Судебный дознаватель фараона

Глава 16

Отослав Тамит выяснять у близких остальных пропавших девушек, видели ли те татуировки знака Хонсу на их запястьях, Гормери наконец, остался один.

Идея принадлежала ей. А он просто не стал спорить, решив, что избавиться от нее сейчас лучше всего. Пусть развлекается. А ему выдалось время подумать в тишине и одиночестве. И чтобы его совсем уж никто не тревожил, пришел в храм Атона. Благо тот находился недалеко от пристани.

Храм представлял собой бывшее поле за первым забором храма Амона, но с другой стороны от деревни ремесленников. Поле это уложили каменной плиткой, на которую водрузили с десяток каменных алтарей. Всего десять! И те не только пустые, но и запыленные. И вокруг никого. Неслыханная наглость, как будто во всем огромном городе не нашлось ни одного человека, пожелавшего принести жертвы их единственному богу. Что не так с этими людьми?

Впрочем, благочестие горожан его сейчас занимало меньше всего. Он сел у старой колонны, которая сохранила на себе следы заблуждений прежних поколений. Солнце палило так, что кровь вскипала. Но здесь в легком теньке от короткого навеса, было немного легче дышать. Он закрыл глаза, желая погрузиться в размышления.

Итак, некоторые горожане набивают себе знак Хонсу на запястье. Если верить Тамит их много. И Гормери прекрасно понимал, что это значит — в Уадже существует тайное общество, которое поклоняется запрещенному древнему богу. Оно слишком многочисленное, чтобы оставаться незаметным. Он писец храмового кебнета и поэтому не может сделать вид, что все это его не касается. Но как ему поступить? Формально он подчиняется кебнету храма Ахетатона, и по правилам должен написать донесение своему начальству. Но если исчезновение дочки ювелира как-то связано с этой организацией…

Тут он сам себя прервал. Не иначе как Тамит на него дурно влияет. Ну с чего бы еще он делал такие выводы⁈ Где дочь ювелира из богатого района и где дочка пекаря? Не могут они состоять в одной организации. А их обоюдный интерес к знаку Хонсу объясняется чем-то другим. Может быть на площади разыгрывали интересную сценку с участием этого божества или сочинитель рассказал забавную сказку, ставшую очень популярной у девиц. Надо бы, кстати, разузнать о местных культурных событиях этого сезона. Может статься, что разгадка там и есть.

— Давно нам надо было познакомиться, господин писец.

Гормери вздрогнул и, открыв глаза, уставился на темный силуэт в палящих лучах солнца, бьющих человеку в спину. Перед ним стоял невысокий упитанный мужчина средних лет. Писец из столицы промолчал, дав возможность подошедшему представиться. И тот сразу заговорил красивым, поставленным голосом жреца, привыкшим читать долгие и сложные заклинания:

— Да будешь ты жив, здрав и невредим, уважаемый Гормери, помощник писца циновки кебнета храма Атона из Ахетатона. Перед тобой Верховный жрец храма Атона в Уадже Бекет-Атон. Мы готовили тебе прием и кров. Я ждал тебя два дня назад, и хотел уже объявить в розыск, сочтя, что ты потерялся, но потом навел справки и понял, что ты разместился…

Тут его красноречие неожиданно иссякло. Он замер на полуслове, раздумывая, как облечь в красивую форму неприглядный факт, что высокопоставленный столичный чиновник вместо того, чтобы прийти в храм, которому он служит, застрял в доме наслаждений. И судя по тому, что он не соизволил приветствовать Верховного жреца первым, тот имел все основания предположить, что он до сего момента и на улице-то не показывался, пребывая в плену чувственных наслаждений.

Гормери бросило в жар, лоб моментально покрылся испариной. Отчаянно захотелось вскочить на ноги, кланяться жрицу, оправдываться изо всех сил и возможностей. Но усилием воли он заставил себя сидеть в расслабленной позе. Невиновные не оправдываются. Еще не хватало, чтобы этот жрец и правда заподозрил его в собственных пространных предположениях. Поэтому Гормери подождал, сможет ли собеседник сам выкрутиться из щекотливого положения, в которое себя загнал. Но и хитрый жрец тоже решил подвесить паузу. Так она и висела, пока не натянулась между ними как струна. Даже вроде бы дребезжать начала от натуги. Тогда столичный гость вздохнул и проговорил:

— Мне пришлось сразу же заняться делом, ради которого я прибыл. И в ходе следствия я обнаружил… — вот тут он тоже замолк, пытаясь облечь все свои чувства в простые слова.

Жрец замер, не умея или не желая ему помочь. Наконец, Гормери решил отбросить политесы и спросил напрямую то, что его тревожило все эти два дня:

— Господин Бекет-Атон, в этом городе хоть кто-нибудь посещает храм Атона?

Жрец слегка развернулся, явив Гормери лощеную физиономию с пухлыми сытыми щеками, аккуратным носом и большими с поволокой глазами, казавшиеся еще внушительнее из-за черной подводки. В этих глазах зажглись искры, а толстые губы расплылись в широкой улыбке.

— Ну что вы, господин писец кебнета! У нас прекрасный, законопослушный городок!

Ага! Как же!

Гормери сжал кулаки, но выражение лица не изменил. Нельзя показывать противнику свое недоверие. А то, что перед ним именно противник писец уже не сомневался. Он пока не понимал, какая пропасть пролегла между ними, но чувствовал, что она велика. Настолько велика, что единственно возможным средством общения между ними является ложь.

— И зря вы не верите! — видимо жрецу несмотря на все усилия столичного гостя, удалось-таки прочесть на его лице сомнения, — Все знатные люди Уаджа собираются здесь не реже раза в десятину, на заре в свой выходной день, чтобы встретить рассвет и принести должные жертвы. А еще при храме есть школа писцов, хор активистов и женское собрание. Женщины нашего храма внушительная сила в городе. В прошлом году нам удалось запретить заплыв через реку в первый день красного разлива. Это ведь всегда было опасно, понимаете? Что вы думаете об этом?

До построения Асуанской плотины разлив Нила был ежегодным и происходил в три стадии, которые можно было разделись визуально: начало или «Голубая Река» — вода становилась красивого лазуревого оттенка, основной прилив «Красная Река» — бурные воды красного цвета из-за обилия глины несли в себе довольно опасные бревна и острые палки. Пить такую воду без предварительной очистки было делом рисковым, но некоторые ученые того времени находили ее целебной. Последняя стадия собственно разлив «Зеленая Река» — вода успокаивалась и затопляла все возможное пространство, превращая пустыню в водный край.

Что вы все тут ненормальные! Неужели, кто-то действительно лез в воду без лодки во время притока воды⁈

Гормери только головой покачал. Но верховный жрец почему-то счел это одобрением и с энтузиазмом продолжил:

— А в планах у меня открыть больницу! При каждом уважающем себя храме есть больница.

Столичный писец попытался припомнить при каком храме в Ахетатоне существует больница. Понял, что зря старается. Зачем при светлом и чистом храме, в котором люди служат богу, открывать учреждение, где люди служат людям. Это как-то… неправильно.

Видимо, по его озадаченному лицу жрец опять угадал его мысли, и пояснил неприятным задушевным тоном. Как будто они с ним уже приятели:

— В Уадже, видите ли, свои правила. Если при храме никого не исцеляют, люди в его величие не поверят.

Гормери постарался остаться спокойным. Гнев только силы забирает. Нельзя позволить этому разрушающему чувству затопить себя изнутри. Нельзя, хоть и хочется. Когда в городе пытаются жить по каким-то там своим правилам, которые ко всему прочему противоречат тем, по которым живет столица, надо не больницы строить и хором петь, а слать донесения в кебнет главного храма Ахетатона. Поступи Бекет-Атон так с самого начала, сейчас в Уадже никто бы уже не сомневался, что храм Атона велик и без больницы. Но этот прыщ отписывался о достижениях, даже не намекнув ни разу, что происходит в городе на самом деле.

— Кстати, что вы скажете о других храмах? Службы проходят?

— О! — жрец испуганно округлил глаза. Притворялся, ясное дело. Весь он был какой-то ненатуральный. Словно и не жрец вовсе, а площадной артист играющий роль этого самого жреца на потеху публике

— Как можно! Мы за этим следим. Все храмы в Уадже давно закрыты. Кроме, разумеется, финикийского, богине Иштар. Но тут уж ничего не поделать. У них договор с царем, да будет он жив, здрав и невредим.

О договоре финикийцев с царем Гормери ничего не знал, а потому и уточнять не стал. В Ахетатоне чужестранцы не приживались и храмов своих не строили. Пару раз он находил амулеты Иштар у вероотступников. Но как раз эти безделушки в вину нмкому не ставились. Потому что великий царь Неферхепрура Эхнатон запретил только старых богов подвластной ему страны. А Иштар покровительница Финикии. Вот пусть финикийский царь с ее храмом и разбирается.

— Неужели не проводятся тайные служения в старых храмах?

Жрец тут же сыграл дурачка: развел руки, втянул голову в плечи и для пущей убедительности выпятил живот. Еще и глаза выпучил. Только что слюни не пустил.

— Что вы такое говорите! Как можно!

Из чего Гормери заключил, что проводятся в этом городе тайные служения в закрытых храмах. Еще как проводятся!

— А что же мы все на солнцепеке-то сидим, господин писец, пожалуйте за мной. Я покажу вам покои, которые мы отвели вам, а потом уж поговорим о городских делах в тенечке за бокалом прохладного вина. Вы какое предпочитаете? Виноградное или гранатовое?

С поминальным вечером решили не затягивать, устроили на закате того же дня. И поскольку весть о том, что в Реке нашлась именно дочка пекаря Хенуттаве специально никого из родственников, друзей, знакомых и соседей звать не пришлось. Сами набились в дом осиротевшего отца до отказа, а еще тесными рядками расселись в небольшом уютном дворике и толпились, гомоня, на улице перед низким плетеным забором.

Стол для подношений в похоронное приданое Хенуттаве трещал от натуги, и гости складывали подарки уже рядом, прямо на пыльную, густо посыпанную пустынным песком землю. В основном несли недорогие амулеты, глиняную посуду, отрезы материи для сотворения священного тела Сах из того, что осталось от бедной девушки. Над ее телом жрецам придется поработать. Залатать каждую рану, наложить на нее специальные амулеты, сдобренные защитными заклятиями, чтобы тело снова стало целым. Ведь даже малая дырочка грозит стать большой проблемой для того, чье Ба перелетело за горизонт. А уж такой случай, когда буквально живого места нет, требует невероятных усилий мастеров и долгих молитв. Сможет ли оплатить такой дорогой обряд простой пекарь?

Тамит удалось пробиться во дворик и даже осмотреть стол для подношений.

«Если продаст часть из этого добра, то хватит еще и на похороны», — решила она, сдержавшись, чтобы не присвистнуть.

То, что смерть несчастной стала городской новостью номер один, принесла ее семье пользу. Каждый житель Уаджа, которому рассказали с волнением, что на пирсе проходит опознание неизвестной утопленницы, кто сам долго ждал результатов на берегу, знал, или просто видел Хенуттаве живой теперь чувствовал свою причастность к ее смерти. Она из незнакомки, стала чуть ближе и даже роднее. Стала своей.

Безутешный отец скорбел в доме, так что Тамит пришлось ограничиться осмотром двора, гостей и стола подношений.

Увидев среди них корзинку с небольшими глиняными фигурками она фыркнула: не иначе как какой-нибудь трагически настроенный аристократ принес этих ушебти. Глиняных слуг, которые в Дуате должны превратиться в настоящих. Зачем слуги дочке пекаря? Она же не принцесса!

А потом Тамит заметила кое-что интересное, вернее кое-кого.

— А ты-то что тут делаешь? — она склонила голову на бок, разглядывая своего детского врага, который теперь вырос и стал писцом в храмовой сокровищнице.

— Какое тебе дело? — буркнул в ответ Гормин, — Зашел вот, поднести последний подарок. Уже и в этом видишь преступление? Маджой ты недоделанный.

Тамит проглотила обидный упрек. И про недоделанного маджоя уточнять не стала. Этому парню, похожему на платяной сундук, который поставили вертикально, пока не обязательно знать, что сам писец циновки храмового кебнета взял ее в напарники. Ну, да, не по собственной воле. Но ведь судят по результату, разве нет?

— Я дружила с Хенуттаве, — соврала она, понадеявшись, что сам Гормин не так хорошо знал умершую, чтобы не поверить, — И она о тебе ничего не рассказывала. Неужели ты был ее тайным ухажером?

На этот полушутливый вопрос Гормин вполне искренне вздохнул. Да с таким чувством, что Тамит тут же стало стыдно за свою несерьезность. Она забыла, что они стоят посреди поминального вечера в доме отца погибшей девушки, а не на базарной площади. Хотя гул голосов, протяжные песни нанятых музыкантов и даже едва различимые смешки убеждали в обратном.

— А у нее был тайный ухажер? — в голосе писца послышалась неприязнь, которая словно острым ножом черканула по коже.

Да парень, похоже, ревновал! Мертвую девушку к своему неизвестному и теперь уже бесполезному сопернику. Какой смысл отстаивать права на ту, которая ушла за горизонт? Впрочем, Тамит никогда этого Гормина очагом разума и не считала. Такой себе средненький дурачок, которого родителям удалось пристроить на теплое местечко. Наверняка ведь выложили немалую сумму кому-то из жрецов храма.

Она пожала плечами, дразня его.

— Может и был. Тебе-то что?

И, заметив, как его пальцы, унизанные перстнями, сжались в кулаки, усмехнулась про себя:

«Надо же, не ошиблась. И правда ревнует!».

Значит она не так уж плохо разбирается в людях, раз угадала потаенные чувства.

Хотя, как выяснилось почти сразу, не совсем. Потому что Гормин схватил ее за плечо, притянул к себе и жарко зашептал на ухо:

— Слушай, Тамит, мы с тобой, бывало, не ладили, и мне правда жаль. Только я ведь понимаю, что ты можешь мне помочь. Вернее, не мне… а…

Тут он судорожно вздохнул и замер. Она уставилась на него с недоумением. За таким многообещающим началом должно следовать продолжение. Он отвернулся и, упершись безразличным взглядом в группу девиц в светло-голубых траурных накидках, сидящих за низким столиком, пробубнил:

— Я знаю, что Хенуттаве убили. Только вот доказать не могу. Хотел пойти к твоему отцу, ну… по-соседски. А что я ему скажу?

— Не знаю. Ты даже мне пока ничего не сказал.

Гормин внимательно изучал пыль под сандалиями, потом сосредоточился на крыше дома пекаря, а после и вовсе устремил взор в высокое сиреневое небо, где уже начали зажигаться первые пока еще блеклые звезды. Тамит терпеливо ждала, понимая, что идет процесс принятие решения. Наконец, он посмотрел на нее впервые за много лет без пренебрежения. Даже с мольбой.

— Мы познакомились с ней кое-где. Ну, ты же понимаешь, что просто так на улице мы вряд ли разговорились бы. Разное положение и все такое. У моей семьи торговые связи в Финикии и крупные покупатели по всему царству, а у ее отца только две печи и ларек на базарной площади.

Таков уж был Гормин. Очень кичился своим богатством, упоминал его при любом удобном и неудобном случае и неизменно подчеркивал, насколько высоко его положение по отношению к другим. Его послушать, так он аристократ по крови и может претендовать чуть ли не на власть в городе. Будто бы он князь из древнего рода. Сейчас Тамит и эту его тираду выслушала со смирением. Благо в школе супруг бога научили не перебивать, как бы ни хотелось. И была вознаграждена. Потому что Гормин продолжил уже по делу:

— Так вот там люди пропадают. Сначала я не заметил, а потом Хенуттаве сказала, что подружка ее больше не приходит на собрания. Дочка молочника. Родители ее по всему городу ищут, думают она с артистами сбежала. Потом один парень, которого я и раньше знал, он из нашего района, тоже будто исчез. Только меня ведь все это не касалось… пока сама Хенуттаве не пропала. Это давно уже было, в начале месяца Месори я проводил ее домой после собрания. Мы весело болтали, и ничего не предвещало. А она вдруг мне говорит, что собирается пойти кое к кому и поговорить про свою подружку, про ту дочку молочника. Потому что она подозревает, что из наших люди пропадают. Не просто так. Я еще посоветовал ей не делать этого. Ну какое наше дело, та ведь? А на следующий день был выходной. Мы напились с парнями из сокровищницы, пошли в дом наслаждений, — в общем, проснулся я как следует уже дня через два. И узнал, что Хенуттаве после собрания домой не вернулась. Ну, не могла она сбежать с кем-то и вообще…

Он описал рукой круг в воздухе. И хотя в общем, против такого вот мужского утверждения, что де, он о своей девушке знает все, и она ни на что неожиданное не способна, в другой раз Тамит бы поспорила, но сейчас сочла это лишним. Гормин оказался прав в данном случае. Хенуттаве не сбежала с тайным возлюбленным и не стала жертвой какого-то обольстителя. Она действительно погибла, то ли самостоятельно утонув в реке, то ли с чьей-то помощью.

Дочь маджоя обдумала полученную информацию и задала тот самый вопрос, который задал бы любой дознаватель в таком разговоре:

— А где это вы познакомились с Хенуттаве?