно поднял голову.

Лицо Мухи казалось мне каменным. Даже бесстрастным. Каким-то холодным. Но если внимательный человек заглянет ему в глаза — он всё поймёт.

И я тоже понял — Муху просто переполняли эмоции, которые он скрывал за своей бесэмоциональной маской. Но я смог рассмотреть в его взгляде всю эту бурю эмоций: сожаление, боль, скорбь. А ещё страшную злость и холодную, мстительную ярость. Взгляд старлея молчал о том, что чувствовал этот человек. И в то же время он кричал об этих эмоциях так, как не сможет голосом ни один человек.

— Известно, как он умер? — спросил я.

Старший мехвод Никита Полевой, управлявший машиной, где находился Волков, с горечью посмотрел на меня.

— Осколочные ранения. Многочисленные, — сказал он, — мы не успели ему кровь остановить. Истёк.

— Он оставался в сознании? — спросил я, обводя собравшихся вокруг бойцов взглядом.

Казалось, все поникли, глядя на погибшего товарища. Тяжёлая, скорбная атмосфера окутала весь взвод. Бойцы опустили головы. Спрятали свои суровые, мрачные лица.

В глазах некоторых я видел растерянность. В других — отголоски страха. В третьих, которых оказалось меньше всего, — тихую злость.

— До самого конца, — сглотнул Илья. — Даже пытался командовать нами, когда мы стали организовывать оборону.

— Я говорил ему не рисковать, — сказал тихо Муха.

Я выдохнул. Ещё раз обвёл всех пограничников взглядом. Потом набрал в грудь побольше воздуха и заговорил.

Муха смотрел на бледное, правильных черт лицо Волкова. Погибший замкомвзвода будто бы не походил на самого себя. Щёки его впали, губы побледнели и будто бы истончились. Остальные черты словно бы потеряли былую чёткость, былую природную строгость и выверенность.

Казалось, что это и не Волков вовсе.

Муха знал его не так долго. Но хорошо. И пусть Дмитрий Волков не был примерным старшим сержантом в своей службе. Пусть способен он был и на лизоблюдство, и на подхалимаж, которые так презирал Муха, но всё же, зам решил уйти настоящим солдатом.

Муха и раньше знал, что в бою Волков оказывался на удивление надёжным. На удивление умелым и решительным солдатом. Будто бы что-то в его светловолосой голове щёлкало, будто бы переключался какой-то тумблер, и натура карьериста отходила на задний план.

Но никогда в жизни Муха не мог подумать, что Волков способен на подобный поступок. И теперь ему было горько. Горько не только за смерть зама, но и за тех ребят, которых он не смог когда-то вытащить.

То, что произошло сегодня, напомнило Мухе ту злосчастную вылазку, когда он лишился почти что всего отделения.

Муха не знал, что он чувствует. Если бы кто-то спросил бы старшего лейтенанта об этом, Муха не ответил бы. Но в собственных мыслях он бы смог описать всю эту бурю двумя словами — злость… и беспомощность.

— Поднять головы! Не смотреть на него! — раздался вдруг решительный голос Селихова.

Муха оторвал взгляд от Волкова. Посмотрел на молодого пограничника.

Селихов, худощавый, прямой, гордый, стоял посреди остальных солдат. Его лицо было грязным от размазанной горной пыли. Но в глазах оставалась холодная сталь. Холодная решимость.

Когда зазвучал его голос, окружающие будто бы вздрогнули. Все как один подняли головы. Посмотрели на Селихова. Они сделали это как-то несознательно, будто бы Селихов воззвал к их инстинктам.

Спустя мгновение, Муха осознал, что и он посмотрел на молодого бойца ровно точно так же — словно бы повинуясь этому его непреклонному приказу, не терпящему никакого неподчинения.

— Он своё отвоевал, братцы, — продолжал Селихов. — Смотрите не на него. А вон туда, на тот склон.

Селихов указал куда-то вверх, туда, где БТР Волкова своим огнём раскрошил огромный камень. Где он испахал древний вымытый дождями склон. Где уничтожил душманский миномёт.

— Видите? — спросил Селихов строго. — Это его работа. Волков её сделал. Он видел миномёт, который через минуту накрыл бы всех нас. И он поехал. Зная, что станет мишенью. Зная, что шансов для него нет.

Бойцы растерянно затихли. Даже сам Муха чувствовал, что не может ничего сказать. Ему просто нечего было говорить.

— Волков был… разным. Да, карьеристом. Да, любил лычки. Любил покрасоваться перед нами и подлизаться к старшим. Спрашивал с нас строго, докладывал начальству громко. Многие из вас его за это не любили. И я могу прекрасно вас понять.

Бойцы не двигались. Не шевелились. Казалось, внезапный монолог молодого солдата полностью поглотил их внимание.

— Но я сейчас смотрю на него, на Диму Волкова… и вижу не карьериста. Вижу командира. Вижу человека, который в последнюю секунду своей жизни понял, что важнее всех званий и наград на свете. Он понял, что самое важное — это свои. Он мог остаться у машин. Устав был на его стороне. Он мог прятаться под броней, мог по рации отчитать нас за то, что мы под огнём залегли. Но он этого не сделал. Он принял единственное решение, которое мог принять настоящий командир. Он поехал на верную смерть. Чтобы его взвод — чтобы МЫ — жили. И он спас нас. Он купил нам время ценой своего БТРа и своей жизни. И теперь этот долг висит на каждом из нас.

Муха сглотнул. Ему захотелось было открыть рот… Вернее, даже не так… Он почувствовал, что рот его вот-вот несознательно откроется от удивления, но командир сдержался.

Остальные бойцы словно бы проснулись ото сна: кто-то тихо загомонил, кто-то прочистил горло, кто-то шмыгнул носом.

— Не скорбите. Скорбь будет потом. Всему своё время. Но сейчас у нас его нет. Сейчас у нас есть только одно. Месть. Да — нам осталось только мстить. Мстить умело, с холодной решимостью и такой же холодной яростью. Той самой, что заставляет не плакать, а прикладываться к прицелу точнее. Той самой, что заставляет бежать быстрее, стрелять метче, думать чётче.

Селихов замолчал. По-офицерски обвёл всех взглядом, смотря солдатам прямо в глаза. Смотря решительно и, казалось, не боясь ничего на свете.

И Муха видел, как меняются лица бойцов. Как становятся они злее. Как в глазах их начинают плясать искорки холодного огня. Как хмурятся их брови и в немой, тихой решимости сжимаются кулаки.

А потом он и сам заметил, как сжимает собственные пальцы. Как его руки без его ведома превращаются в кулаки.

— Он был наш, — сказал, наконец, Селихов. — Наш замкомвзвода. Наш товарищ. И его убили. И мы не будем оплакивать его смерть. Мы сделаем так, чтобы каждый душман на этом склоне, каждый, кто причастен к тому, что сегодня произошло, тоже лёг в землю. Ну или отправился к своему Аллаху, если им так этого хочется. Сегодня, братцы, мы выполнили его последнюю волю — остались жить. И теперь вернём Диме долг — отомстим за него.

— Да! — крикнул вдруг Бычка. — Отомстим за нашего замкома!

После его выкрика несколько мгновений стояла мёртвая тишина. А потом кто-то подхватил:

— Отомстим!

И тут же отовсюду понеслись новые воодушевлённые, злые крики:

— Духи будут у нас землю жрать!

— Ну!

— Покажем им, что шурави дорого свои жизни отдают!

— Будем бить без жалости!

Муха даже и не заметил, как эти разрозненные крики бойцов смешались в едином порыве. Превратились в звонкий, яростный голос разведывательного взвода ММГ-4.

Тогда Муха встал с колена. Поднялся над мирно лежавшим Волковым.

— Он не дал им нас накрыть! — повысил голос Селихов, глядя Мухе прямо в глаза. — А мы теперь пойдём и накроем их всех! До последнего!

— До последнего! — подхватил слова Селихова нестройный хор молодых голосов.