Тафгай. Том 9

Глава 9

Как-то раз мне в руки попалась прелюбопытная статья, которая объясняла: «Почему насекомые ночью летят на свет уличных фонарей?». По мнению автора этой работы, мотыльки простую лампочку накаливания воспринимают как источник тепла, необходимый им для размножения. Другими словами ночные бабочки летят на свет, чтобы продолжить свой чешуекрылый род. И этим мы, люди, в чём-то похожи. Представьте: поздний летний вечер, тёмные аллеи городского сада, а в самом центре его светится десятками огней танцевальная площадка. И ноги сами собой понесут туда, навстречу романтическим приключениям и неожиданным приятным знакомствам.

Примерно такой эффект произвела на горожан и наша хоккейная коробка, которая на фоне слабенького уличного освещения сияла как гигантский праздничный торт. Парни, девушки, мужчины, женщины и дети, которые после тяжелого будничного дня спешили домой, буквально облепили городскую тренировочную площадку. И когда я, выдав очередной сольный проход, кистевым броском с десяти метров вогнал шайбу в левый верхний угол ворот, раздались аплодисменты и давно позабытое скандирование: «Шайбу! Шайбу!». И мне ничего не оставалась, как подняв одной рукой клюшку верх, поприветствовать почтеннейшую публику.

— В пас надо играть, — тихо проворчал Генка Комолов, невысокий рыжеволосый молодой человек, которого я постепенно стал выделять из всей остальной массы хоккеистов.

— Не учи папу Карло стругать Буратино, — улыбаясь, прорычал я.

Генка или Комол, как его называли в команде, чуть ли не с первого раза схватывал все мои упражнения и на этой второй тренировке так лихо изобразил «улитку», то есть специальный резкий вираж, что его оппонент от неожиданности плюхнулся на пятую точку. «Уникум, — подумал я тогда. — Если бы его отдали в хорошую хоккейную школу лет в шесть, то сейчас бы этот 25-летний Генка забрасывал шайбы в Высшей лиге. К сожалению, родился он в маленьком захолустном городке, где играют в хоккей с декабря по март, пока не начнёт таять единственная добротная ледяная площадка. И таких уникумов в нашей богатой на таланты земле десятки сотен, и никто о них никогда не узнает. Есть конечно „Золотая шайба“, но даже и она минует маленькие захолустные городки».

Кстати, сразу после шикарно исполненной «улитки» я подъехал к Толь Толичу и сказал: «Вот для моей тройки нападения правый крайний — Генка Комолов». «А кто у тебя сыграет слева?» — по-деловому поинтересовался старший тренер. «Для начала попробуем ученика 10-го класса „А“ Ваню Степанова, — буркнул я. — У него неплохая стартовая скорость и редкий для хоккея правый хват клюшки, как у Бори Александрова. Он даже внешне чем-то его напоминает. А дальше будет видно». «Может всё же лучше налево поставить Толю Гаврилова? — вдруг упёрся Толь Толич. — Он резкий, настырный, боевитый». «Гаврила слишком борзый — это первое, — рыкнул я. — А у меня рука тяжёлая — это второе». «А третье?» — вперился в меня старший тренер заводской команды. «Как бы не случился внезапный, кармический и судьбоносный перелом нижней челюсти, — ответил я. — Пусть Гаврила побегает в центре второй тройки нападения, так для всех спокойней будет».

— И-ван! И-ван! — вдруг донеслись до меня знакомые звонкие голоски двух молоденьких учительниц, пока я поднятой клюшкой верх благодарил собравшихся болельщиков.

Я кивнул головой Виктории и Надежде и снова встал в центральный круг вбрасывания. Напротив выехал Толик Гаврилов, с которым мы на этой тренировке уже успели поцапаться. Обиделся деточка на то, что я не буду работать с ним бок о бок в литейно-пыточном цеху. Обвинил меня, что бегаю от настоящей тяжёлой мужской работы. Я же заявил, что от тяжёлой работы на лесоповале никогда не бегал, и в вашей «литейке» ничего тяжёлого для меня нет, кроме профессионального заболевания лёгких, которое я себе позволить не могу и не буду. А на детский вопрос: «кто тогда там будет вкалывать?», ответил стандартно: «дети генералов — раз, дети дипломатов — два, дети министров — три».

Наконец Толь Толич бросил шайбу на лёд. И я мало того, что успел выбить её на свою половину площадки, так ещё как следует двинул Гаврилова плечом. Странно, но на мой удар парень не среагировал. Вместо того он, стиснув зубы, бросился прессинговать защитника моей хоккейной пятёрки. И тот, отчего растерявшись, вместо нормальной передачи на фланг, сделал необъяснимый пас прямо на клюшку этому психованному Толику Гаврилову.

«Куда, твою дивизию⁈» — выругался я про себя и бросился в защиту. Но хоккей — это не шахматы, хоккей — игра стремительная, даже при всём желании я не успевал накрыть соперника. Поэтому Гаврилов свободно обогнул по дуге моего первого горе-игрока обороны, ускользнул от второго защитника и, выкатившись на хорошую ударную позицию, щёлкнул по воротам. Благо, что шайба пролетал в несколько сантиметров от правой стойки. Затем она ударилась в борт и отскочила на крюк клюшки моему правому крайнему нападающему Ивану Степанову или, проще говоря, Стёпке.

— Дай! — зарычал я.

И Стёпка в ту же секунду шмальнул шайбу в моём направлении. «Не тормоз, уже хорошо», — отметил я и полетел на ворота наших спарринг партнёров. Сначала за счёт скорости в средней зоне без труда ушёл от двух нападающих соперника, затем пересёк центральную красную линию и резко отпасовал на левый край атаки, где давно уже стучал клюшкой по льду Генка Комолов. Далее пришёл его черед блеснуть мастерством. Приняв пас, Геннадий грамотно качнул корпусом и, ловко ускользнув от попытавшегося его сбить с ног здоровяка Лёши Боговика, рванул на чужие ворота, путь к которым стал открыт.

Вот в чём настоящая прелесть хоккея: ещё несколько секунд назад Гаврилов мог забить нам, а теперь опасность на другой половине ледяного поля. Зрители в восторге, голкиперы в панике, второй защитник соперника Вася Богомаз, который сейчас спиной откатывался к своим воротам — последняя и не самая прочная преграда, а я, подключившись параллельным курсом в атаку, кричу:

— Комол, дай!

— Давай! — заголосили зрители. — Шайбу давай!

И Комолов, поддавшись на уговоры, дал. Он как мог, изобразил бросок по воротам и в последний момент хитро отпасовал в левую сторону. Богомаз, конечно, попытался эту передачу перехватить, но на сей раз безуспешно. И шайба, точно юркнув в крюк моей клюшки, через доли секунды забилась в сетке, ибо олимпийские чемпионы с трёх метров по пустым воротам не промахиваются.

— Гооол! — обрадовались болельщики.

— Толь Толич, труби отбой, — сказал я, победно подняв клюшку вверх. — Достаточно на сегодня.

— Да уж, хватит, пожалуй, — согласился старший тренер и издал звонкую трель из своего спортивного свистка.

Народ недовольно заворчал, когда хоккеисты стали покидать ледяное тренировочное поле, а я, чтобы поздороваться, в прямом смысле слова подкатил к Виктории и к Надежде.

— Привет, соседи, — улыбнулся я, отметив в очередной раз красоту девушек. — Приобщаетесь к спорту или пришли поболеть за кого-то персонально?

— Приобщаемся, — хихикнула Вика.

— Мы сегодня испекли пирог с капустой, хотим вас, Иван, пригласить на чай, — скромно пролепетала Надя, которая классической русской красотой как её подруга не обладала, зато чем-то смутно напоминала актрису Веру Сотников в молодости.

— Пирог — это хорошо, а капуста, так вообще замечательно, — пробурчал я. — Только давайте сегодня вы ко мне. У меня на вечер с хозяином холостяцкой берлоги Иннокентием Харитоновичем запланирована серьёзнейшая работёнка. Может и вы, как педагоги, что-то интересное подскажете.

— Ну не знаю, может быть, — буркнула Виктория, незаметно ткнув свою подругу в бок, которая тут же хотела дать своё согласие. — Нам ещё тетради проверять.

— Ясно, ковка школьной успеваемости — это неотъемлемая часть бесплатного советского образования, — понимающе кивнул я. — Пождите пять минут, сейчас переоденусь и провожу вас до дома, а то мало ли что. Здесь, увы, не Принстон.

— Стой, не шелохайся! — скомандовал вредный старик Харитоныч, когда я, изображая фигуру индейца, стреляющего из предполагаемого лука лыжной палкой, решил опустить затёкшие руки вниз. — По твоей задумке работаю, вот и терпи.

Он уже целый час лепил из пластилина 6-сантиметровые фигурки воинов индейского племени и не давал мне спокойно попить чаю с капустным пирогом и поговорить с пришедшими в гости молодыми и очаровательными учительницами, Викторией и Надеждой. Сначала я изображал Чингачгука, который целился куда-то из винчестера, и вместо винтовки мне пришлось взять в руки обычную хоккейную клюшку. Затем я недолго побыл мудрым индейским вождём, многозначительно смотрящим вдаль, скрестив руки на груди. Потом преобразился в молодого и горячего индейского парня, который замахивался на условного противника топором для колки дров, то есть томагавком. И вот дошло дело до лука и стрел. Именно в этот момент в дверь хаты постучались мои симпатичные соседки. И сейчас они сидели за столом и весело хихикали.

— Ну, хоть вы, девушки, скажите этому дурню, что ничего из его ерундовой затеи не получится, — проворчал Иннокентий Харитонович, продолжая лепить индейца по прозвищу Зоркий Сокол.

— Да, Иван, — кивнула головой Вика, — ты — отличный спортсмен, так зачем тебе возиться с игрушками для детей? Для любого серьезного дела, нужно, прежде всего, иметь соответствующее серьёзное образование.

— Вот и я о чём, — подкрякнул старик Харитоныч.

— Позвольте с вами, королева Виктория, не согласиться, — усмехнулся я, всё так же стоя в позе лучника. — Для любого серьезного дела требуется: природная смекалка, звериная интуиция и чёткий финансовый расчёт. И интуиция мне шепчет, что эти оловянные фигурки будут буквально сметаться с прилавков наших советских магазинов.

— И в чём же заключается твой финансовый расчёт? — решила поспорить красавица Вика.

— Он заключатся в оптимальном размере фигурки, — пробурчал я, стараясь не шелохнуться. — Если сделать её меньше 6-и сантиметров, то пропадёт необходимая для детского интереса детализация. А если отлить солдатика больших размеров, то произойдёт перерасход материала, увеличение стоимости и неизбежное падение спроса. Всё, Харитоныч, перекур, — выдохнул я, опустив руки вниз, и присел рядом с девчонками за стол.

— Перекур, так перекур, — прогундосил вредный старик, оставив табурет с пластилином в сторону. — К завтрему дню не успеем, потом не жалуйся.

— Нам бы ночь простоять, да день продержаться, — хохотнул я, разливая по кружкам чай.

— А мне, как учителю литературы, идея Ивана показалась интересной, — неожиданно высказалась Надя. — Эти забавные фигурки могут подтолкнуть детей к чтению исторических книг и художественной литературы. Меня только смущает, что вы сделали упор на солдатиках, которые привлекут главным образом мальчишек. А как же девочки?

— Сделаем один пробный набор и для девочек, — улыбнулся я. — Пиратки «Карибского моря»: Кира Найтли, Зои Салдана, Наоми Харрис и Пенелопа Крус.

— Кто? — хором спросили меня все, кто был сейчас в доме.

— Кто-кто? — пробубнил я, обругав себя идиотом. — Это, кхе, условные примерные имена девушек-разбойниц с пиратских кораблей. Насколько я знаком с женской психологией, то им, то есть вам, очень важно, чтобы каждая фигурка имела своё индивидуальное имя. Нам, мужикам, достаточно простого утилитарного обозначения: лучник, копейщик, снайпер.

— Это точно, — крякнул Харитоныч, откусив большой и аппетитный кусок капустного пирога.

И вдруг я краем глаза заметил, как Виктория аккуратно пихнула в бок свою подругу. После чего Надежда, что-то тихо пробубнила и пролепетала:

— Вы меня, Иван и Иннокентий Харитонович, простите, но мне нужно к завтрашнему дню целую стопку сочинений проверить. Поэтому я пойду. Не буду мешать вашей работе.

— Мне, девонька, в моём возрасте ничего помешать не может, — захихикал Харитоныч, хитро покосившись в мою сторону.

Не знаю как, но вредный хозяин дома всю эту щекотливую ситуацию, когда молодые и красивые девушки сами приходят в гости к здоровому и полному сил мужику, просчитал на раз. И после того, как Надя ушла домой, он понимающе крякнул и, сказав, что ему надо поработать с полчаса в мастерской, оставил меня и Вику наедине. Что мне оставалось делать, учитывая туманные перспективы будущего, в котором я мог застрять в подобном маленьком городке на долгие годы? Ведь ещё не факт, что спустя пару лет мне разрешать вернуться в большой мир и в такой же большой спорт. Что мне оставалось делать? Не тормозить!

Поэтому я сгрёб Викторию в свои стальные объятья и слился с ней в долгом и дурманящем мозг поцелуе. Сказать, что девушка охотно ответила на него, не сказать ничего. Вика буквально впилась в мой рот, а через полминуты она, тяжело дыша, прошептала:

— Пошли в твою комнату.

Я поднял её на руки и стремительными шагами унёс в свою маленькую коморку, где кроме кровати и тумбочки больше ничего не помещалось. Однако уложить девушку на кровать я поостерёгся. Это железное мебельное чудо советской промышленности, когда я поворачивался с боку на бок, скрипело с такой силой, что звук был слышан даже на улице. Поэтому, поставив девушку на ноги, я прижал её к стене и снова поцеловал.

— Давай ляжем, — шепнула она.

— Только не это, разбудим весь район, — усмехнулся я и развернул свою нечаянную подругу спиной к себе.

В конце концов — это не самая худшая поза, чтобы два изголодавшихся мужских и женских тела насытились друг другом. Вика сначала тихо хохотнула, а затем, когда одним резким движением «стыковка Союза и Аполлона» произошла, она примерно также тихо и простонала. Что случилось дальше, рассказывать не имеет смысла, если бы не одно но.

В какой-то момент, когда сексуальное напряжение достигло близкого к финалу уровня, перед моим внутренним взором сверкнула быстрая и короткая вспышка. И на какие-то секунды я увидел широкую городскую улицу, по которой ехали «Нивы», «Москвичи», «Запорожцы» и старенькие советские «Волги». И в одной из машин ехала Виктория, она выглядела замечательно, но примерно на восемь или десять лет старше, чем сейчас. А рядом на водительском сиденье сидел какой-то важный лысенький мужчина.

То, что это её будущий муж и перед моими глазами разыгрывается год 1985 или 1986 я догадался скорее интуитивно. А ещё мне подумалось, что предсказывая будущее своим друзьям, я обрёл дар видеть будущее и других людей, при определённом подключении двух тел друг к другу. И тут случилась новая вспышка. Та же самая 30-летняя Виктория, одетая по моде 80-х, вбежала в обычную панельную «хрущёвку», поднялась на второй этаж и постучала в какую-то квартиру. Затем дверь открылась, и она бросилась на шею молодому парню неформальной внешности. «Либо художник, либо музыкант, — подумал я. — Значит один мужик для денег, другой для души. И я почему-то не удивлён. И уж тем более не имею права ни обвинять и ни осуждать. Сам хорош».

— Ой! Ой! Ой! — внезапно несколько выкрикнула Вика, затем по её телу мгновенно, как будто бы пробежал электрический ток, и она обмякла, повиснув на моих сильных руках.

Необычное видение в моей голове тотчас испарилось, словно мимолётный сон. Я резко отпрянул назад и, потерев пальцами виски, уселся на кровать.

— Странно, очень странно, — пробормотал я.

— Что-то не так? — выдохнула моя подруга.

— Знаешь, мне почему-то привиделось будущее, — улыбнулся я. — Солдатики эти оловянные разлетаются из магазинов, как горячие пирожки в морозный день.

— Дурак, — захихикала она.

«Дурак дураком, а мыла-то не ем», — подумал я, когда на следующий день на столе директора местного «Машзавода» расставил восемь оловянных индейцев из племён апачей, гуронов и ирокезов. На Рогута Григория Филипповича смело взирали с перьями на голове, вышедшие на тропу войны миниатюрные фигурки, которые сжимали в руках луки, копья, томагавки, ножи и винчестеры. Рогут тоже смотрел на «мои художества». Он целую минуту размышлял над тем, как меня культурно послать в далёкое и эротическое путешествие. Только пока стеснялся.

— Это какая-то шутка? — наконец криво усмехнулся Григорий Филиппович. — Я что-то совсем отстал от жизни. Что ты мне принёс? Здесь тебе разве детский сад? Чтоб завтра же вышел на работу в литейный цех! Иначе… кхе.

— Ясно, понятно, — кивнул я головой и вытащил из кармана брюк записную книжку, где имелись кое-какие расчёты. — А теперь от эмоций перейдём непосредственно к делу. Набор солдатиков называется «Индейцы из прерий». Рыночная стоимость такого набора 4 рубля ноль-ноль копеек. То есть по 50 копеек за фигурку. Себестоимость одной фигурки с учётом магазинной надбавки и транспортных расходов ровняется 15-и копейкам. При литье олова в специальную металлическую форму, называемую кокиль, в день комсомольско-молодёжная бригада из двадцати человек может произвести 4 тысячи штук. А в год один миллион 440 тысяч фигурок, что принесёт заводу дополнительный доход в полмиллиона рублей. Если быть точнее, то 504 тысячи. Я закончил, спасибо за внимание.

— Бред, — пророкотал товарищ Рогут.

— Посмотрим, что вы скажете, когда через три года подобные фигурки, плохо и криво сляпанные из дешёвого пластика, производства ГДР и Донецкого завода игрушек будут буквально сметаться с прилавков магазинов, — с жаром прошептал я. — Тогда вы вспомните наш сегодняшний разговор и вспомните, какой уникальный шанс вы упустили.

— Да кому нужен целый миллион этой ерунды⁈ — вскрикнул директор, махнув рукой на моих оловянных индейцев.

— Детям, которых в СССР 40 с лишним миллионов, — спокойно произнёс я. — Коллекционировать, меняться, устраивать целые битвы народов. Да в год этой, как вы высказались, ерунды нужно производить 10 миллионов минимум. Миллион — это так, капля в море. Миллион фигурок — это всего 125 тысяч наборов. А ведь кроме индейцев есть планы отливать ковбоев, пиратов, викингов, казаков, стрельцов, наполеоновских гренадёров с огромными шапками, преображенский и измайловский полки, наборы фигурок для девочек. По этим моделькам можно изучать историю всей мировой цивилизации!

— Десять миллионов говоришь? — задумчиво пробормотал товарищ Рогут, до которого стала доходить, развернувшаяся перспектива.

— Не хотите, как хотите, — буркнул я, собирая со стола оловянные фигурки индейцев.

— Пожди, — остановил он меня, — дай один день на размышление. Может быть, в качестве эксперимента и стоить из сэкономленного олова, отлить пару сотен. Зайди завтра. А этих чудаков с перьями пока оставь. Я подумаю.

«Давно бы так, при цене трёхкомнатной кооперативной квартиры в 9 тысяч рублей полмиллиона — это гигантская цифра», — усмехнулся я про себя и вернул всех Чингачгуков на прежнее место.

«Оловянные солдатики вроде бы сдвинулись с мёртвой точки, — подумал я, покинув директорский кабинет. — Сейчас нужно срочно порешать хоккейные вопросы. Ибо переодеваться в маленькой барачной комнате с русской печью в обнимку нельзя, тренироваться без душевой кабинки нельзя, играть в рваной форме нельзя. И вообще себя нужно уважать, чтобы потом уважали другие. Тогда и народ потянется на трибуны, тогда и хоккей будет соответствующего качества».

Примерно такие мысли роились в моей голове, когда я спешил по коридорам заводоуправления в кабинет профсоюзного комитета. Кстати, если сравнить советские профсоюзы и аналогичную организацию где-нибудь в штатах, то это будет маленькая домашняя собачка и злой бульдог соответственно. Так как сражаться за права рабочих стране победившего социализма было равносильно самоубийству. И что вообще можно сделать против единственного монопольного собственника, которым является государство в лице всемогущего генерального секретаря ЦК КПСС? Ровным счётом ничего. Поэтому наш профсоюз с гордо поднятой головой выполнял функции культурно массового сектора, при этом распределяя путёвки в дома отдыха и санатории, членам партии и передовикам в первую очередь, беспартийным и алкоголикам во вторую.

— Толь Толич, физкульт-привет! — весело и громко поздоровался я, войдя в большую офисную комнату, где за каждым из шести столов кто-то сидел и что-то писал. — Здравствуйте, товарищи! Профсоюз — это школа коммунизма и друг трудового народа!

— Ты чего разорался? — зашептал старший тренер, подскочив от неожиданности на стуле. — Здесь люди, между прочим, работают.

— Я тоже не прохлаждаюсь, — прошептал я, склонившись над его столом, который был завален разными бумажными папками. — С нашим городским хоккеем нужно срочно что-то решать. И у меня есть несколько деловых предложений.

— Что случилось, Толь Толич? — спросила серьёзная женщина в деловом костюме.

— Ничего, — проворчал тренер, который по совместителю числился заводским инструктором физвоспитания.

— Советский хоккей в опасности, товарищи, — прямо ответил я.