Тафгай. Том 9

Глава 18

Волшебный день 31-е декабря начался для меня с очень полезной для здоровья лопатной гимнастики. В частном секторе, когда идут продолжительные и плодовитые снегопады, без такого ценного набора упражнений, который чем-то смутно напоминает китайское кунг-фу просто-напросто не прожить. Проведёшь день без лопаты, посачкуешь разок другой и дверь завалит таким адским сугробом, что мышь не проскочит. А если проскочит, то обратно точно не выберется.

Кстати, в моём случае откапывать пришлось сразу два частных дома. Сначала я очистил двор старика Харитоныча, который трудовым рвением никогда не отличался и за подобную работу предпочитал расплачиваться самогонкой. А затем, начиная от калитки, откопал и дом соседки бабы Тоси. И хоть молодые учительницы Надя и Вика, которые снимали у этой бабули комнату, не сказав мне ни слова, уехали на все каникулы в родную Пермь, я счёл своим долгом старушку в беде не бросать.

— Вот спасибо, вот уважил, старую, — причитала бабуля, стоя на пороге дома, когда я строго по науке махал лопатой, предпочитая брать больше, кидать дальше, а пока снег летит, отдыхать. — Вижу, парень ты справный, дай Бог тебе доброй невесты.

— Баб Тось, — выдохнул я, переведя дух, — зачем мне невеста, когда я и так женат?

— Так это ты тама, в Армерике женатый, а тут-то ещё холостой, — отмахнулась бабуля. — А с этой, белобрысой, не водись. Дурная девка. Ишь чё удумала, говорит, в Пермию приеду, заболею и сюды больше не вернусь. Как тако понимать?

«А так и понимать, — подумал я, проигнорировав вопрос бабы Тоси и продолжив бросать снег. — Напугал я молодую учительницу английского своим предсказанием про теракт в театре на Дубровке. Нужно было как-то похитрее рассказать о днях грядущих, описать в общих чертах мужа, любовника и ребёнка. Ещё никогда правда, сказанная в лоб, ничем хорошим не заканчивалась. А с другой стороны я же видел, что у меня и Виктории нет будущего. Пересеклись на какой-то короткий промежуток времени, а потом как в песне, что каждый пошёл своею дорогой, а поезд пошёл своей».

— Эй-эх, — донеслись до меня причитания бабы Тоси. — Дуры девки, я б на их месте вцепилась в такого мужика мёртвой хваткой.

— Точно, — захихикал я, — в современном потоке стремительной жизни без мёртвой хватки делать нечего. Ладно, баб Тось, я закончил.

Я ещё пару раз совковой деревянной лопатой провёл вдоль образовавшихся высоких снежных бортов, и остатки снега выбросил за большой сугроб. «Теперь во дворе в хоккей можно играть», — тут же подумалось мне.

— Пол-литру-то возьмёшь? — крякнула бабуля.

— Спортсмен, не пью.

— И в Новый год? — баба Тося выпучила удивлённые глаза.

— Как встретишь Новый год, так его и проведёшь, правильно? — захохотал я. — А я не хочу весь следующий 1975 год мучиться с похмелья и пугать круглое отверстие в полу клозета.

— Ой, дуры девки, дуры девки, — забубнила себе под нос бабуля. — Мужик-то золото, не пьющий! Ой, дуры.

Дальнейшие философские рассуждения бабы Тоси я слушать не стал, тем более они пошли по второму кругу, и, пожелав ей в наступающем году крепкого сибирского здоровья, пошагал домой. Перед тремя сегодняшними концертами агитбригады требовалось помыться, побриться и погладить джинсы и джинсовую рубашку, которые накануне постирал. Ибо Кира Нестерова предложила после последнего вечернего представления актёрам не расходиться по домам, а прямо на сцену ДК вынести стол и отметить самый любимый советский праздник в своём творческом коллективе. И я решил, что это гораздо интересней, чем под бой курантов слушать художественный храп старика Харитоныча, который к тому времени так накушается самогонки, что проснётся не раньше 1975 года.

Кстати, когда я вошёл во двор своего временного дома Иннокентий Харитонович неожиданно встретил меня с кочергой в руках.

— Тшшш, — прошипел он, приложив указательный палец к губам и, дикими выпученными глазами, указал на дверь сарая, где в данный момент кроме дров и угля больше ничего не хранилось.

— Поймал натовского парашютиста, которого попутным ветром принесло из Норвегии? — хохотнул я.

— Белка, — прошептал Харитоныч.

Я приставил лопату к стене дома и, осторожно подкравшись к хлипкой деревянной конструкции, заглянул внутрь через прореху между дверным полотном и верхней перемычкой. И действительно по поленнице дров шустро бегал маленький и юркий зверёк с пушистым свето-серым хвостом.

— Зачем тебе кочерга? — шепнул я.

— Сейчас я её кокну, — злобно захихикал Харитоныч, — тушку в суп, а из шкуры сделаю чучело. Здорово?

— Блеск, красота, — улыбнулся я. — Только у белки скорость рефлексов в три раза выше твоей, сто процентов промахнешься. Ещё и по ноге шарахнешь. Тащи морковку, я сейчас тебе один американский фокус покажу. Возьмём мы эту страшную зверюгу без шума и пыли.

— Да? — недоверчиво посмотрел на меня старик.

— Давай-давай, много рассуждаешь, только морковь сначала помой, иначе фокус-покус трах-тибидох не сработает.

Харитоныч пару секунд помялся на месте, с подозрением посмотрел в мои кристально честные глаза и полетел в дом. Можно было конечно белку тут же и выпустить, не хватало мне ещё живодёрства в этот волшебный новогодний день, но я решил спектакль доиграть до финальной кульминационной сцены. Поэтому спустя 20 секунд Иннокентий Харитонович, всё так же сжимая кочергу, смотрел на то, как я скармливаю морковь оголодавшей зверюшке.

— Сейчас накушается, я произнесу заветное слово, и наш белкогрыз уснёт летаргическим сном, — прошептал я. — Именно так охотятся на белок североамериканские индейцы. Только ты кочергу спрячь. Не нервируй животное.

Харитоныч недовольно прокряхтел и, опять наградив меня недоверчивым взглядом, убрал железяку с изогнутым концом за спину.

— Ну? — прошипел он, спустя ещё десять секунд.

— Сейчас-сейчас, — буркнул я.

Затем сделал несколько шагов от сарая к стене дома, взял в руки лопату и, резко ударив черенком в замёрзшую и покрытую утоптанным снегом землю, крикнул:

— Трах-тибидох!

И белка, моментально отбросив морковь, которая была с неё размером, молнией пролетела по двору, за пару мгновений запрыгнула на сугроб и рванула в сторону леса.

— Это сейчас чего такое было? — чуть не заплакал старик. — Это ты сейчас чего такое учудил? Это так твои индейцы охотятся?

— Харитоныч, ты что оголодал? — абсолютно серьёзно спросил я, прекратив придуриваться. — Я вчера ящик свиной тушенки приволок. Картошка есть, крупы есть, макароны в наличии. А у белки в лесу нет ни хрена. Белки, зайцы, лисы — это же наши братья меньшие. Что ж ты на своего брата, который голодает, с кочергой бросаешься?

— А что я по-твоему делать должЁн? — окрысился Харитоныч.

— Для начала сделай кормушку, орехов туда положи, морковку сунь, сухофрукты. И это будет правильно. На том свете зачтётся, — я показал пальцем на небо.

— А есть ли он тот свет? — прищурился старик. — Родился, умер и темнота.

— Темнота говоришь? Кем ты был до того, как я к тебе переехал? — прорычал я. — Самогонщик на крючке у милиции, который участковому по первому зову тук-тук-тку. А теперь ты — уважаемый человек, скульптор-художник экспериментального цеха. Завтра про тебя газеты начнут писать, поедешь на симпозиум делиться опытом в ГДР и в Финляндию. Может ещё и женишься на сорокалетней молодухе, если с этим делом завяжешь, — я щелкнул пальцем себя по горлу. — Как тебе такой поворот судьбы?

— Это всё случайность, — обиженно пролепетал Харитоныч.

— Ничего случайного в мире не бывает! — с жаром прошептал я. — Если жил ты как свинья, то останешься свиньёю. Значит, было в тебе что-то светлое и хорошее, и судьба дала второй шанс. А ты говоришь, что на том свете темнота. Да на том свете один свет, там всё про нас знают.

— Я тебе, Иван, вот что скажу, — пробубнил Иннокентий Харитонович. — Ты меня своей религиозной пропагандой не возьмёшь! — выкрикнул он. — Не на того напоролся! Залезет сюда в следующий раз какая-нибудь зверюга, убью! Вот этой самой макарыгой черепуху расплющу! — старик замахал кочергой как индеец томагавком. — Убьююю! Расплющ… — Харитоныч вдруг заткнулся на полуслове и, расплывшись в подобострастной улыбке, произнёс куда-то мне за спину, — здравствуйте, гости дорогие! С наступающим! — крикнул он и побежал открывать калитку, на пороге которой стояла заведующая столовой №5 Галина Игоревна и ещё одна барышня внешне чем-то похожая на Галину.

Девушки были одеты в настоящие норковые шубы и из-за невысокого роста и склонности к полноте выглядели сейчас как большие меховые комочки. Из чего я сделал сразу два вывода: наши гостьи родственницы и трудятся в торговле, которая при развитом социализме развивалась быстрее остальных отраслей промышленности, и шубки из норочки позволить себе могла.

— А мы тут, понимаешь, с Иваном белок кормим, — похвастался Иннокентий Харитонович, когда в доме был разрезан дефицитный торт «Наполеон», который принесли девушки, и разлит по кружкам наш копеечный грузинский чай. — Снег видите, как валит? Поэтому там голодуха, то есть это питание в лесу очень скудное. Вот мы и решили подсобить. Я завтра кормушку сделаю, чтобы всё было по-человечески: прискакали, понюхали, поели и обратно упрыгали.

— Иначе на завтрак зверей загоняем кочергой, — хмыкнул я, стараясь не захохотать. — Галина Игоревна, я так понимаю у вас ко мне какое-то дело? — я бросил короткий взгляд на циферблат часов и тяжело вздохнул, так как погладить надетые на себя джинсы и джинсовую рубашку уже не успевал.

— А вы разве сегодня работаете? — спросила меня двоюродная сестра Галины, которую звали Нелля.

— Да какой там, — вместо меня закряхтел Харитоныч, — у Ивана сегодня три концерта в ДК. Он ведь у нас ещё и Дед Мороз, по совместительству. Хоккеист, начальник цеха и артист, ха-ха-ха.

— Не я такой, жизнь такая, вот и кручусь, как белка в сарае, — ухмыльнулся я. — Галина Игоревна, я вас слушаю.

— Вы, Иван, говорили, что хотите для хоккеистов новые свитера заказать? — опять издалека начала заведующая столовой. — Вот моя двоюродная сестрёнка — начальник производства шерстяных изделий на швейной фабрике в Березниках. Они как раз специалисты по такой работе.

— Нужен только договор с заводским профсоюзом, мы с частниками не работаем, — сказала Нелля. — А ещё потребуется размер свитеров и принт: рисунок, узор и надпись.

— Договор? — пробормотал я и, встав с места, прошёл к маленькому отрывному календарику, который Харитоныч крепил под настенными часами и отрывал от него по листочку, когда прошедший день отправлялся в историю. — В эту субботу и в воскресенье, 4-го и 5-го января, у нас пройдут две домашние календарные игры, а 6-го договор, принт, узор и надпись я обеспечу, — сказал я, отогнув первые четыре листика совершенно нового календаря. — Доставлю прямо на фабрику. Кстати, Галина, пирожки для этих выходных уже в печи или все ещё в виде муки?

— Есть и в печи, есть и в виде муки, — захихикала заведующая. — Если так дело и дальше пойдёт, то моя столовая к концу вашего чемпионата выполнит годовой план.

— Если мы с Иваном что-то задумали, то можно сразу расчищать угол под переходящее красное знамя, — тут же ещё раз похвастался Харитоныч, и я уловил еле заметный запашок самогона, которого старик уже успел где-то тяпнуть. — А когда наши оловянные солдатики повалят на рынок, то там только держись, ух! Я может быть, в Германию поеду для передачи опыта.

— В ГДР, — поправил я хозяина лачуги и, выразительно посмотрев на часы, уже хотел было поблагодарить за трот и попрощаться, как наконец-то Галина Игоревна произнесла:

— Иван, мне нужно с вами по одному делу переговорить, желательно наедине.

— Да-да идите-идите, поворкуйте, я не возражаю, — крякнул Харитоныч.

Я недоумённо пожал плечами и, кивнув головой, пригласил Галину Игоревну в свою персональную спальню. Конечно, можно было воспользоваться для переговоров и баней, где я недавно поменял не только полки, но и пол. Однако тесное помещение парной комнатки для деловой беседы я счёл несколько неуместным.

— Иван, тут дело такое, как бы это сказать? — занервничала заведующая столовой, когда мы остались одни.

— Галя, говори прямо, а то мне уже пора, — буркнул я, ткнув пальцем в наручные часы.

— Завтра начинаются каникулы, и я подумала, что ваш вагончик около хоккейной площадки можно было бы открыть на постоянной основе. Дети прибегут, покатаются на коньках, проголодаются…

— Отличная идея, я только — за, — протараторил я, перебив девушку.

— Да, но мне отдавать 250 рублей за каждый день аренды очень дорого, — виновато пролепетала она.

— Согласен, — кивнул я. — Тогда поступим так: в день, когда проходит домашний матч, аренда останется прежней, а в остальное время от вас потребуется оплатить работу двух пенсионеров, которые обслуживают стадион — чистят лёд, разгребают трибуны и проделывают дорожки.

— Сколько? — Галина резко перешла на деловой тон.

— 330 каждому, — хохотнул я, но увидев округлившиеся глаза девушки, добавил, — шучу. Товарищи пенсионеры у нас зарабатывают по 4 рубля на брата. То бишь аренда в обычный день обойдётся в 8 рублей. По рукам? — я протянул Галине свою лопатообразную ладонь.

— Чудненько, — захихикала заведующая столовой, поджав мою руку. — А Новый год вы, Иван, с кем празднуете?

— С голодранцами он своими празднует, — ответил старик Харитоныч, беспардонно заглянув в мою комнату.

— Не с голодранцами, а с актёрами агитбригады «Фреза», — проворчал я.

— Вот я и говорю, с голодранцами, — упрямо произнёс старик. — Братцы, ну давайте уже что-нибудь выпьем посерьёзнее чая за наступающий год, который будет лучше прежнего! Душа ведь горит!

— Аха, горит синим пламенем, — буркнул я. — Девушки, сразу хочу предупредить: домашнюю настойку пить не советую. Кстати, самогон тоже. Чревато! Я ушёл, спасибо за торт!

— И мы тоже пошли, — уцепилась за меня Галина Игоревна. — Спасибо за чай, Иннокентий Христофорович. С наступающим.

— Я — Харитонович, — обиделся старик, когда я и барышни стали активно собираться.

И в какой-то момент мне стало жаль одинокого хозяина лачуги, которого сейчас ожидало привычное алкогольное забытьё. И вместо праздника души и сердца, вместо пожеланий всех благ под бой новогодних курантов, старику светила перспектива — тупо проваляться на диване, накрывшись газеткой. Поэтому, накинув на себя пальто, я немного потоптался на пороге и произнёс:

— Харитоныч, не хочешь сидеть дома один, приходи в ДК, с голодранцами познакомлю. Там такие парни, что им твой самогон, как слону дробина.

— Я подумаю, — пролепетал он.

В первоначальный гастрольный график агитбригады «Фреза» два дополнительных праздничных концерта на сцене городского ДК не входили. Планировалось, что мы один раз покажем стандартную программу с 18.00 до 20.00 и разойдёмся по домам. Однако 29-го декабря утренний воскресный прогон для городского начальства прошёл с таким успехом, что в финале первый секретарь местного горкома КПСС, товарищ Николай Мазеин, аплодировал стоя. Особенно его зацепил мой дедморозовский номер, на котором товарищ секретарь хохотал до слёз и икоты, заражая своим смехом остальных членов худсовета. Я, кстати, из-за этого прогона и последующего обсуждения программы чуть не опоздал на хоккей.

А уже в понедельник Киру Нестерову вызвал к себе директор Дворца культуры товарищ Юрий Осинников и поставил её в известность, что 31-го числа концертов будет не один, а целых три. И первый должен стартовать в 14.00, второй в 17.00, а третий вообще в 20.00. Возражения Киры, что в агитбригаде собраны любители, что все ребята где-то учатся и где-то работают, и им сложно давать три концерта подряд, были отметены, как оппортунистические и бросающие тень на героический советский комсомол. А чтоб актёры-любители трудились на сцене с особым рвением, товарищ Осинников пообещал выплатить по 5 премиальных рублей каждому.

— Даже на закуску не хватит, — возмущались парни в гримёрке перед первым праздничным концертом.

— Вообще не говори, — ворчал исполнитель злодейских ролей Витёк, — этот сезон доиграю, а потом ищите себе другого дурака.

— А ты, Иван, что скажешь? — спросил меня звукорежиссёр Ярик.

— Я думаю, что нужно было настойчивей торговаться, — пробубнил я, так как мне в этот момент одна из актрис приклеивала белую бороду и усы. — Вот смотрите: в зале 800 мест. Билет на представление стоит 50 копеек. Значит, после трёх концертов в казну ДК вольётся сумма равная одной тысячи двумстам рублям. Нас в агитбригаде всего 15 человек. Следовательно, по двадцатке на творческую единицу можно было бы выбить. Причём дело не в деньгах.

— А в чём? — перебила меня Кира Нестерова, которая ещё в коридоре услышала данный разговор.

— В самоуважении, — буркнул я. — Нельзя позволять вытирать об себя ноги. Мы — любители, заоблачных гонораров не требуем, но 5 рублей — это же просто подачка нищему.

— Если хотите, я вам всем из своей зарплаты доплачу, — обиделась наша самоотверженная режиссёрка.

— Спокойно, — сказал я и, встав с кресла, потряс головой и активно подвигал лицевыми мышцами, так как на вчерашнем концерте в посёлке Луньевка у меня отклеился ус на финальной песне, когда я горланил, что трусишка зайка серенький под ёлочкой скакал. — Спокойно, товарищи артисты. Кира Владимировна, вы хоть какой-то договор подписали с директором ДК?

— Какой ещё договор? — опешила руководительница агитбригады.

— Значит, не подписали, вот и замечательно, — хохотнул я. — Несите бумагу, сейчас я составлю соглашение в двух экземплярах на оказание творческих услуг и пропишу общую сумму в 300 рублей. И пусть только товарищ Осинников попробует не поставить свой автограф. Сам будет два часа бегать, прыгать, развлекать почтеннейшую публику и петь песенку про ёлочку, и так три раза подряд.

— Вот это я понимаю, — крякнул Витёк, — вот это ход конём по голове, хе-хе.

— Правильно, Ваня, давно пора раскулачить этих буржуев! — выкрикнула из коридора Наташа Сусанина. — А то мы уже дошли до того, что свои деньги тратим на пошив костюмов. Знаете, сколько я отдала за последнее платье? Много!

— Правильно! — закричал разом весь творческий коллектив.

За полчаса до первого концерта, когда мы на сцене репетировали общий выход и финальную песню, за кулисы прибежал взволнованный директор Дворца культуры. Это был высокий мужчина с очень большой головой и длинными худыми руками. И эти руки товарища Осинникова сжимали, составленные мной деловые бумаги, и судорожно тряслись.

— Кто такую гадость придумал? — высоким тенором пропел он. — Кто надоумил вас на такую каверзу? Хотя можете не отвечать, — товарищ Осинников уверенно уставился на мою белую дедморозовскую бороду.

— А что вас, собственно говоря, смущает, понимаешь ли? — прокрякал я, пародируя позднего Ельцина. — Сумма или порядок в деловой документации, понимаешь?

— Прекратите ломать комедию, товарищ Тафгаев! — завопил директор ДК. — Нам всем известно, за что вас сослали сюда! Вот за эти самые штучки! — Осинников потряс договором, написанным в двух экземплярах.

— Меня в этот городок сослали, товарищ директор, за то, что я подобный договор вовремя не подписал, — произнёс я своим собственным голосом и обратил внимание, что перепуганные актёры постарались, как можно незаметный спрятаться за мою широкую спину. — Ещё раз четко, внятно и по пунктам, что вас в договоре не устраивает?

Я сделал решительный шаг навстречу к директору и тот моментально струсил, по крайней мере, чуть «сдулся» и потерял былую уверенность. Кричать на зашуганных артистов самодеятельности и на хоккейного тафгая — это не совсем одно и тоже. Во втором случае может что-то большое и тяжёлое незаметно прилететь в челюсть.

— Это так не делается за полчаса до концерта, — промямлил Осинников.

— А за день ставить в известность творческий коллектив, что будет не один концерт, а целых три — это нормально? — прошипел я. — Подписывайте бумаги и дайте нам спокойно подготовиться. Иначе мы за конечный результат не отвечаем.

— Вы меня режете без ножа, — неизвестно кому пожаловался директор ДК.

Затем он подошёл к столу, на котором лежал звуковой пульт и магнитофон, хлопнул нашим договором о столешницу и, тихо про себя выругавшись, поставил свою размашистую подпись под обоими экземплярами.

— Только попробуйте мне завалить представление, — Осинников погрозил пальцем всей агитбригаде, — тогда поговорим с вами в другом месте.

— Только попробуйте не расплатиться с артистами, тогда встретимся в ОБХСС, — пригрозил я, чем напугал директора ДК ещё сильнее.

Товарищ Осинников нервно хохотнул, поискал глазами поддержки в лице этих самых артистов, но быстро сообразив, что с таким дураком как я связываться себе дороже, очень шустро покинул зал, выскочив через боковой выход на сцену.

— Ну, Иван, ты даешь! — выкрикнул Витёк. — Встретимся в ОБХСС! Хе-хе-хе, — заразительно загоготал исполнитель ролей бездельников и пьяниц.

Из-за чего нервным смехом прыснула вся агитбригада. И даже режиссёрка Кира Нестерова тихо захихикала, ибо оказался не так страшен чёрт, как его малюют. А я подумал, что в деловой сфере советской неповоротливой экономики творится такой адский бардак, что оторопь берёт. Предпринимательская деятельность и частная собственность на средства производства официально запрещена, а шабашники, которые катаются по всему Союзу и строят коровники и элеваторы, разрешены. Студбригады, работающие по договору, товарищи грузины, торгующие цветами, и колхозники, продающие на колхозном рынке мясо и молоко, тоже в законе. И со всей этой предпринимательской деятельности государство почти ничего не имеет. Фантастика.

— Ванечка, ты такой у меня молодец, можно я тебя поцелую? — зашептала Наташа Сусанина, повиснув на моих плечах.

— Нельзя, — буркнул я. — Запачкаешь помадой белую бороду и усы, как мы их потом ототрём?

— Тогда, я тебя поцелую под бой курантов, — защебетала девушка. — Это обязательное условие, чтоб правильно загадать новогоднее желание. А оно у меня большое и светлое.

— Чтоб загадать новогоднее желание? — задумчиво пролепетал я и тут же выкрикнул, — люди! Народ! Товарищи! Послушайте меня! Помните вчера после концерта в Луньевке мы говорили, кому что не понравилось? — спросил я у притихших артистов. — Так вот меня смущает и мне не нравится финальная песня «В лесу родилась ёлочка».

— Иван, не чуди! — раздражённо выпалила Кира Нестерова.

— Я хочу показать одну вещь, которую слышал, когда играл на маленьком турнире в Череповце, — соврал я. — Можно сказать дворовая вещица, но для финала она годится лучше «Ёлочки».

— Хорошо, — сквозь зубы процедила режиссёрка, — даю две минуты.

— Правда, я не Шаляпин, а ещё мне в детстве какой-то мамонт ухо отдавил, — стал оправдываться я, но поймав гневный взгляд Нестеровой, быстро пробормотал, — всё-всё, пою-пою. Кхе-кхе. Начало такое:

Когда в дом входит год младой,

А старый уходит вдаль,

Снежинку хрупкую спрячь в ладонь,

Желание загадай, — завыл я белугой песню из кинофильма «Чародеи», который смотрел, наверное, полсотни раз, поэтому мотив и слова вспомнились сами собой.

Смотри с надеждой в ночную синь,

Некрепко ладонь сжимай,

И все, о чем мечталось, проси,

Загадывай и желай.

И Новый год, что вот-вот настанет,

Исполнит вмиг мечту твою.

Если снежинка не растает,

В твоей ладони не растает,

Пока часы двенадцать бьют,

Пока часы двенадцать бьют.

— Ну как? — спросил я режиссёрку, которая, как и другие ребята, стояла, открыв рот. — Вроде это лучше «Ёлочки».

— Володенька, сможешь подобрать аккорды? — спросила Нестерова нашего гитариста.

— Да я «Deep Purple» подбирал, — обидевшись, буркнул Вовка-гитарист. — «Дым над водой», «Смог он зе ватер».

— Тогда быстро подбирай музыку! — рявкнула Кира Нестерова. — Всем остальным писать текст, петь будем со сцены прямо с листков. А в конце все эти листочки подбросим вверх, изобразив новогодний салют. Быстрей-быстрей! Шевелитесь! Иначе пулей вылетите у меня из самодеятельности!

Третий и последний концерт за день, по моим личным ощущениям, наша агитбригада отыграла выше всяких похвал. Но чтоб прийти к такому результату Кира Нестерова, по ходу пьесы, перелопатила порядок выхода артистов, а мой дедморозовский финальный номер сначала разбила на две части, а затем и на три. И третье новогоднее представление начиналось с того, что я в костюме Деда Мороза, неся за плечами мешок с подарками, выходил на полностью затемнённую сцену в луче одного единственного прожектора, а следом за мной осторожно ступала Снегурочка Сусанина.

— Кто здесь? — были мои первые слова, когда я, прищурившись, попытался разглядеть хоть кого-то в таком же тёмном зрительном зале.

— Да кто здесь может быть, когда все нормальные люди в этот час сидят дома и готовят салат оливье? — капризно произнесла Наташа Сусанина, одетая в коротенькую шубку Снегурочки.

— Если все нормальные, понимаешь ли, сидят дома, то где тогда все ненормальные? — проскрипел я, передразнивая Ельцина.

— Мы здесь! — крикнул из зала один из наших актёров и раздался дружный хохот нескольких сотен человек.

— Слуховая галлюцинация! — вскрикнула Снегурочка, когда смех немного поутих. — Бежим! — рявкнула Сусанина и принялась бегать по сцене, громко стуча каблуками коротеньких красных сапог.

— Дед Морозы не бегают! — пророкотал я в зал. — Дед Морозы, понимаешь ли, исчезают волшебным способом. Трах-тибидох! — крикнул я и саданул черенком клюшки по дощатому покрытию.

И в этот момент единственный прожектор потух. А когда включился полный сценический свет, вместо меня и Наташи Сусаниной на сцене оказалась сама Кира Нестерова и объявила начало праздничного концерта. Затем своим чередом пошли разные производственные сценки, в которых перевоспитывали лентяя и прогульщика Витька. Потом ребята под живой аккомпанемент сбацали песню «Мой адрес Советский союз», которая плавно перетекла в литературно-музыкальную композицию про битву за урожай:

И каждый, в ком сердце честное,

Кто хочет, чтоб край наш креп,

Сейчас уезжает с песнями

Туда, где борьба за хлеб…

А в конце первого отделения я и хулиган Витёк разыграли миниатюру с париком. И я ещё раз убедился в том, что чем обширней зрительская аудитория, тем более простой и примитивный юмор ей требуется. И если на моих диалоговых шутках народ одобрительно посмеивался, то после фирменного заклинания «трах-тибидох» когда женский парик с длинной косой слетел с головы Витька и усвистел за кулисы, весь зал впал в какой-то ненормальный гомерический хохот. Люди почти две минуты не могли успокоиться, хохоча до истерики. Даже сцена дворца культуры в какой-то момент подозрительно завибрировала. А Наташа Сусанина, которая в образе Снегурочки выскочила раздавать передовикам производства почётные грамоты, ожидая хоть какой-то тишины, то растерянно улыбалась, то недовольно хмурилась.

— Порвали зал, — важно произнёс Витёк за сценой, когда второе отделение концерта стремительно продвигалось к своей финальной точке.

— Эх, если бы было можно убрать все эти нудные сценки про урожай, то было бы ещё лучше, — приговаривала Наташа Сусанина, расхаживая около гримёрки взад и вперёд.

— Тогда это будет не агитбригада «Фреза», а агитбригада «Весёлые ребята», — усмехнулся я. — Мужчины женитесь, женщины мужайтесь, ха-ха. И я думаю, что с такой программой вы далеко не уедете.

— Это ещё почему? — Сусанина от возмущения уперла руки в бока.

— Прикроют за недостаточный уровень идейной и воспитательной работы, — хмыкнул наш прожжённый сценический хулиган.

Наташа сделала глубокий вдох и уже собралась выпалить одним длинным предложением всё своё возмущение на формализм и идеологические клише, как к гримерке подбежала Кира Нестерова и, округлив глаза, громко прошептала:

— Все на сцену! Финальная песня! Слова! Не забудьте слова!

— Спасай слова, кто может, — усмехнулся я, схватив с собой волшебную дедморозовскую клюшку.

А тем временем на сцене закончился последний номер художественной самодеятельности, в котором ребята и девчата в танцевальной форме под русские народные мотивы изобразили, как лихо они трудятся в цеху, перевыполняя пятилетний план. И тут осветитель с галёрки направил прожектор на зеркальный шар и по сценическому заднику побежали световые блики, словно на дискотеке. Музыканты заиграли первые аккорды финальной песни, и уже тогда из правой кулисы, переодетым в Деда Мороза, вышел я и моя внучка — Снегурочка, которой шубку можно было бы сделать и подлиннее.

— Все артисты молодцы, — пророкотал я. — Будут вам и ананасы, понимаешь ли, будут вам и огурцы. Правильно я говорю, внученька?

— Не знаю, дедушка, — вредным голосом произнесла Снегурочка-Сусанина. — Посевная покажет, что вырастит на местных грядках.

— Это что ж такое, понимаешь, получается? — я стукнул черенком клюшки в пол. — Нам из Гренландии ещё и на посевную сюда лететь? Как вы считаете, товарищи александровцы? — обратился я к народу.

— Даааа! — дружно закричал почти весь зал.

— Тогда, понимаешь, по хорошему дедморозовскому обычаю споём на посошок, — проскрипел я голосом Ельцина.

— Споём, дедушка! — радостно согласилась Снегурочка.

И так как среди артистов агитбригады Наташа пела лучше всех, она сделала небольшой шажок вперёд и словно прима прекрасным эстрадным голосом в одиночестве затянула первые слова куплета:

Когда в дом входит год младой,

А старый уходит вдаль,

Снежинку хрупкую спрячь в ладонь,

Желание загадай.

И уже со второго четверостишия вступил и наш разношёрстный агитбригадовский хор. Кстати, иначе мы бы просто не смогли начать эту песню красиво и дружно. Сколько не репетировали, замечательные строчки про волшебную снежинку исполнялись кто в лес, кто по дрова.

Смотри с надеждой в ночную синь,

Некрепко ладонь сжимай,

И все, о чем мечталось, проси,

Загадывай и желай, — лихо горланили мы все вместе, а по погрузившийся в полумрак зал, по которому бежали световые блики чем-то смутно напомнил звёздное небо.

И Новый год, что вот-вот настанет,

Исполнит вмиг мечту твою…

И вдруг в моей голове слово «твою» прозвучало так, как будто на магнитофоне заело плёнку, а потом наступила абсолютная тишина. И я в доли секунды оказался героем фантастического фильма, в коем время остановилось, а люди застыли как памятники. Я увидел Сусанину, которая развела руки в стороны, как оперная певица. Заметил смешное выражение Витька, который не то пел, не то привычно кривлялся. Поразился множеству удивлённых и вытянутых лиц людей на зрительских местах. И обратил внимание на режиссёрку Киру Нестерову, на щеке которой замерла маленькая слезинка.

— Всё, допелся до Кащенко, Дед Мороз — красный нос, — зло прошипел я и обернулся назад.

И в это самое мгновенье «картинка» резко ожила. Только теперь передо мной был не актовый зальчик уездного ДК, а огромный зал для бальных танцев, в котором большущие люстры висели прямо в воздухе, так как вместо потолка на сотни и может быть тысячи танцующих пар, смотрело самое настоящее звёздное небо. Отовсюду звучала музыка Чайковского, которую исполнял большой симфонический оркестр. Танцующие мужчины поголовно было во фраках, а женщины просто поражали воображение разнообразием бальных платьев. Я заметил здесь наряды Викторианской эпохи, платья Эпохи Возрождения и конечно, то тут, то там мелькали барышни в малюсеньких блестящих обрезках ткани характерных для эпохи ночных клубов и дискотек. А от золотых украшений и бриллиантов, которыми буквально были усыпаны местные женщины, просто рябило в глазах. Поэтому я среди этого богатого праздника жизни в своей грошовой дедморозовской шубе из плюша выглядел как инородное тело.

— Шампанское, месье? — подскочил ко мне официант в чёрной жилетке и белой рубашке, который ловко удерживал одной рукой поднос с десятком полных бокалов.

— Безалкогольное пиво есть? — крякнул я, решив делать вид, что всё идёт путём, всё по плану и если меня что-то выдернуло из одного зала и перенесло в другой, то это кому-нибудь нужно.

— Ну, как не быть! — захихикал странный официант. — Баварское, свежее, сегодняшнее!

Официант сунул мне один фужер и резво бросился в толпу танцующих людей. «Трах-тибидох, — пробубнил я про себя, — сдаётся мне, что если это не бал у Сатаны, то что-то очень на него похожее. Ладно, пью пиво, жду хозяина этого вертепа для богачей. На крайний случай у меня в руках клюшка, и если не вернут обратно, то я тут такого наворочу, чертям станет тошно».

Я отхлебнул содержимое бокала и по горлу разлился давно позабытый горьковатый напиток с привкусом солода. «Безалкогольное пиво в моём теперешнем времени появится года через два или три, — отметил я про себя. — А тут оно, пожалуйста, в наличии. И мне почему-то кажется, что здесь вообще всё что захочешь в наличии. А вдруг это и есть бал у Сатаны? Мало ли что Булгаков сочинил про голых баб на том срамном мероприятии? Он ведь его воочию не видел! Вот попал, так попал». И вдруг подтверждая мои невесёлые мысли, мимо пробежали две женщины в одном нижнем кружевном белье розового цвета. А музыканты, как назло, покончили с Чайковским и заиграли вальс Штрауса.

— А я давно хотел с вами познакомиться, — прозвучал чуть-чуть скрипучий мужской голос за моей спиной. — Надеюсь, мне представляться не надо? — ухмыльнулся высокий худощавый мужчина, у которого один глаз был зелёный, а второй чёрный.

Кроме того незнакомца, который походил по описанию на Воланда, сопровождала красивая черноволосая женщина в длинном белом платье с разрезом до середины бедра. А ещё с правой стороны стоял низенький толстенький мужчина с лицом похожим на кошачью мордочку и ушами как у кота.

— Да, можно не представляться, — буркнул я, поёжившись, так как с детства недолюбливал нечистую силу. — Скажите, как я могу к вам обращаться?

— Мессир, — мяукающим голосом произнёс коротышка.

— Ну что ж, товарищ Мессир, я от лица всех советских Дед Морозов поздравляю вас с наступающим годом, желаю всех благ. И вам, гражданочка, всех благ, — кивнул я предполагаемой Маргарите. — Молодцы, хорошую поревели работу для встречи Нового года и Рождества. Музыка, танцы, люстры в воздухе. Впечатлён. Могу выслать почётную грамоту от заводского профсоюза, когда буду возвращён по месту своей теперешней прописки.

— Придуривается, — снова промяукал коротышка. — Давай, дурья башка, загадывай желание, и мы за секунду забросим тебя в Чикаго.

— Да, только придётся кое-что подписать, — проскрежетал Воланд. — Так, одна простая формальность.

— Если формальность, то зачем подписывать? — хмыкнул я. — Даю честное комсомольское слово. Давайте по рукам, и я полетел, — я протянул ладонь Воланду, улыбнувшись простоватой и даже немного дебильноватой улыбкой.

— Мессир, кажется, нас кто-то держит за дураков, — мяукнул низкорослый толстяк. — Нам твоё честное комсомольское слово, как мертвецу горчичник на поясницу. Вот читай, расписывайся и лети, — коротышка протянул мне появившийся из воздуха пергаментный свиток с текстом.

— Ну, хорошо, — я взял бумагу и одним глазом пробежал её содержимое, в котором чёрным по белому значилось, что на одно своё желание, от меня потребуют выполнение одной просьбы товарища Мессира. — Хорошо, — прокашлялся я, — не хотите честного комсомольского слова, могу дать честнейшее слово достойного строителя коммунизма.

— А что вас, Иван, не устраивает в договоре? — криво усмехнулся Воланд. — Там вроде все честь по чести.

— Просьба, которая не ограничена ничем, может слишком дорого обойтись в будущем, — я вернул бумагу толстому коротышке. — И вообще, давайте прощаться, мне на концерт пора, у меня там финальная песня сейчас закончится. У вас свой праздник, у меня свой.

— Интересный вы человек, хоккеист Иван Тафгаев, — проскрежетал Воланд. — Многие бы на вашем месте подписали всё что угодно за своё заветное желание. А вы вместо НХЛ играете в хоккей с простыми заводскими любителями, ещё и кочевряжитесь.

— Многие вольны поступать, как им заблагорассудится, а я что угодно не подписываю, — пророкотал я, сжав словно боевую алебарду клюшку в руках.

— Похвально, — по слогам произнёс Мессир. — Бегемот, дай нашему гостю небольшой новогодний подарок и проводи его в этот самый ДэКа.

— Не извольте беспокоиться, — коротышка галантно поклонился Воланду, а тот, взяв под руку Маргариту, которая вела себя как лишённая воли кукла, пошёл к остальным гостям.

— Дурья башка, — тут же заворчал Бегемот, — мы услугу, ты услугу, ты мне, я тебе, чё ты затупил? Весь мир так живёт. Все дела вокруг так делаются. Теперь локти кусать будешь.

— Я до локтей зубами не достаю, — буркнул я.

— Иди за мной, шутник, — хохотнул коротышка и очень резво побежал прямо через толпу танцующих женщин и мужчин.

Странно, но люди, которые кружились под очередной вальс Штрауса, как-то сами собой незаметно расступались перед котом Бегемотом и вообще в такой толчее никто никого не задевал и не касался. А музыка струилась буквально со всех сторон, что создавало полное ощущение объёмности звука. К тому же люстры, волшебным образом попадая в ритм вальса, стали переливаться разными световыми огнями. Но больше всего меня поразило ночное звездное небо. Пока мы с Бегемотом куда-то бежали небосвод очень медленно, но заметно глазу, поворачивался против часовой стрелки.

— Весело тут, — пробубнил я себе под нос, когда коротышка остановился на небольшом пятачке, где никто не танцевал.

— Это тебе, — протараторил кот Бегемот, сунув мне в руки голубую картонную коробочку размером десять на десять сантиметров. — Значит так: загадываешь желание, открываешь футляр, вылетает мыльный шарик, лопается и считай, что загаданное в наступающем году сбудется. Сразу хочу предупредить: фантазируй в пределах разумного, небольшое чудо, не более. И от меня можешь половинку крохотного желания загадать, хе-хе-хе. И вот ещё что! Грамоту от заводского профсоюза, как и обещал, пошлёшь мне ценной бандеролью. У меня ни одной грамоты дома нет, — жалобно замяукал кот Бегемот.

Из-за чего я не удержался и почесал толстенького коротышку за кошачьим ухом, как это иногда делал своему коту Фоксу. Бегемот блаженно заурчал, затем уставился на меня большими удивлёнными глазами и возмущённо шлёпнул по моей руке.

— Благодарственную грамоту с большой круглой печатью я гарантирую, — смущенно произнёс я.

— Смотри! Салют! — громко мяукнул он.

«Что я салютов не видел?» — подумал я, улыбнувшись и подняв глаза к небу, где захлопали большие гроздья разрывающихся фейерверков. И в ту же самую секунду эти разноцветные брызги огней превратились в обычные бумажные листочки, а звёздное небо стало простым потолком уездного ДК. И до моего уха долетели аплодисменты зрителей и их же дружные скандирования:

— Молодцы! Молодцы!

— Поклонились! — скомандовала режиссёрка Кира Нестерова.

И я вместе с артистами агитбригады автоматически согнулся в пояснице. И только мне подумалось, что я пережил пусть необычный, но кратковременный сон, как в правой руке обнаружил небольшую голубую коробочку.

— Ванечка, ты, что будешь пить? — спросила меня Наташа Сусанина, накрывая стол, который мы с ребятами из агитбригады вынесли на сцену.

— Безалкогольное пиво, — брякнул я, затем прокашлялся и добавил, — в том смысле, что берёзовый сок.

— Кто ж, твою дивизию, в Новый год пьёт безалкогольный сок⁈ — прокрякал старик Харитоныч, обнимая как новорожденного ребёнка пятилитровую бутыль самогонки.

— Мужики, принимай подарок от благодарных зрителей! — захохотал я, видя, как в зрительно зале переминается с ноги на ногу хозяин моего временного дома.

— Вот это презент! — радостно рявкнул Вовка-гитарист и первым спрыгнул со сцены, по которой артисты бегали туда и сюда перетаскивая стулья и угощения.

— У меня тама в санках ещё одна такая «красотка», — важно заметил Харитоныч, передавая бутыль нашему музыканту. — Впускаете меня в свою молодую компартию, али как?

— Проходите-проходите, Иннокентий Харитонович, — кивнула Кира Нестерова. — Товарищи, давайте побыстрее остался час до Нового года.

«Ещё вагон времени, чтобы расслабиться, — усмехнулся я про себя, разглядывая загадочный картонный подарок. — Как так меня куда-то перенесли, если я, по утверждению ребят, всё время был на сцене и даже вроде как пел. Либо я исчез всего на мгновенье, а потом просто-напросто долго не мог прийти в себя? Хотя какая разница, что да как? Есть вполне осязаемый подарок, нужно не мудрствуя загадать желание и открыть коробочку. А что я хочу? Хочу летом вернуться в Высшую лигу. Однако она от меня и так не убежит, тем более это пообещали парни из конторы Юрия Андропова. Но в „Вышку“ мало вернуться, там надо ещё и заиграть. А для этого нужно здоровье и ещё раз здоровье. Старые и больные ветераны советскому хоккею не нужны. Кстати, Тихонов не взял Харламова на Кубок Канады 1981 года ещё и потому, что у Валеры после первой автоаварии плохо сгибались голеностопы. Значит, к первой предсезонной игре у меня должны зажить все ушибы, переломы и растяжения. Ну вот, достойное и вполне реальное желание».

— Что это у тебя в руках? — заинтересовалась коробочкой Наташа Сусанина.

— Подарил какой-то зритель, — приврал я. — Представляешь, сказал, что там внутри мыльный пузырь.

— Дай я посмотрю, — буром полез исполнитель ролей пьяниц и хулиганов Витёк.

— Спокойно, товарищи, — я поднял рукой свой подарок высоко вверх. — Сейчас все вместе её откроем. Будет там мыльный пузырь или нет, как вы считает? — обратился я ко всем, кто был сейчас на сцене.

— Иван, открывай свою коробчонку с лягушонкой, и садимся за стол, — проворчала Кира Нестерова.

— Хорошо, открываю на счёт три, — хохотнул я и тут же загадал одно большое и одно половинчатое желание, чтобы к первому предсезонному матчу прошли все болячки, и чтобы в следующем сезоне хоть иногда мне сопутствовала спортивная удача.

— Раз, два, три! — загоготал Витёк.

Я осторожно приподнял крышку, так как мне теперь и самому стало интересно, есть там волшебный мыльный пузырь или нет. И вдруг из приоткрытой коробочки выскочил крошечный мыльный пузырёк, а потом он медленно стал раздуваться и расти в размерах, при этом всё выше и выше поднимаясь в воздух. Артисты агитбригады, все как один взрослые дети, приоткрыв рты, уставились на это небольшое мыльное чудо. А пузырь тем временем всё рос и рос и, поднявшись на высоту в четыре метра, достиг размеров баскетбольного мяча.

— Обалдеть, — пролепетал Витёк и в тот же самый момент мыльный шар, глухо хлопнув, прекратил своё короткое существование.

— Кто тебя за язык тянул, балбес? — прошипела Сусанина, отвесив Витьку подзатыльник.

А у меня где-то глубоко внутри поселилось стойкое ощущение, что мои скромные желания непременно сбудутся.