Тактик.1

Глава 23 Разная причина, одно направление

Следующее утро началось с привычной для нашей роты работы — обустройства на новом месте. Но на этот раз Мейнард и Эрик поставили задачу не просто сделать конюшню пригодной для жилья, а превратить её в незаметный, но хорошо укреплённый опорный пункт.

— Внешне ничего не должно измениться, — инструктировал Мейнард солдат. — Чтобы никакая вражеская разведка, даже магическая, не заподозрила, что здесь прячется целая рота. Все должно выглядеть так, будто конюшня по-прежнему пустует.

Работа закипела. Мы оборудовали спальные места на просторном чердаке, под самой крышей, стараясь не нарушать ее внешний вид. Кухню и туалеты пришлось делать очень компактными, маскируя их под груды старого сена или хозяйственной утвари. Мейнард лично руководил укреплением окон — изнутри были установлены прочные деревянные решетки, невидимые с улицы. Двери и ворота были усилены металлическими полосами, а в стенах проделаны узкие, замаскированные бойницы. Конюшня на глазах превращалась в настоящий маленький форт.

Весна продолжала свое шествие, то радуя тёплыми солнечными днями, то обрушиваясь на землю короткими, но яростными грозами. Ливни хлестали так, что ручьи превращались в ревущие потоки, а дороги — в сплошное месиво. Но работа не останавливалась.

Для выходов за пределы конюшни мы обзавелись десятком комплектов крестьянской одежды и разгуливали в ней.

Я, обследуя территорию вокруг конюшни, наткнулся на заваленный мусором и землёй старый колодец. Собрав нескольких солдат, мы за пару часов расчистили его, и вскоре у нас был собственный источник свежей, холодной воды. Небольшая, но важная деталь для автономного существования.

Вечером, когда основные работы были закончены, Эрик достал из своих запасов небольшой, тускло поблескивающий амулет из тёмного камня, купленный им когда-то на Чёрном рынке за немалые деньги.

Пробормотав несколько слов на неизвестном языке, он активировал его. Амулет едва заметно задрожал и испустил слабую, почти невидимую волну энергии, которая окутала нашу конюшню, словно тончайшим покрывалом.

— Маскировка от магического обнаружения, — пояснил Эрик, пряча амулет. — Не стопроцентная гарантия, конечно, но шансы, что нас заметят раньше времени, значительно уменьшаются.

Теперь мы были здесь, в Хайбарге, в месте, где потенциально грянет буря.

Затаились, как хищники в засаде, и ждали, что принесет нам эта кровавая весна. Ждали, когда высохнет грязь и две армии сойдутся на этих мирных ржаных полях, чтобы решить, кому будет принадлежать эта земля. И какое место в этой бойне будет отведено нам.

Мы сидели на грубо отёсанном бревне у перекрестка двух пыльных, едва просохших дорог. Вернее, сидел я, впитывая редкое тепло весеннего солнца и чувствуя, как оно прогоняет промозглую сырость из костей. Странное ощущение словно тело постепенно оттаивает после долгой зимы, но душа все еще скована ледяным предчувствием беды.

Мейнард, беспокойно бродил, как тигр в клетке, мерил шагами обочину, его тяжёлые сапоги с глухим стуком вминали в землю прошлогоднюю листву. Каждый шаг оставлял чёткий отпечаток. Он ступал крепко и тяжело, — глубокий след человека, привыкшего нести на своих плечах тяжесть не только доспехов, но и ответственности. С каждым проходом его лицо становилось всё мрачнее, желваки на скулах ходили ходуном, выдавая внутреннее напряжение.

Эрик, прислонившись к морщинистому стволу старой ивы, растущей у развилки, лениво точил нож о брусок. Движения его были медитативными и точными, и всем своим видом он изображал полное, почти оскорбительное спокойствие. Только глаза, холодные и цепкие, выдавали, что в голове его крутятся колесики, просчитывая варианты, оценивая риски, взвешивая шансы. Лезвие поблёскивало на солнце при каждом движении, завораживая своим смертоносным сверканием.

Вокруг царила обманчивая идиллия: воздух был густым и сладким, пахнущим талой землёй, молодой клейкой листвой и дымком из печных труб, что лениво вились над крышами домиков Хайбарга.

Где-то вдалеке кричали птицы, возвещая о приходе весны, а ветер доносил запах свежевспаханной земли. После промозглой сырости конюшни, которую мы переоборудовали, приспособили под казарму, сидеть вот так было почти блаженством. Почти. Если бы не давящее, как могильная плита, чувство надвигающейся беды.

— Напомните мне ещё раз, какого чёрта мы тут делаем? — нарушил тишину Мейнард. Его голос, даже вполголоса, был похож на скрип несмазанных ворот. — Мы знаем, что генеральное сражение будет здесь. Мы знаем, что Альянс превосходит Орден в тяжёлой коннице. Мы сидим почти что в эпицентре будущего ада, одев одежду, которая по качеству как мешки из-под картошки, и ждём, когда на нас обрушится вся мощь тринадцати герцогств? Это как ждать артиллерийского удара, зная точные координаты, но не двигаясь с места. Мы точно не конченые идиоты?

Он резко остановился, с силой вонзив каблук в землю. Отколовшийся кусок засохшей грязи отлетел в сторону, как символ его раздражения. Я почувствовал, как его тревога отзывается во мне, заставляя сердце биться чаще. В голове мелькнула мысль: «Ачивка разблокирована: Сидение на пороховой бочке».

Эрик лениво потянулся, как сытый кот, и усмехнулся, не прекращая своего медитативного занятия. Звук стали, скользящей по камню, был единственным резким звуком в этой пасторали.

— Вопрос риторический, мой германский друг. Но если тебе нужен ответ, то он прост. Мы здесь, потому что у каждого из нас своя мотивация, которая, как ни странно, привела нас в одну и ту же точку. Ты, Мейнард, — он перестал точить нож и посмотрел на немца, его глаза были холодны и проницательны, — здесь, потому что ты человек дисциплины и долга, порядка. Для тебя приказ, долг и честь — не пустые слова, даже если ты этого никогда не признаешь. Ты не можешь просто так сидеть сложа руки, когда твои сослуживцы готовятся к гибели, ведомые на убой спесивыми идиотами в сверкающих доспехах. Ты хочешь, чтобы всё было сделано правильно. По-немецки. Ordnung muss sein, даже если вокруг творится форменный апокалипсис.

Лицо Эрика оставалось безмятежным, но в голосе проскальзывали нотки стали — той же, что он так тщательно затачивал. Я заметил, как его пальцы на мгновение сжались крепче на рукояти ножа — единственный признак того, что под маской спокойствия кипят свои страсти.

Мейнард что-то недовольно проворчал, но не возразил.

Эрик, как всегда, бил точно в цель, в самое уязвимое место — в его моральную составляющую, можно сказать — национальную гордость.

Я посмотрел на одного, потом на другого. Танк, плут и… кто я? Стратег? ДД с функцией контроля толпы? Пока эти двое спорили, я мысленно раскладывал их по полочкам, как игровые классы. Они были моими главными юнитами, моими ферзями, и понимание их мотивации было важно при дальнейших действиях.

«Мейнард — танк, высокий урон и защита, но низкая маневренность. Эрик — плут, высокая ловкость, но хрупкий при прямом столкновении. А я… в игре я был бы магом, но на самом деле мой конёк — это контроль поля боя и стратегическое мышление», — пронеслось в голове.

Эта привычка всё раскладывать по игровым полочкам помогала мне сохранять рассудок в этом безумном мире.

— Я, — продолжил англичанин, и в его глазах блеснул знакомый хищный огонёк, — здесь потому, что именно в такой мутной воде и ловится самая крупная рыба. Хаос — это лестница, как говорил один литературный персонаж из нашего мира. Сражение — это тысячи случайностей, миллионы шансов, это квинтэссенция жизненного казино, где в качестве крупье выступает сама Судьба. Прекрасная возможность для тех, кто умеет ею пользоваться. Можно будет либо выслужиться, получив внеочередное звание и награду, либо, если дела пойдут совсем скверно, воспользоваться суматохой и исчезнуть. На этот случай, — он понизил голос и заговорщически подмигнул, — у меня имеется отличный поддельный приказ о переводе нашей роты в дальний гарнизон и орденский пропуск, дающий право беспрепятственного проезда по всему Кайенну и за его пределы. Добыл по случаю у контрабандистов. Выменял на… впрочем, не важно. Мы же почему не бежали в первый момент? Были не готовы, слабы, не адаптированы, ничего не знали и не вооружены. А сейчас кто станет на пути у трёх старшин Ордена в доспехе и с оружием? А если с нами будет наша рота?

— Вообще-то она не наша, а Ордена, — поправил его Мейнард, но только в этом.

Эрик говорил легко, почти весело, но я заметил, как его взгляд быстро скользнул по горизонту, оценивая возможные пути отступления. Мне вдруг стало интересно, сколько ещё секретов хранит наш англичанин за своей маской вечного оптимизма. Я чувствовал запах его едва уловимого страха под слоем дорогого одеколона — страха не смерти, а потери контроля над ситуацией.

— А Ростик? — Мейнард перевел свой тяжёлый взгляд на меня. — Какая у него причина торчать в этой заднице?

Я почувствовал, как их взгляды буквально прожигают меня насквозь. Тяжёлый, прямой взгляд Мейнарда и острый, проницательный — Эрика. Они ждали ответа, но я молчал, ощущая, как солнце греет мою спину сквозь потёртую крестьянскую рубаху.

— О, у нашего геймера причина самая простая и одновременно самая сложная, — ответил за меня Эрик, и я почувствовал, как его слова неприятно резанули по самолюбию. — Он здесь, потому что он может и умеет побеждать. Это у него в крови. Для него это не война, а очередная партия в шахматы, где на кону не деревянные фигурки, а наши с тобой никчёмные жизни. Он видит не армии, а юнитов с определёнными характеристиками, не поле, а игровую карту с её особенностями. И он не может упустить шанс разыграть свою партию. Это азарт. Чистый, незамутнённый азарт геймера.

Его слова задели что-то глубоко внутри меня.

Неужели я действительно такой? Неужели все эти люди для меня лишь пешки на доске? Я вспомнил лица наших солдат, их доверие и веру в нас, командиров. Нет, это не просто игра. Это жизнь, настоящая, с болью, страхом и кровью. И все же… та часть меня, что привыкла мыслить стратегиями и тактиками, не могла не видеть в этом всем определённую закономерность, определённый порядок, как в хорошо продуманной игре.

— Это не игра, это жизнь и я её живу. Она что-то настоящее в моей личной истории, а не игры, не стратегия, — негромко ответил я.

— Сыграть в стратегию? Да кто бы нам дал, вшивым старшинам, повлиять на ход битвы, где сойдутся десятки тысяч человек? — скептически перебил меня Мейнард. — Всем на нас плевать, это явно не наш масштаб.

Он пнул камешек, который отскочил от ствола дерева и скрылся в высокой траве. Звук был резким, нарушающим идиллию момента. Где-то вдалеке испуганно вспорхнула птица.

— Дело не в нашем формальном статусе, это всё ерунда. Главное — это наше желание, — сказал я, наконец отрываясь от созерцания проплывающих облаков. — Сначала. И это важнее всего, наше желание. Из желания формируется цель и задачи, которое мы хотим разрешить. Например, чтобы Орден, который мы не особо-то и любим, все же победил в этом сражении. А дальше… дальше всё просто. Мы умные. Мы можем спрогнозировать модель поведения обеих сторон. Мы знаем, как они воюют.

Я чувствовал, как внутри разгорается знакомый огонь — не азарт игрока, а что-то более глубокое, более важное. Желание защитить своих людей, свою роту, этих крестьян, которые доверились нам. Может быть, это и есть та причина, по которой я здесь. Не ради игры, а ради людей.

— Стенка на стенку они воюют, — буркнул Мейнард. — Благородные рыцари на благородных рыцарей, а за ними пехота, как стадо баранов. Без тактики, без манёвра. Тупая лобовая атака. А дальше всё решает сила, личная выучка и качество снаряжения. Для рыцарей это лучшее в мире развлечение, попробовать себя на прочность и омыть клинок чужой кровью.

Его лицо исказилось от презрения, а в голосе звучала горечь профессионала, вынужденного наблюдать за дилетантами. Я видел, как его пальцы нервно барабанят по рукояти меча — не от страха, а от нетерпения, от желания действовать, а не ждать.

— Вот именно! — подхватил Эрик, пряча нож в ножны. Лезвие скользнуло в ножны с тихим, но весьма зловещим шелестом. — И тут-то нашим доблестным рыцарям и придет крышка. Я прикинул то, что нам наболтал тот трактирщик Мартин. У Альянса рыцарей втрое больше, и броня, за счёт развития ремёсел в городах Альянса, у них более качественная. Брони им хватает не только на рыцарей, но, и чтобы поставить в строй тысячи латников. Зато лучников почти нет, считают это оружием трусов. Классическая ставка на ближний бой, тяжёлый сокрушающий удар.

Солнце на мгновение скрылось за облаком, и по полю пробежала тень, словно предвестник грядущих событий. Я ощутил внезапный холодок, пробежавший по коже — не от ветра, а от мысли о том, что скоро это мирное место превратится в ад.

— А вот в этом, — я обвёл их взглядом, — и кроются наши способы воздействия на ситуацию. В их предсказуемости и наших знаниях. В том, что они будут делать то, чего мы от них ждём.

Мейнард и Эрик одновременно уставились на меня. Я почувствовал, как в воздухе повисло напряжение — не враждебное, но заряженное ожиданием.

— Ростислав, не томи, стратег хренов, — прорычал немец. — Ты уже что-то придумал?

Его голос звучал раздражённо, но в глазах мелькнуло что-то похожее на надежду. Я невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри разгорается знакомое чувство — азарт перед важной партией.

— Да, — кивнул я. — Придумал.

Ветер усилился, принося с собой запах свежей зелени и отдалённый звук колокола из деревни. Время словно замерло в ожидании.

…

— Итак, — подытожил Эрик, вставая и отряхивая штаны. Сухая земля осыпалась с его одежды, образуя маленькое облачко пыли у ног. — Три человека с тремя разными причинами оказались в одном месте и в одно время. Ну что, джентльмены, поможем не особо любимому нами Ордену победить? Или хотя бы не проиграть с разгромным счётом.

Мы переглянулись. Ответ был очевиден. Мы были частью этой армии (куда не хотели вступать), и её поражение означало нашу смерть или, в лучшем случае, позорное бегство по фальшивым документам Эрика. Так что, как ни крути, мы болели за Орден.

Следующие дни мы посвятили подготовке.

Пока большие армии только стягивались к границам, а весенняя распутица мешала им начать активные действия, мы методично работали.

Эрик, с его поразительным талантом находить общий язык с кем угодно, уже знал по именам половину жителей Хайбарга. Он договорился с крестьянами, что пока их поля стоят под паром и сельскохозяйственные работы не начались, мы наймём их для «особых земляных работ по приказу командования».

Я наблюдал, как он общался с местными — легко, непринуждённо, словно всю жизнь прожил среди них. Его речь становилась проще, жесты — более открытыми, а в глазах появлялось выражение искреннего интереса. И люди тянулись к нему, доверяли, не подозревая, что за этой маской дружелюбия скрывается холодный расчет. «Мастер социальной инженерии», — подумал я с невольным восхищением.

Мужики, измученные зимним бездельем и весенним безденежьем, охотно согласились. Лишняя монета никому не мешала.

От крестьян пахло землёй, потом и простой, честной усталостью. Их загрубевшие от работы руки были сильными и умелыми, а лица — открытыми и доверчивыми. Мы отдельно переговорили с фермерами, которым принадлежали огромные Ржаные поля, раскинувшиеся к северу от деревни.

— Возможно, а мы ничего не утверждаем, но существует вероятность, что на ваших полях случится сражение сил Ордена и сил Альянса. Понимаем, вас это пугает и огорчает, — сложил руки в треугольник Эрик, — Поля существуют для того, чтобы сеять и пахать на них.

— Да что вы, господа военные, — усмехнулся один из них, кряжистый старик с лицом, похожим на печёное яблоко, и мудрыми, выцветшими глазами. — Мы к знаем, в каком мире живём и к этому привычные. Что ваши, что те, из Альянса, все одно — потопчут. Так всегда было. Компенсаций нам никто не платит, да мы и не просим. Своё возьмем опосля. Мой дед ещё рассказывал, как после битвы у Кровичей, что была при его молодости, они на поле столько потом трофеев, оружия и доспехов насобирали, что потом можно было десять лет не работать.

От него пахло курительным зельем и чем-то терпким, землистым — может быть, той самой землёй, которую он обрабатывал всю жизнь. Его руки, покрытые сетью морщин и старыми шрамами, спокойно лежали на коленях, а в глазах читалась вековая мудрость человека, пережившего не одну войну.

— Но… Солдаты собирают трофеи. Разве не так?

— Оно, конечно так. Да только когда битва большая, всё ты не соберёшь. Армии уйдут, а на поле много чего останется. Оружие, части доспехов, монеты из прохудившихся кошелей, да мало ли чего ещё. Что мародёры не подберут, то и наше. И мы-то никуда не торопимся, всю землицу переберём. Так что мы, как бы жутко это ни звучало, всегда в наваре. Война одних разоряет, а других кормит.

Он засмеялся, и его смех был похож на скрип старой телеги — надтреснутый, но по-своему уютный. Я невольно улыбнулся в ответ, хотя внутри ощутил холодок от этой циничной, но жизненной правды.

От этой циничной, но по-своему логичной правды жизни стало не по себе. Эти люди смотрели на войну, как на стихийное бедствие, вроде засухи или наводнения — неприятно, но можно переждать и даже извлечь выгоду. В их глазах не было страха — только спокойное принятие неизбежного и практичный расчёт. Я почувствовал странное уважение к этим простым людям, сумевшим найти способ выживать в мире, где их жизни ничего не значили для власть имущих.

ачили для власть имущих.