Тафгай. Том 9

Глава 8

— Вот так мы и работаем! — с гордостью сообщил Гаврила, мой новый партнёр по хоккейной команде, когда небольшая экскурсия по литейному заводскому цеху №10 подошла к концу.

В ответ из моего рта чуть было не вылетело короткое и ёмкое выражение на букву хэ, и это не слово «хорошо». Шум, вонь, пыль, повышенная загазованность, жар, исходящий от котлов, где плавился металл, искры, летящие в разные стороны. Да в леспромхозе на валке деревьев было в сто раз лучше и полезней для моих спортивных лёгких, которые должны вдыхать и выдыхать свежий, обогащённый кислородом воздух. А тут в первую минуту, наглотавшись какого-то газа, меня едва не вывернуло наизнанку.

— Такое ощущение, что со времён купца Демидова здесь ничего не изменилось! — выкрикнул я, чтобы Гаврилов услышал мой голос в этом постоянном грохоте.

— Шутишь? Ха-ха! Ладно, я работать! Вон мастер идёт, он скажет, что будешь делать! — Гаврила на прощанье махнул мне рукой.

«Что я буду делать? — подумал я. — Ноги я буду делать. Если отработаю здесь хотя бы полгода, то про профессиональный хоккей можно смело будет забыть. Легкие, нахватавшись всей это вредной гадости, больше никогда не будут работать как прежде. А я, глупый, обрадовался, что моей „важной персоне“ сделали послабление, разрешили играть в хоккей, из посёлка в тайге перевели в какой-никакой городок. Да меня просто кто-то решил по-тихому сгнобить».

— Привет! — пожал мне руку невысокий коренастый мужик в тёмно-серой робе. — Можешь называть меня Иваныч! Пойдем, покажу твоё рабочее место!

— Извини, Иваныч, я к директору забыл зайти! Обидится, если с ним не поздороваюсь! — я хлопнул мастера по плечу. — Буду на этом самом месте минут через пять, может через десять, в крайнем случае, через пятнадцать! Слава труду! — я сжал кулак, как это делал Че Гевара, произнося: «Но пасаран», и рванул из цеха, словно пошёл в стремительную хоккейную контратаку.

«Думай, думай, Иван, — бубнил я себе под нос, вышагивая по территории завода среди серых унылых цеховых корпусов. — Если сейчас ты не почешешься, то завтра будет поздно. Либо придётся ещё раз рискнуть и, бросив всё, бежать в сторону финской границы. Хотя какая граница? Что я плету? Одно дело пробираться через лес вместе с шаманом Волковым, который в этом самом лесу родился, и совсем другое ползти в одиночку через малознакомую местность, где я давным-давно не был. А может закосить под дурака?».

Эта идиотская мысль пришла в голову, когда я вошёл в стандартное четырёхэтажное здание заводоуправления. «Да тебе и косить не надо, — обругал я сам себя и, припомнив слова шаманидзе, что если тьма не накроет меня с головой, то выплыву, пробормотал, — бежать и косить — это та самая тьма и есть. Нужна какая-то принципиально новая и неожиданная идея, а иначе будет звездец. Одним словом — влип ты, товарищ Тафгаев. Поэтому придётся раскорячиться и вытащить себя за волосы из этого болота, где увяз по самую макушку».

В приёмной директора завода, куда я заглянул, присутствовало ещё человека четыре. Я сказал секретарше, что пришёл к товарищу Рогуту Григорию Филипповичу по личному вопросу и, усевшись в уголок, принялся ждать. А чтобы скрасить ожидание с журнального столика в мои руки перекочевал свежий номер «Боевого пути». Почему-то именно так в наше мирное время называлась газета, которая являлась печатным органом боевого александровского горкома КПСС.

— Здравствуйте, Григорий Филиппович, — скромно пробурчал я, когда спустя примерно час вошёл в кабинет директора завода.

— А, Иван, очень рад, — тут же соврал мужчина приятной наружности, в жилах которого наверняка текла не то цыганская, не то молдавская кровь.

Директор машзавода имел мясистый нос и короткие тёмные вьющиеся волосы. Однако простоватый вид гуцульского лица разительно меняли большие квадратные очки, которые добавляли образу руководителя градообразующего предприятия строгости и умеренной интеллигентности.

— Сам хотел с тобой встретиться и поговорить, — ещё раз приврал он.

— Ну да, не каждый день на работу устраиваются Олимпийские чемпионы, — хмыкнул я и тут же подумал, что для лучшего взаимопонимания с человеком, который врёт и не краснеет, нужно тоже врать и не краснеть, поэтому, прокашлявшись, стал молоть языком напропалую. — Я пока сидел в вашей приёмной почитал нашу местную газету. Замечательный у нас оказывается печатный орган. Боевой. Фотографии в газете хорошие. Но должен признаться, что статья, которая касается наших социалистических обязательств на следующий 1975 год, не впечатляет.

— Кхе, — крякнул товарищ Рогут. — Что именно тебя смущает в обязательствах?

— Масштаб не тот, мелко, — я вытащил «Боевой путь» на директорский стол и, ткнув пальцем наугад, прочитал, ­– повысить квалификацию: рабочих — 1000 человек, ИТР и служащих — 75. Кого сейчас удивишь всего одной тысячей человек?

— А сколько надо? — заинтересовался директор.

— Надо повышать квалификацию раз в год всем сотрудникам предприятия. И делается это легко, главное грамотно составить график курсов повышения квалификации прямо в стенах предприятия, — брякнул я первое, что пришло в голову. — Размах? Размах.

— Кхе, — опять крякнул товарищ Рогут. — Ну, допустим, у тебя всё?

— Я только начал, — сказал я, снова уткнувшись в печатные буквы газетной статьи. — Вот. Вот-вот-вот-вот. — Пять раз повторил я коротенькое бессмысленное слово, чтобы потянуть время. — Аха, вот. Экономический эффект от научной организации труда всего 67 тысяч неконвертируемых рублей. Куда это годится для солидного предприятия?

— А сколько надо? — немного раздражённо произнёс директор, посмотрев на часы.

— Полмиллиона, минимум! — я аккуратно стукнул по столу кулаком. — И я знаю, как эти полмиллиона организовать.

— Кхе, — кашлянул Григорий Филиппович и, посмотрев в мои «честные глаза», задумался на долгие двадцать секунд. — Ну, допустим, я тебе поверю. Что ты хочешь взамен? Давай на чистоту, ты ведь не просто так пришёл в мой кабинет. Значит, тебе что-то надо.

— Давайте на чистоту, — я отложил газетку в сторону. — Почему меня устроили работать в цех, где мне грозит неизбежный силикоз лёгких? Через два года, когда с меня снимут дисквалификацию, я уже так бегать и играть больше не смогу.

— А как же в литейном цеху работают другие люди?

— Они работают там по своему желанию, без принуждения. И могут уволиться в любой удобный для себя момент. Почему меня устроили работать именно в этот цех?

— Пфууу, — задумчиво выдохнул товарищ Рогут, — Я тут не при чём. Ко мне на завод пришло предписание от вышестоящего начальства, с которым я ссориться не буду и не хочу. А если ты откажешься работать, то на завод прибудут санитары и препроводят тебя на излечение, сам должен понимать куда. И тогда ты, Иван, извини, даже на первенство области играть не сможешь. Кому-то ты там наверху очень сильно насолил.

— Ясно, — я встал из-за стола, уже обдумывая детали побега.

— Подожди, — остановил меня в дверях директор Машзавода, — а про полмиллиона ты просто так сказал или у тебя есть план?

— Есть кое-какие намётки, — соврал я, хватаясь, как утопающий за соломинку. — Пятьсот тысяч у меня может и не получится, но четыреста я сделаю.

— Кхе, — недоверчиво крякнул он, — что тебе для этого надо?

«То есть ради премий и наград и возможного назначения в Москву мы готовы рискнуть. Так, товарищ Рогут? — улыбнулся я про себя. — А что мне надо? Да хрен его знает, что надо. Поэтому пришла пора чистейшей игровой импровизации».

— Мне нужно, — уверенно произнёс я, снова раскрыв газету «Боевой путь», — точнее говоря для нашего общего дела нужно… мммм. Дайте мне месяц на разработку проекта, который наш завод либо озолотит, либо впишет золотыми буквами в историю советской промышленности. А там уже здравствуй Москва, Большой Кремлёвский дворец, аплодисменты, переходящее трудовое красное знамя и ваша скромная необременительная должность с хорошим окладом в министерстве путей сообщения.

— Даю неделю, — недовольно проворчал товарищ директор, но в его глазах на какую-то долю секунды мелькнул озорной огонёк ловкача, проныры и махинатора.

«Гуцул, он и на Урале гуцул», — подумал я.

Не знаю почему, но покинув проходную завода, я почувствовал себя почти полностью свободным человеком. Передо мной устремлялась вдаль центральная улица Ленина, воздух был морозен и чист, а мысли туманны и неопределённы. Какой денежный проект можно предложить директору маленького захолустного заводика я не имел ни малейшего представления. «Жаль, что мне не дали месяц на разработку финансовой комбинации, а ещё лучше год», — буркнул я под нос и пошагал в местный кинотеатр.

Кстати, кино в этом городке крутили сразу в двух местах, кроме кинотеатра иногда сеансы встречи с чудесным миром киношных грёз устраивали прямо во Дворце культуры. На это я обратил внимание ещё в день прибытия и постановке на учёт в отделение милиции, где должен был отмечаться два раза в неделю. И вроде бы сегодня в ДК предлагали к просмотру вестерн киностудии ДЕФА с коротким и говорящим названием «Апачи» с Гойко Митичем в главной роли.

— Иван! — внезапно меня окликнул знакомый голос, который принадлежал старшему тренеру Толь Толичу.

Маленький квадратный мужичок, похожий на сказочного гнома отделился от компании нескольких мужчин и поспешил в моём направлении.

— Ты что, Ваня, заболел? — запричитал он. — У нас скоро чемпионат.

— На первенство областной водокачки, — проворчал я. — Толь Толич, всё окей, я в форме. Кстати, почему у нас форма такая драная?

— А почему ты не на работе? — ещё сильнее встревожился мой новый наставник, пропустив мимо ушей вполне справедливый вопрос.

— Директор Григорий Филиппович дал специальное поручение, — соврал я. — Не хватает нашему «Машзаводу» научной организации труда. А я в этом деле, по своей первой специальности, большой специалист. Сейчас засяду в библиотеку и к следующему понедельнику такой план мероприятий накатаю, ахните.

На этих словах ко мне подошли ещё трое мужчин.

— Ну-ну, — недоверчиво буркнул Толь Толич и представил своих спутников. — Это товарищ Бушуев, комсорг цеха №7, это товарищ Никулин, комсорг цеха 19, а это корреспондент из газеты, товарищ Селиванов.

Я по-быстрому, можно сказать, по-хоккейному пожал руку каждому из товарищей и тут же поинтересовался в свою очередь:

— Товарищи, я конечно здесь человек новый, однако не могу не спросить, а почему вы в рабочее время не на своих рабочих местах?

— Кхе-кхе, — смешно закашлялся Толь Толич. — У нас городской рейд совместно с газетой. Смотрим, в каком состоянии находятся детские хоккейные площадки.

— Поэтому я на самом что ни на есть рабочем месте, — хохотнул корреспондент. — Кстати, дадите мне небольшое интервью? Ещё никогда не общался с Олимпийским чемпионом.

— Спрашивайте, — буркнул я, пожав плечами.

— Давайте поговорим по дороге, некогда, — заворчал Толь Толич, и вся наша компания двинулась вперёд по центральной улице города.

— Скажите, Иван, а где лучше развит хоккей, у нас или там за океаном? — спросил газетчик Селиванов.

— Ясное дело мы сильней, — прохрипел кто-то из комсоргов. — Мы эту Канаду дважды шарахнули, значит за нами сила.

— Чтобы оценить уровень развития хоккея, одних результатов сборной не достаточно, — ответил я. — В Северной Америке хоккей — это целая индустрия, которая развлекая людей, зарабатывает большие деньги, которые потом тратятся на зарплаты, на налоги, на поддержание детского и юношеского хоккея, на производство хоккейной амуниции. Поэтому в США и в Канаде нет проблем ни с клюшками, ни с коньками. Поэтому там огромных крытых хоккейных арен в разы больше, чем у нас. Да что говорить, у нас кроме Лужников и нет ничего.

— А мы их всё равно шарахнули, ха-ха-ха! — загоготал один из цеховых комсоргов.

— Большая беда нашего хоккея в том, что он сидит на государственной шее, — продолжил я, проигнорировав боевого комсорга. — Игра в наших маловместительных дворцах спорта не окупает все расходы по содержанию команды мастеров. Да и чемпионат наш организован бездарно.

— Для окупаемости у нас есть профсоюз, — проворчал Толь Толич.

— Вот я и говорю, что советский хоккей плотно сидит на шее всего трудового народа, — немного резко рыкнул я. — Или у нашего профсоюза больше нет забот, чем содержать почти что профессиональные хоккейные команды? Придёт время и такая финансовая безответственность и безалаберность горько аукнется всему нашему хоккею, и не только ему.

— И какой из этого следует вывод? — спросил корреспондент Селиванов, по усмешке которого я понял, что он мне не верит.

— Вывод самый не утешительный, — рубанул я. — Мастера спорта в нашем хоккее есть, и обыграть Канаду в отдельно взятой игре мы можем, но в Северной Америке создаётся лига, которая вскоре станет номером один во всём мире. И в неё со всего земного шарика поедут и побегут лучшие мастера. А где-то с 90-х годов, натренировавшись в НХЛ, чемпионаты Мира начнут на регулярной основе выигрывать и чехи, и финны, и шведы и канадцы.

— Ну про финнов ты, Иван, загнул, — захохотал Толь Толич. — Никогда эти чухонцы не выиграют чемпионат Мира. Всё, мы пришли.

Наша компания остановилась рядом со зданием школы №6 около неплохой хоккейной коробки, у которой были прочные деревянные борта, добротная заградительная сетка и освещение в виде висящих на проводах ламп. А вот зрительских трибун эта ледяная площадка не имела совсем. Из чего возникал резонный вопрос: «Для кого играют здесь хоккеисты? Для людей или для галочки?».

— Про финнов вы, Иван, конечно, пошутили, — одёрнул меня за рукав газетчик Селиванов.

— Ничуть, — буркнул я, — следующий год у нас ведь 1975? Значит, ровно через двадцать лет сборная Финляндии в первый раз станет чемпионом мира.

— Товарищ Селиванов! — выкрикнул Толь Толич, выйдя на площадку, которая кое-где была завалена снегом. — Напишите в газете, что чистить лёд некому. Непорядок! Кстати, Иван, тренировка сегодня вечером состоится здесь.

— А как же стадион? — поинтересовался я.

— На стадионе света не хватает, — промямлил старший тренер. — Там всего два фонаря, шайба улетит куда-нибудь, не найдёте. Бардак.

— Вот вы, товарищ Селиванов, спрашивали, где лучше развит хоккей, — сказал я корреспонденту. — Так вот, наша хоккейная команда базировалась в Принстоне, городок сопоставимый по размерам с Александровском. И в Принстоне была крытая хоккейная арена на три тысячи человек. И когда там в хоккей играли простые студенческие команды, стадион забивался под завязку. Выводы делайте сами.

После этих слов я попрощался с мужиками и пошагал в библиотеку, размещавшуюся в ДК, в ста метрах от этой хоккейной коробки. А вдруг книги, которые сеют разумное, доброе, вечное, мне подскажут выход из создавшегося тупика. Вдруг мой мозг озарит, какая-нибудь невероятная прорывная идея и мне не придётся бежать через финскую границу.

Домой из дворца культуры я вернулся ближе к пяти часам вечера, когда на улице уже стало смеркаться. Настроение было отвратное. Перелистав несколько книг по металлургии и по металлообработке, я не придумал ровным счётом ничего. А вот мозги мои гудели так, словно я с разгона ударился головой о бетонную стену. В моей голове смешались какие-то допуски и посадки, какой-то феррит и цементит, а ещё до кучи невидимым сверлом буравил мою бедную черепушку странный и неизвестный перлит.

Зато хозяин дома Иннокентий Харитонович сегодня как обычно не лежал на диване в состоянии самогонного опьянения, накрыв лицо газеткой. Наверное, за неимением телевизора старику под советскими газетами снились красивые сны о светлом коммунистическом будущем. Сегодня этот худой и высокий 65-летний дед что-то напевая себе под нос, сидя в кладовке, где был спрятан самогонный аппарат, лепил из глины некую человеческую фигуру. И судя по изгибам тела, глиняная фигура определённо принадлежал молоденькой и легкомысленной женщине, так как в руках скульптора была без верхней и нижней одежды.

— Привет, Харитоныч, — поздоровался я, впервые заглянув в эту маленькую деревянную комнатёнку, которая не имела ни единого окна.

— Здравствуй, Ваня, — улыбнулся дед, пыхнув «беломориной», зажатой во рту. — Замечательный сегодня день. Спонтанный творческий порыв. Вдохновение! Руки сами просятся в работу!

— Аха, пир духа, — буркнул я, рассматривая фигурки, которые стояли на полках этой крохотной мастерской.

Кстати, посмотреть было на что. Иннокентий Харитонович с большим вкусом и любовью ваял сцены из охотничьей жизни. Здесь были представлены десятисантиметровые зайцы, олени, медведи, утки, лоси и бобры. И фигурки этих животных были не статичны, они имели живые динамичные позы. Другими словами вся эта живность из обожжённой глины, куда-то бежала, взлетала и прыгала. И вдруг мне на глаза попалась фигурка охотника, который стоя на одном колене, целился из двустволки.

«Даааа! — заорал я про себя. — Это же то, что надо! Гениально! Что пользовалось повышенным детским спросом в конце семидесятых и начале восьмидесятых? Миниатюрные фигурки индейцев, ковбойцев, пиратов и викингов. Помнится, наборы этих пластиковых 6-сантиметровых бойцов просто сметали с прилавком магазинов. Вот где моё „Эльдорадо“. Вот мой путь на свободу».

— Харитоныч, а ты этому ваянию из глины где-то учился? — пролепетал я, боясь вспугнуть удачу.

— Было дело, но не доучился, — печально хохотнул старик. — За пьянку попёрли из художественного училища, а потом уже было не до искусства. Мать болела, нужно было деньги зарабатывать. А это так, никому не нужное баловство, — Харитоныч кивнул на свою работу, в которой смутно угадывалась Виктория, молоденькая учительница английского языка.

— Позволь, дорогой товарищ, с тобой не согласиться, — многозначительно произнёс я, подняв указательный палец правой руки вверх, — это никакое не баловство. Я сегодня общался с директором нашего завода. И знаешь, что мне поведал товарищ Рогут?

— Понятия не имею, — язвительно усмехнулся дед.

— Он мне сказал: «Иван, выручай, только на одного тебя надежда, не хватает нашему „Машзаводу“ нового импульса для дальнейшего развития». Вот он этот импульс развития, — я снял с полки десятисантиметрового охотника и сунул его под нос Иннокентия Харитоновича.

— Предлагаешь, организовать охоту на зайцев во внерабочее время? — захихикал вредный старик.

— Я предлагаю сделать набор оловянных солдатиков для советских магазинов, — прошептал я. — Если быть точнее, то восемь фигурок североамериканских индейцев и столько же ковбоев. Ты видел, что крутят в кино? «Чингачгук — Большой Змей», «След Сокола», «Белые волки», «Сыновья Большой Медведицы», «Золото Маккены», «Апачи». Рынок для таких солдатиков буквально подогрет. Понимаешь меня?

— Не совсем, — буркнул дед.

— Это потому что самогонка плохо влияет на серое вещество, — я постучал безымянным пальцем по своему лбу. — Харитоныч, ты станешь знаменитым человеком. Передовиком производства. Переедешь из этой халупы в большую светлую квартиру. А на заводе тебе предоставят собственную просторную мастерскую и установят памятник прямо на проходной, кончено, спустя энное количество лет.

— Кхе, херня, полная херня, — недоверчиво закряхтел старик, отвернувшись от меня и вернувшись к ваянию обнажённого женского тела.

— Ну, хорошо, про памятник я пошутил, — я легонько пихнул деда в плечо. — Но в остальном-то, правда. Ты впишешь своё имя в историю советской детской игрушки. Мы ещё подобные наборы для девочек придумаем с барышнями разных исторических эпох и балеринками.

— Что конкретно от меня требуется? — спросил Иннокентий Харитонович, после минутного молчания и сопения.

— Нужно завтра в наших домашних условиях вылепить восемь разнообразных индейских фигурок, сделать из гипса форму и отлить их в олове. Остальные вопросы я решу сам.

Я протянул свою огромную ладонь деду и тот, ещё немного покряхтев, пожал её своей жилистой и крепкой пятернёй.

Этим вечером в хоккейной коробке, которую возвели около школы №6, пятнадцать здоровенных мужиков, включая меня, заново учились стоять на коньках. Сегодняшнее занятие я решил посвятить езде спиной вперёд и резкому торможению на две ноги с последующим разворотом на сто восемьдесят градусов. Правда, перед тем, как коньки принялись резать лёд, пришлось поработать скребками и помахать лопатами, ведь за пару часов снега навалило видимо-невидимо.

«Нет, это не Принстон, это гораздо хуже», — бухтел я себе под нос, стирая пот со лба. Если бы в Принстоне увидели местную раздевалку, где в помещении четыре на четыре метра переодевается целая хоккейная команда, а в углу этой комнатушки топится самая настоящая русская печь, то они сочли бы нас сумасшедшими. Кстати, сегодня я просто впал в ступор, когда каждый хоккеист принёс по берёзовому полену, чтобы было чем топить. Иначе переодевались бы при минусовой температуре. И естественно, что ни о каком душе здесь речи даже не велось.

— Закончили упражнение! — рявкнул я, когда мы намотали несколько кругов, двигаясь исключительно спиной вперёд. — Переходим к рывкам от одной синей линии до другой, с резким торможением на две ноги.

— Слушай, Иван, а может, лучше поиграем? — сжалился над мужиками старший тренер Толь Толич. — Зачем нам это торможение? Народ пришёл со смены, устал.

— Мужики, я всё понимаю, — сказал я, — работать и тренироваться тяжело. Но правильное выполнение базовых элементов нам поможет в игре на пару шайб меньше пропустить и на ту же парочку больше забросить.

Однако хоккеисты упрямо косились на Толь Толича, и мои требования выполнять не спешили. Всё же для них хоккей был чем-то на вроде рыбалки, хороший предлог отдохнуть от семьи, съездить в другой город за счёт профсоюза, в охотку поиграть и после матча попить водочки с шашлыком. Поэтому я взял из корзины одну шайбу и бросил её перед собой.

— Леша Боговик, — обратился я к самому крупногабаритному игроку команды, — покажи всем, как ты умеешь защищаться от нападающего, который прорвался к нашим воротам по левому борту.

Я толкнул клюшкой шайбу вперёд и сам покатил вдоль левого борта. Боговик, чтоб перед товарищами не ударить в грязь лицом, рванул параллельным курсом. Мы на очень хорошей скорости пересекли синюю линию, затем промчались ещё десять метров, а перед самой лицевой линией ворот я моментально затормозил на две ноги, развернувшись к своему преследователю спиной и, доработав ногами, крутанулся на сто восемьдесят градусов. Алексей тоже ударил по тормозам, но, не рассчитав скорость, грохнулся на попу и с разгона врезался в борт. Я же в свою очередь забросил шайбу в сетку.

— Нужны какие-нибудь комментарии? — спросил я, вернувшись на центр площадки.

— Значит так, слушай меня! — скомандовал Толь Толич. — Отрабатываем торможение, успеем ещё поиграть.