Тафгай. Том 9

Глава 16

Человеческий мозг — это крайне нежный и загадочный человеческий орган. И хоть он защищён самыми прочными костями черепа, повреждения этого органа центральной нервной системы неизбежны и распространены. Иногда после травм головы кое-кто вдруг начинал говорить на разных языках, или, позабыв свою родную речь, неожиданно вспоминал какое-то чужое и незнакомое наречие. Однако в большинстве случаев после сотрясений и инсультов природный компьютер в голове человека начинал работать с таким числом багов, что превращал нормальную жизнь в невыносимую пытку.

А ещё мозг поддается тренировке. По этому поводу существует расхожее мнение, что шахматы очень хорошо прокачивают так называемую мозговую мышцу. Лично я бы с таким утверждением не согласился. Во-первых, в шахматах первый десяток ходов теоретически расписан и просчитан давным-давно, что сильно ограничивает поле для умственного манёвра. А во-вторых, человека, который думает над каждым ходом по пятнадцать минут, иначе как тормозом назвать нельзя. Классные мозги должны работать быстро, моментально обрабатывая большие куски самой разнообразной информации. И способствует этому расширяющийся кругозор, подвижные игры, карточный преферанс и обязательное оттачивание профессионального мастерства, в какой бы отрасли вы не трудились.

Очень ёмко и точно про странности человеческого мозга сказал Григорий Горин: «Голова — предмет тёмный и исследованию не подлежит». Вот и сейчас, стоя на маленькой сцене актового зала перед тремя сотнями учащихся местного ПТУ я размышлял примерно так же, как и писатель-сатирик Горин: «Голова — предмет тёмный и работает она не у всех».

Стоило мне только заикнуться про оловянных солдатиков, как добрая половина студентов издала такой дебильный ржачь, словно я им показал уморительно смешной палец своей руки. Даже некоторые местные преподаватели язвительно захихикали. Но отступать мне было некуда. Ведь сегодня на календаре значилось: вторник 24-е декабря, а первую продукцию мой экспериментальный цех должен был дать на-гора ровно через неделю, в четверг 2-го января.

К сожалению, привлечь на производство взрослых рабочих я не мог, ибо государственный план по валу никто не отменял. И другой молодёжи в моём распоряжении не имелось. Так директриса школы №1 сразу заявила, что своих старшеклассников она на завод не отдаст. А если я буду упорствовать, то мы будем разговаривать в кабинете председателя местного горкома КПСС. Куда-куда, а в КПСС меня не как-то совсем не тянуло. Вот и осталась вся надежда на ПТУ, которое по мнению армянского радио относилось к деревообрабатывающей промышленности, так как принимало на учёбу дубы, а выпускало липу.

— А покажите нам Деда Мороза! — загоготал какой-то толстый и большой пэтэушник с третьего ряда, и от хохота согнулись пополам даже девчонки, которые обучались в училище либо на бухгалтеров, либо на кондитеров.

— Хорошо! — крикнул я. — Я сейчас покажу один фокус! Но эту минуту вы должны провести молча!

— Заткнулись все! — рявкнул басом ещё один детина, сидевший в центре зала.

И учащиеся ПТУ, услышав местного авторитета, через несколько секунд действительно престали ржать. Я вынул из внутреннего кармана пиджака заготовку для картонной коробочки и, высоко подняв вверх, показал её всему залу.

— Это чё? — в полной тишине выкрикнул какой-то хиляк, но получив локтем от авторитета в бок, моментально заткнулся.

— Это будущие деньги на джинсы, пластинки и магнитофон, — сказал я и начал складывать заготовку в картонный куб десять на десять сантиметров.

Но чтобы ещё сильнее захватить внимание великовозрастных балбесов я решил прочитать им стихи, точнее слова из песни «Прыгну со скалы» группы «Король и шут». Мне почему-то подумалось, что творчество одних музыкальных пэтэушников будет близко по менталитету другим студентам подобного учебного заведения. Ведь чтоб тебя услышала эта малосознательная публика, её нужно хоть чем-то зацепить за живое, хоть как-то докричатся до спящего где-то в глубине мозга. Поэтому я, собирая картонный куб, громко произнёс:

С головы сорвал ветер мой колпак.

Я хотел любви, но вышло все не так.

Знаю я, ничего в жизни не вернут,

И теперь у меня один лишь только путь.

Разбежавшись, прыгнуть со скалы.

Вот я был, и вот меня не стало.

И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймешь, кого ты потеряла.

— Это, товарищи студенты, разборная картонная коробка, — в полной тишине я показал, будущую упаковку под оловянных индейцев и ковбоев.

— А чьи это были стихи? — спросила одна из девчонок.

— Это малоизвестные стихотворные строчки Пастернака, — соврал я. — Он жил тут недалеко во Всеволод-Вильве и посвятил их одной крестьянке.

— Зыкинские стишки, — ляпнул хиляк, который, скорее всего, шестерил на местного авторитета.

— Некогда сейчас говорить о поэзии! — заорал я, перекрикивая снова загудевший зал. — Производство такой коробочки с наклеенной этикеткой, и восемью фигурками оловянных солдатиков внутри, стоит 50 копеек. За смену каждому реально собрать 20 таких коробочек.

— И нам выплатят по 10 рублей за смену? — выкрикнул с первого ряда какой-то очкарик, наверное, местный отличник.

— Молодец! — обрадовался я. — И чтобы работа не помешала вашему образованию, мне в экспериментальный цех требуется три бригады по 30 человек каждая. Смену после уроков отработал, два дня отдыхаешь и учишь уроки. Я думаю, что 100 рублей в месяц лишними не будут.

— А вы не обманите? — спросил очкарик, когда зал ещё сильнее загудел.

— Всё что будет прописано в договоре, всё будет с точностью выполнено! — закричал я. — Задавайте вопросы, а то мне ещё нужно успеть к художнику.

— А вы женаты? — раздалось от компании девчонок.

— Женат на американке, — кивнул я, — но это отношения к солдатикам не имеет.

— А если сделать за смену больше? — опять спросил очкарик.

— Форма оплаты сдельная, — махнул я рукой. — Что это такое, поинтересуйтесь у бухгалтеров.

— А девочек вы тоже берёте? — спросили девчонки.

— Беру в цех всех кроме бездельников, тунеядцев, алкоголиков и учеников первого курса, — сказал я, а сам подумал, что взял бы и первый курс, но многие «старшики» у детишек заработанные деньги начнут отжимать, и разгребать десятки подобных конфликтов времени просто не будет.

— А бригадир в цех не нужен, за отдельную плату? — криво усмехнулся местный авторитет.

— Паразиты мне не нужны! — рявкнул я. — А если кто-то думает, что силой или угрозами сможет отнимать часть зарплаты у честных трудяг, то сразу хочу огорчить: сначала поймаю, затем поломаю. Ещё вопросы?

— И кондитеров в цех возьмёте? — пискнула какая-то толстенькая девушка, наверное, большой специалист по пирожкам.

— Кондитеров возьму в первую очередь, — хохотнул я. — Выпечка тортов и отливка солдатиков — это практически одно и то же. Всё! — гаркнул я, когда зал снова зашумел невнятной какофонией разномастных голосов. — Завтра после учёбы всех желающих буду ждать в рабочей одежде на проходной завода!

— Мы сразу же начнём отливать солдатиков⁈ — докричался до меня местный отличник.

— Почти! Я познакомлю вас с особенностями производства и распределю по бригадам, — сказал я вслух, а про себя добавил, что завтра вы мне ещё разгребёте весь хлам из бывшего складского помещения, где будет наш экспериментальный цех.

— Голова просто гудит, — пожаловался я молоденькой учительнице английского, когда вместо художника, с которым надо было порешать вопрос по этикетке для солдатиков, забежал на часок домой.

У Виктории тоже выдался один свободный час посреди занятий в школе, поэтому мы и договорились провести это время с пользой для души и особенно для тела. Тем более старик Харитоныч сегодня допоздна застрял на заводе, ведь я лично для него выбил в заводоуправлении нормальную светлую художественную мастерскую. И сегодня, наконец-то, я и Вика остались наедине.

«Помнится, на советском телевидении прозвучала такая фраза, что в СССР секса нет. Так вот, в СССР для секса было всё, кроме подходящего места и времени из-за удручающего квартирного вопроса, который испортил не только москвичей, но жителей других городов», — подумал я, скидывая пальто и снимая пиджак, при этом успевая на тридцать секунд слиться в поцелуе со своей очаровательной подругой и посмотреть на наручные часы.

— У меня осталось всего пятьдесят минут, — выдохнула она, тоже отбросив в сторону пальто и сняв сапоги. — Как тебе твои новые работнички из ПТУ? Не появилась ещё желания кого-нибудь задушить?

— Мы ещё посмотрим, кто кого, — хмыкнул я, избавившись от рубашки, майки и расстегнув брюки. — А ваша директриса со мной даже и разговаривать не стала. Как только услышала, что я хочу старшеклассникам дать подзаработать, так сразу пригрозила горкомом КПСС.

— Мегера, — захихикала Вика, сняв через голову платье.

Затем мы опять слились в поцелуе, выбросив из головы производственные вопросы и думы о выполнении очередного пятилетнего плана, я по солдатикам, Виктория по успеваемости. Так же на задний план улетели и мысли о том, хорошо ли я поступаю или нет. И лишь где-то в глубине души, я получил чуть заметный укол совести.

— Хочу как в прошлый раз, — мурлыкнула девушка.

Однако я чуть присел, приподнял свою подругу на руки и прижал спиной к стене.

— Ой, — ойкнула она, прикусив нижнюю губу, когда наши тела резко соединились в единое целое.

— Некогда как в прошлый раз, — прорычал я, — мне ещё к художнику бежать.

— А ещё куда? — очень часто и глубоко задышала моя подруга.

— Потом на репетицию.

— А куда ещё?

— Потом на тренировку, — выдохнул я, ­– могу рассказать расписание вплоть до Нового года. Хочешь?

— Даааа, — простонала Вика, — только заткнись.

И на какое-то время в доме старика Харитоныча были слышны лишь стоны и всхлипы. Но лишь стоило мне закрыть глаза, чтобы погрузиться в чувственное восприятие пьянящей действительности, как вдруг перед моим внутренним взором вспыхнула картинка из будущего. Это был рок концерт на большом стадионе, где горела огромная чаша олимпийского огня. Я моментально догадался, что это Лужники. А затем я увидел бегающих по сцене волосатиков, услышал очень запоминающийся характерный гитарный риф и рассмотрел смазливого солиста с химзавивкой на голове, и понял, что это «Бон Джови». И если мне не изменяет память, то этот концерт состоялся перед самым развалом СССР, где-то в 1989 году или в 1990.

И тут я увидел саму Вику. У меня было полное ощущение, что я смотрю какую-то телетрансляцию, и видеокамера, закреплённая на кране, пролетела над головами ликующей толпы и остановилась над Викторией. Она прыгала и обнимала своего собственного мужа, того лысоватого мужчину из самого первого видения. Они вместе что-то восторженно кричали или подпевали, наблюдая на сцене концерт, который стал возможен только после крушения «железного занавеса».

«Как причудливо судьба тасует колоду, — подумал я. — Народ беззаботно ликует, а через год рухнет СССР и настанут совсем невесёлые лихие 90-е». И вдруг откуда-то пришло понимание, что Вика с мужем переехали в Москву. Значит, муж получил повышение, а молодой любовник был отправлен в отставку.

— Даааа! — выкрикнула Виктория, обмякнув в моих руках.

— Бон Джови, — пробормотал я.

— Что? — пролепетала она.

— Ты можешь такое представить, что через 15 лет сюда в СССР приедут все звёзды мировой западной эстрады? — выдохнул я.

— Этого никогда не будет, — улыбаясь блаженной улыбкой, произнесла моя подруга, когда я поставил её обратно на пол. — Ты всё как маленький играешь в предсказателя, хи-хи. Успокойся, ты не Вольф Мессинг. Наша коммунистическая партия никаких западных звёзд сюда просто не допустит. Это же ясно, как божий день!

«Да уж, — ухмыльнулся я. — Да Вольф Мессинг по сравнению со мной невинный ребёнок. Такие подробности будущего, которые известны мне, Мессингу даже и не снились. И ещё несколько таких бурных и жарких свиданий, то я чьё-то будущее буду знать в деталях».

— Ой, а ты разве не всё? — захихикал девушка, опустив глаза вниз.

— Понимаешь, голова не тем занята, — сказал я, немного смутившись. — Придётся о себе подумать после выполнения пятилетнего плана по стойким оловянным солдатикам.

— Так и быть, — хитро посмотрела на меня Виктория, — с одним стойким солдатиком я сейчас разберусь.

«Ни минуты покоя, ни секунды покоя», — напевал я про себя, когда стремительно вышагивал по коридору заводоуправления в кабинет нашего заводского художника. Странно всё-таки устроен человек, достаточно получить банальную сексуальную разрядку, и сразу рождается множество новых и свежих идей, что буквально кружится голова. Кстати, когда молодая учительница замечательного английского языка довела меня до кондиции, я мгновенно отбросил мысль об упаковочных этикетках.

«Нафига мне связываться ещё и с типографией? — вдруг осенило меня в тот самый кульминационный момент. — Это же дополнительные расходы и хлопоты. Этикетки надо напечатать, разрезать, а ещё и наклеить. Значит, нужен будет и сам клей. А потом всё это сделают неопытные руки обычных пэтэушников криво и с подтёками. Получится убого и несолидно. Проще всего заказать большую квадратную печать. Одним движением шлёп всю необходимую информацию на упаковку и готово. Просто и гениально».

— Ни минуты покоя, ни секунды покоя, — запел я, войдя в кабинет художника. — Привет, Константиныч, как поживают современные передвижники? В какую сторону теперь они передвигают искусство? В реализм или в кубизм и в психоделику?

— Я вас, Иван, жду уже битых полчаса, — обиженно произнёс сухощавый мужчина, который чем-то смутно усиками и испанской бородкой напоминал киношного Арамиса в исполнении актёра Старыгина, только к сорока годам заметно высохшего, как сухофрукт.

— Покорнейше прошу простить, — я сделал мушкетёрский реверанс. — Встречался со студентами ПТУ, так одна преподавательница не хотела отпускать, пока не выудила из меня всю интересующую её информацию. Разве я мог оставить приятного во всех отношениях педагога неудовлетворённой?

— Ладно, — проворчал Константиныч, — я тут кое-что уже набросал.

Художник показал мне несколько эскизов, которые напомнили мне чем-то Гжель и Хохлому. И я даже не с первого раза разглядел саму надпись, которая гласила, что это набор оловянных солдатиков. Константиныч заметил недоумение на моём лице и тут же выложил ещё один набросок, где без всякой художественной росписи трафаретными буквами было написано: «Набор солдатиков».

— Это уже ближе к теме, — кивнул я на простой и графичный эскиз. — Я вот что подумал, дорогой мой друг Константиныч, нужно изготовить большую квадратную печать и ставить на упаковку четкий тёмно-синий оттиск. Дёшево и сердито.

Затем я выразительно прокашлялся и выложил на стол купюру номиналом в 25 рублей. Художник не менее выразительно два раза кашлянул, покосился на запертую дверь и спрятал презент во внутренний карман пиджака.

— С вами можно иметь дело, — прохрипел 40-летний, помятый сложной творческой жизнью Арамис. — Сделаю я печать. Какое будет информационное наполнение?

— Значит так, — задумался я, моментально вспомнив жаркие вдохновляющие поцелуи Виктории. — Верхняя надпись такая: «Набор фигурок». Вторая строка крупными буквами: «ЧИНГАЧГУК». Третья строка: «Сделано: „Машзавод“ г. Александровск». И последняя строчка: «Цена 4 ₽». Хотя нет. Слово «цена» напишем, а сумму проставлять не будем. Пусть этим займётся сам магазин.

— Это ещё почему? — проскрипел художник.

— По законам рынка, чем сильнее спрос, тем выше цена на товар, — криво усмехнулся я. — И вот ещё что. В слове «ЧИНГАЧГУК» центральную букву «А» нужно изобразить как индейца, стреляющего из лука. Тем же макаром делаем печать и для набора фигурок ковбоев. Только большими буквами напишем слово: «ШЕРИФ».

— И центральную букву «Р» нужно изобразить в виде фигурки ковбоя? — догадался заводской художник.

— Точно, ковбой одной рукой поправляет шляпу, — кивнул я. — И последнее, эти две печати нужны ко 2-му января следующего 1975 года. Извини, но директор требует начать продажи уже в январе. Вопросы?

— Выпьешь? — спросил меня стремительно стареющий Арамис, вытащив ящика стола маленькую чекушку водки.

— Некогда, — захохотал я, — на том свете напьёмся, Константиныч! Я улетел.

«Что ж, два важных дела на сегодня сделано, — подумал я, выскочив из кабинета художника. — Со студентами ПТУ переговорил, печати для этикеток заказал. Завтра разгребём хлам из цеха, и нужно будет в старом неухоженном помещении покрасить стены, побелить потолок, а пол ошкурить и покрыть олифой. Следовательно, пора навестить бригаду наших заводских строителей. Думаю, что к Новому году они от денежной халтурки не откажутся».

— Иван! — вдруг выкрикнул Толь Толич, показавшись в другом конце коридора. — Пожди! — махнул он рукой и побежал мне навстречу. — Я тебя везде ищу! Ты где пропадаешь?

— Что ж я у художника-то не задержался? — пробубнил я себе под нос и, улыбнувшись, сказал, — Толь Толич, работа у меня такая. Ни секунды покоя, ни минуты покоя, что же это такое? Производство само себя не организует. Сейчас самая хлопотная пора.

— Хлопотная-расхлопотная, — заворчал старший тренер. — Ты почему мне ничего не сказал? Почему я от посторонних людей узнаю, что тебе выезжать с ночёвкой из города нельзя? У нас так-то в сезоне два дальних выезда: Соликамск и Красновишерск.

— Значит, поедете без меня, — пробурчал я и пошагал к строителям, цех которых находился на территории завода. — В чём проблема?

— Что значит поедем без тебя? — опешил тренер и, схватившись за голову, посеменил по коридору рядом, — ты же наше всё, я так этого не оставлю! — ещё сильнее завёлся он. — Ты вообще соображаешь, о чём говоришь⁈

— А вы как хотели? — крякнул я. — Свесить ножки и смотреть, как я буду в одиночку тащить команду в финальный турнир? Сыграете на двух выездах без моей волшебной самозабивающей клюшки, не переломитесь. Чему всегда учил старший тренер Тарасов А. В.?

— Чему? — переспросил Толь Толич.

— Хоккей — игра коллективная, и без коллектива никакая звезда команду не вытащит, — сказал я, подняв указательный палец вверх, и вышел на улицу, куда из-за декабрьского мороза тренер без шапки и в одном тоненьком пиджачке уже не побежал.

Однако, высунувшись из дверей заводоуправления Толич Толич ещё с минуту кричал, что этот вопрос он так просто не оставит, что с этой животрепещущей проблемой дойдёт до первого секретаря местного горкома, товарища Мазеина. «И вообще, — надрывался он, — участковый — нормальный мужик! С ним можно договориться! Для командного бюджета накрыть стол в ресторане теперь не проблема».

«Проблема не в столе и не в участковом, — думал я, топая по заснеженной дороге с колдобинами от следов трактора. — Проблема в том, что при моём примерном поведении, которое не даст даже малейшей зацепки, чтоб увеличился срок высылки, в следующем сезоне я буду играть в Высшей лиге. Высшая лига — вот главная цель, а чемпионат области — это всего-навсего тренировка».

Репетиция новогоднего представления агитбригады «Фреза» на сцене городского дворца культуры шла уже целый час. И всё это время я сидел в зрительном зале и, периодически засыпая, клевал головой. По задумке Киры Нестеровой мой дедморозовский выход предполагался в самом финале концерта. Я должен был, пародируя престарелого Ельцина, поздравить всех с наступающим праздником, показать фокус с шайбами и, вызвав Снегурочку на сцену, спеть вместе со всей агитбригадой и залом финальную песню: «В лесу родилась ёлочка, а рядом с нею пень». И хоть такой режиссёрский ход выглядел довольно-таки уныло, я не возражал.

— Как тебе мой новый парик? — хихикнула Наташа Сусанина, усевшись рядом.

— Пакля белая, — поморщился я. — У тебя же свои природные волосы растут до середины спины. Зачем тебе это недоразумение?

Я снял с головы девушки синтетический парик с косой, и вдруг меня осенила одна замечательная идея.

— А я думала, что ты на меня даже и не смотришь, — игриво проворковала Сусанина, которая сегодня каждую свободную минуту крутилась вокруг моей мощной хоккейной фигуры.

— Пффф, — выдохнул я. — А ты знаешь, что вчера на завод прибегал твой ревнивый жених из горкома КПСС?

— Да? — наигранно удивилась девушка.

— Да, — прошипел я. — Потребовал от меня держаться подальше и пообещал большие неприятности.

— А ты? — захихикала Сусанина.

— Предложил ему написать совместное письмо товарищу Брежневу о том, что современные девушки совсем отбились от рук, — хохотнул я. — Не хотят выходить замуж за членов партии, насмехаются над честными сотрудниками горкомов и райкомов и нагло флиртуют с беспартийными аморальными личностями.

— И что из этого следует? — Наташа прикрыла рот рукой, чтобы своим громким хохотом не помешать репетиции.

— Из этого вытекает сразу несколько конкретных предложений, — с серьёзным видом кивнул я. — Провести симпозиум обманутых женихов-коммунистов, широко осветить сие событие в прессе и снять художественный фильм, в котором легкомысленная и симпатичная девушка, прочитав в библиотеке «Капитал», бросает известного хоккеиста и уходит жить к простому инструктору горкома.

— И что мой так называемый жених? — затряслась от тихого смеха Сусанина.

— А он оказался не так уж и глуп, — мстительно улыбнулся я. — Сразу сообразил, что если такое идиотское письмо появится на свет и ляжет на стол председателя областного комитета партии, то про карьерный рост можно смело забыть.

— Я смотрю тут кому-то неинтересно, что происходит на подмостках нашей сцены⁈ — крикнула на нас Кира Нестерова, которая в данный момент сама была на сцене и разбирала с актёрами какую-то миниатюру. — Кто-то хочет пулей вылететь из самодеятельности, так⁈

— Очень интересно, Кира Владимировна, — затараторила Наташа. — Очень интересно.

— Тогда, Сусанина и Тафгаев, пожалуйте сюда и покажите, на что вы способны? — хмыкнула режиссёрка агитбригады «Фреза».