Судебный дознаватель фараона

Глава 5

Уадж встретил их разноголосой и разноцветной набережной, на которой толпилось много странного люда: финикийцы-зазывалы в полосатых халатах обещали блаженство в домах наслаждений, митаннийцы в красных тюрбанах пытались продать первому встречному отрез тонкого льна и украшения, тощие иудеи обещали лучший курс обмена меди на золото и наоборот.

Гормери продирался сквозь толпу активных приставал, искренне сочувствуя Анхатону, носилки которого попрошайки облепили как мухи кусок протухшего мяса. А ему еще казалось, что пристань Ахетатона слишком многолюдна. Куда нынешней столице до бывшей! Над толпой витал туман из ароматов благовоний и специй, запахов копченой рыбы и сладостей, вони горелого жира, пота и тухлятины. Все это смешивалось в один отвратительный запашок, липший к телу и оседавший на одежде. Хотелось вырваться на простор и вдохнуть полной грудью. Только вот вырваться было некуда. Уадж походил на огромную разноцветную деревню с узкими улочками, шумными базарными площадями и мелкими домишками, над которыми клубилась все та же отвратительная смесь, бьющая в нос и вызывающая дурноту. Иногда правда, тянуло свежевыпеченным хлебом или ароматными маслами жасмина и луговых цветов. Но эти приятные акценты лишь усиливали окружающую вонь. На пыльных удочках толклись люди, натыкаясь на повозки, ослов, быков и овец, под ногами шипели гуси, тявкали псы и крякали утки. А над всем этим человеческим и звериным муравейником возвышались стены заборов, за которыми покоились уже никому не нужные храмы древних богов и забытых царей. Ворота хоть с виду и крепкие, уже не являли собой чудо роскоши. С них сняли золото и выковыряли драгоценные камни из пазов. Величественные статуи, охраняющие их потускнели. Краска на них потрескалась, а у одной, стоявшей у первых ворот храма Амона стерся глаз. Никто и не подумал привести ее в порядок. Было что-то жалкое и одновременно обвиняющее в этом несчастном безглазом исполине. Словно он обращался к прохожим этим своим потрепанным видом со словами: «Как же вы могли допустить до такого, люди? Разве не мне вы молились? Разве не со мной связывали все свои чаяния? Разве теперь я не достоин вашей заботы, даже если веры в меня больше нет?»

Гормери прошел мимо, отвернувшись. Ему стало стыдно за жителей Уаджа. Да и вообще, за жителей…

Дом царского ювелира находился за высоким забором главного в столице Храма Амона. Раньше на его территории между первым и вторым заграждениями были разбиты сады, обрамлявшие пруды, а к внешним стенам высокой ограды примыкал большой поселок ремесленников. Во всяком случае, все это можно было представить по торчащим кривым и неухоженным стволам старых яблонь вокруг больших грязных луж с серо-бурой тиной. Поселок все еще хранил следы ухоженности, потому что тут жили люди далеко не бедные. Однако художников, резчиков по камню, строителей, столяров, — в общем всех, чей талант и умения пригодились на великой стройке новой столицы уже давно переманили. Остались лишь староверы, не пожелавшие вместе с привилегиями принять нового бога, да те, кто не захотел съезжать с насиженных мест и удаляться от могил своих предков. Таков был ювелир Хепу, — все еще уважаемый человек при царском дворе. Один из немногих процветающих ремесленников, оставшихся в городе. Его поместье оказалось небольшим, но ухоженным. В центре стоял дом, и Гормери невольно залюбовался тонкими колоннами, причудливо изогнутыми линиями арок и верандами с ажурными ограждениями. Как будто дом этот воздвигли не грубые руки строителя, а длинные пальцы ювелира с изысканным вкусом. Вокруг двухэтажного дома и на его террасах стояли горшки с цветами. По бледно-розовым стенам кое-где ниспадали цветущие плети вьюнков. Сад в отличие от того, что остался за аккуратным забором поместья, был возделан: каждое дерево обрезано должным образом и зеленело здоровой листвой. Возле небольшого прудика стояла беседка с мягкими цветными подушками на низких скамьях, увитая виноградной лозой. А за домом угадывалось начало обширного огорода.

— Неплохо устроился, — оценил Анхатон, и вытер взмокший под огромным париком лоб белым платочком, — Я бы отсюда тоже никуда не переехал.

Сам ювелир вовсе не походил на немощного старца, у которого то руки отнимаются, то глаза слезятся, каким уже успел нарисовать его Гормери в своем воображении. Хепу выглядел лишь чуть постарше его отца и намного младше деда. Высокий, крупный человек, с длинными красивыми руками, богато хоть и просто одетый. Помощник писца успел обратить внимание, что у пруда играли двое голых мальчишек с детскими локонами на бритых макушках, а в тени дерева, в окружении служанок отдыхала красивая дама, хоть и в домашнем платье, но из такого тонкого материала, что в пору в нем и в царском дворце показаться. Очевидно, что пропавшая дочка была у ювелира от первой жены, а в тенечке нежилась вторая. Малыши же у пруда — младшие сыновья. В общем, ювелир был еще довольно молод и полон сил. И этим он сразу же возбудил подозрение помощника писца. Наверняка ведь врал и про ноги, и про глаза. Да и про дочь, тоже.

По случаю жары из всех присутствующих в парике мучился лишь карлик. Гормери ограничился платком, Хепу так и вовсе подставил слабому теплому ветерку гладко выбритую макушку, женщина в тени заплела собственные волосы в косы и закрутила их на затылке в мягкий пучок. Визитеров она будто и не заметила. Наверняка, в дом к ювелиру часто приходят люди, желающие заказать украшения. Ко всем ведь не набегаешься с приветствиями.

Хозяин оглядел столичных контролеров с недоверием. Похоже, его смутило все: юность первого, рост второго, а главное огромная дыра в медальоне писца. Он поджал и без того тонкие губы и, кивнув, пригласил войди в дом. Внутри все было устроено так же изысканно. Центральная колонна в главной комнате совершенно не походила на все виденные Гормери образцы. В простых домах, как у них, ее роль выполняло толстое бревно, выкрашенное в красный цвет. В поместьях богатых горожан колонны, как правило, выложены из круглых каменных блоков, оштукатурены и выкрашены соответственно интерьеру. Во дворцах вельмож встречаются мраморные исполины, выполненные наподобие метелки папируса, упирающегося в потолок пышным соцветием. Такие колонны детально раскрашены и инкрустированы золотом. В доме Хепу колонна представляла собой переплетенные стволов папируса и лотоса, упирающихся в потолок. Это было так изящно и так красиво, что Гормери надолго застыл, любуясь чудом из дорогого камня. И колонна, и вся комната была выдержана в легких зеленых тонах. И потому казалась хоть и большой, но уютной. По стенам тянулись широкие скамьи с мягкими более темными зелеными подушками. На одной из них, в квадрате солнечного света, пробившегося из верхнего окна, дремал огромный рыжий кот.

— Прошу вас! — скупо предложил хозяин дома и указал на скамьи.

После чего сел сам. Тут же из боковой двери выкатилась тучная темнокожая служанка, скорее всего, рабыня, и плюхнула на столик у колонны поднос с кувшином и стаканами. Все было сделано из тонкой глины, расписанной бело-голубыми узорами.

«Наверное тоже из сокровищниц предыдущего царя Небмаатра, — подумал Гормери, — Если посудить, у этого царя сокровищницы были необъятных размеров, раз даже после его ухода за горизонт, хватает наследства не только на придворного карлика, но и на простого ювелира».

Впрочем, в винном кувшине им подали лишь воду. Настоянную на розовых лепестках, но все равно воду. Пригубив, Анхатон так скривился, как будто ему в рот засунули незрелый гранат.

— Итак, ювелир Хепу, — он недобро блеснул глазами, — Ты задержал заказ царя больше, чем на полтора сезона.

(В году древних египтян было всего три сезона, каждый по 4 месяца).

— Я знаю, господин Анхатон, — с достоинством ответил хозяин, — Но тому виной печальные обстоятельства. Почти весь сбор урожая я проболел. А теперь такая беда! Моя бедная Неферет…

Хепу вздохнул, но как-то без чувства. Словно и не болел сердцем за судьбу дочери.

— Не понимаю, — карлик мотнул головой, и до Гормери долетели теплые капли пота. Он предпочел отодвинуться подальше, — Как пропажа девицы могла помешать изготовлению украшений? Только не говори о внутреннем состоянии. Разве сердечное беспокойство от того, что ты расстроил царя не больше, чем от исчезновения дочери?

Вопрос был опасный. Конечно, любой нормальный родитель скорее удивится такому сравнению, но благоразумный человек предпочтет промолчать, чтобы не навлекать неприятности на себя и на своих детей. Ювелир оказался благоразумным. Он медленно кивнул, прикрыв глаза, сглотнул и ответил слегка надтреснутым голосом:

— Видите ли, господин, моя Неферет обладает удивительной фантазией. Последние лет десять только она и придумывает образы для моих украшений. Вот эта колонна, она тоже выдумка моей доченьки. Она у меня красавица, и всё вокруг себя делает прекрасным.

Карлик уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы как следует отчитать ювелира. Было за что, в конце концов он тянет с заказом почти два сезона! Но Гормери решил, что сделать выговор за нерадивость можно и потом. И он быстро вклинился с вопросом:

— Как давно пропала ваша дочь?

Не ожидавший от него ничего кроме покашливаний Хепу вздрогнул, уставился на молодого выскочку, влезшего меж двух взрослых мужей, но, быстро оценив ситуацию, предпочел свернуть беседу в предложенное русло. И ответил, стараясь не обращать внимания на недовольно засопевшего карлика:

— Больше двух десятин…

(У древних египтян неделя длилась десять дней. От этого и название — десятина).

— А точнее? Когда вы видели ее в последний раз?

— Э… — очевидно так вопрос никогда перед Хепу не стоял. Что он и подтвердил, сказав, — Последнее время она редко бывала дома ночью. Да и днем забегала разве что переодеться. Она закончила обучение в храме и стала жрицей. У нее службы…

— Что⁈ — Гормери едва удержал себя в сидячем положении.

Анхатон показательно вздохнул. Еще бы! Какие могут быть службы? Служит богу Атону только сын его Эхнатон! А если жрецы не служат Атону, то какому богу они поклоняются? Уж не одному ли из ныне запрещенных? Хепу тут же понял, что ляпнул лишнее, но было поздно. Высокомерная отстраненность с него слетела как шелуха, плечи его поникли. Он заговорил быстро, умоляюще заглядывая в глаза то одному гостю, то другому:

— Простите, я неправильно выразился. Училась-то она на жрицу, ну так это до сих пор тут называется. Но какая там жрица! Чему их в этой школе при храме учат-то: петь, танцевать, вышивать, да похлебки варить. Моя Наферет без матери росла, вот я и отдал ее, чтобы подготовили ее там по женской части. А в храме она не служит, а прислуживает. Да хоть верховного жреца спросите, алтари они моют, колонны, да полы протирают…

— И днем, и ночью полы трут? — изумился Гормери, хотя внутри у него все клокотало. Врет же ювелир, это видно.

— Ну так, чтобы чисто было… А может… а может и отговаривалась. Девчонка-то взрослая. Наверняка же парень у нее появился. Вот она и…

Тут он снова осознал, что сказал лишнее. Где это видано, чтобы отец пускался в такие откровения о дочери перед первыми встречными. Он замер, и, закрыв лицо ладонями, замолчал.

— Ты искал дочь? — поинтересовался Анхатон.

Ювелир энергично закивал, не отнимая рук от лица.

— Хотелось бы знать подробности, — карлик покосился на отставленный стакан с водой и снова брезгливо поморщился.

А Гормери с жадностью осушил свой и, подойдя к столику, налил себе еще.

— Через пять дней, как Неферет покинула дом, я пошел в храм. Спросил, кто ее видел. Жрецы ответили, что давно она уже не появлялась. А как давно, кто ж знает. Подружек ее моя Хенмет расспрашивала, — он кивнул в сторону пруда, и стало понятно, что речь идет о его молодой супруге, — Они с Неферет ладили. Но даже ей ничего выяснить не удалось. Тогда я к маджоям пошел. Прямо в управление нашего Восточного города. Они обещали найти. Как видите, до сих пор ищут. Через десятину я написал в управление царской сокровищницей. Не могу я выполнить заказ без моей Неферет. И сердце не на месте, да и рисунок она не закончила. Показать могу. У меня в мастерской лежит.

Разговор с кокетливой и глупенькой женой ювелира ничего не дал. Да, были подружками, да, делились сокровенным. Но то ли Хенмет эта не такая дурочка, как кажется, то ли Неферет ей действительно ничего не рассказывала, сообщить что-либо проливающее свет на причину исчезновения падчерицы она так и не смогла. Только глазки строила и томно вздыхала.

Испросив разрешение, Гормери поднялся на второй этаж и осмотрел спальню Неферет. Его сопровождала все так же пухлозадая темнокожая служанка. В комнате юной фантазерки было прекрасно. Настолько, что Гормери снова замер, ошарашенно оглядываясь. Поначалу ему показалось, что стены колышутся. И сама комната покачивается, словно он снова оказался в корабельной каюте.

Присмотревшись, понял, в чем подвох — в легком сквозняке, пробивающемся из двух верхних окон и приоткрытого люка над кроватью колыхаются расписанные под траву и цветы тонкие полосы материи, натянутые по стенам. С потолка свисает странная конструкция из палочек, разноцветных пушинок и колокольчиков, которая крутилась, слегка позвякивая. Все это постоянное движение создавало ощущение воздушности и нереальности.

Мебель же стояла незыблемо и была дорогой, сработанной в одном стиле: кровать, столик с зеркалом, стул рядом с ним и два больших кресла на тонких выгнутых ножках, изображающих лапы какой-то огромной кошки. Льва или гепарда. На кровати белье из тонкой гладкой материи, пышные подушки с золотыми кистями. Очевидно, что Неферет в этом доме любят и ценят, и уж точно не рады ее исчезновению. Помощник писца осмотрел столик с большим зеркалом из хорошо отполированной меди. Очень качественная работа. Ничем не хуже, чем в спальне у Небет. И баночки со всякими женскими мазями и благовониями из дорогого финикийского стекла.

— Куда ж ты сбежала из такого-то дворца? — пробубнил себе под нос Гормери.

Тут стоявшая в дверях служанка громко и недовольно хмыкнула.

Он посмотрел на нее с интересом.

— Так ясно куда, — женщина фыркнула, давая понять писцу, что уж она-то эту молодежь насквозь видит, — К мужику! Хозяин-то и слушать не желал, чтобы от себя ее отпустить. А девке 20 лет стукнуло. Последний шанс, можно сказать. Ведь еще годик-другой и кому она нужна будет?

— А хозяин почему ее не отпускал?

Гормери принялся разглядывать стеллаж со свитками и фигурками. Были среди них и павианы. Штук десять. А свитки все аккуратно уложены, печати с названиями на тонких шнурках свисали ровно, не переплетались. Как в хорошей библиотеке. Ему, конечно, все это было не очень интересно, он нарочно делал вид, что осмотр ему важнее трепотни служанки. Чтобы подстегнуть ту к откровениям. Легче всего развязать язык женщине, сделав вид, что ее разговор тебя мало занимает. Известный прием.

— Как же отпустит он! Неферет ему и вдохновение, и подмастерье. Она ведь художница. Вот это все сама разрисовала.

Служанка явно гордилась молодой госпожой. И не зря. Но Гормери стоически изобразил равнодушие. Мельком оглядел красивые росписи на тонких лентах и, сконцентрировав внимание на деревянной фигурке павиана с глазами бусинками, спросил безо всякого интереса:

— А было к кому бежать?

— Так не без этого, — толстуха важно запыхтела, но, не получив даже взгляда от собеседника, продолжила, — Она же красавица. Вокруг нашего дома толпами женихи ходили — любого выбирай.

— Выбрала? — песец взял в руки фигурку мальчика, растирающего зерно, повертел ее перед носом.

— Вот чего не знаю, того не знаю.

Гормери поставил статуэтку на полку и, резко повернувшись к женщине, усмехнулся, поймав ее растерянный взгляд:

— Уж вы-то не знаете?

Ну да, второе правило дознавателя, представить человека важным, значимым и очень информированным в его же глазах. Даже если это и не так. Особенно если это не так. Тогда человек наизнанку вывернется, но постарается соответствовать высокому мнению собеседника. Толстуха подобралась, задумавшись. Стало тут же понятно, что вряд ли она что-то знает наверняка. Но с нее можно было получить хотя бы крохи догадок.

— Э… точно не скажу. Но был один парень. Хороший такой. Видный. Писец храмовой сокровищницы.

Вот это уже теплее.

— Как зовут?

Ответом был ему тяжелый вздох. Понятное дело, Неферет ей имя не сообщила. Но Гомери продолжал буравить ее взглядом, вызывая в глубине женщины непонятное волнение. Ну да, он так умел. И пользовался этим своим даром совершенно беззастенчиво. Для пользы дела, разумеется.

— Говорила как-то…

Вранье. Уж если бы Неферет открылась, служанка бы имя запомнила. Гормери молчал, не помогая ей выбираться из собственных силков.

— Так, а это… подарки он ей дарил. Хорошие.

Ну, вот теперь можно ее отпустить. Начнет сочинять, чтобы казаться значительнее. Он покивал. Видя, что ей не верят, толстуха подскочила к стеллажу и принялась тыкать пухлым пальцем, приговаривая:

— Павианов двух, вот этих, с золотыми ошейниками, он ей на прошлый Ренепет преподнес. Сама видела, как мешочек вручил, у ворот дело было. Я как раз с рынка шла. А потом мешочек этот у нее на столике стоял, ну я и заглянула. И вот эту ступку он подарил. И еще вот это сочинение. Неферет мне его читала. Сказала, друг написал.

— Так может и правда друг?

— Друзья такое не пишут, — служанка фыркнула как бегемотиха, долго просидевшая под водой, а теперь вынырнувшая на поверхность. А потом добавила со значением, — И не дарят.

Гормери взял в руки указанный свиток. Подцепил пальцем тонкий красный шнурок, прочел название на печати «Сны благопристойного писца». Сглотнул, предчувствуя, что ничего благопристойного он сейчас не прочтет. Скорее наоборот. Служанка ожидаемо потемнела щеками. Они у нее в силу цвета кожи не покраснели, а почернели.

— Неужели сама тебе прочла? — искренне удивился помощник писца.

Та опустила глазки и пробормотала:

— Не только мне. Там еще кухарка была, птичница, няня и молодая госпожа.

Ну и нравы в этом доме! Гормери развернул свиток. Однако насколько праведными были сны благочестивого писца, он так и не узнал. Потому что поверх аккуратно выведенных знаков грубыми мазками чернел символ, который он запомнил очень хорошо. Тот самый, который он видел на камешке гадалки: серп месяца под солнечным диском.