Стрела Кушиэля. Битва за трон

Глава 73

В тот день мы не поехали в Брин Горридам, а остались в лагере близ поля брани.

Поэты нередко черпают вдохновение в битвах, но почему-то замалчивают в своих стихотворениях печальные последствия войны: хрипы умирающих, всепроникающая вонь, истерзанные тела со вспоротыми животами и разлагающимися на солнце внутренностями, клюющие плоть вороны и тучи жужжащих мух. Нет, поэты почему-то молчат об общих могилах, которые копают выжившие воины, проклиная мух да утирая соленый пот со лба.

Около двенадцати сотен Тауру Кро остались в живых и сдались в плен, а тысячи погибли. Сторонники Куллах Горрьим учинили настоящую бойню, обрушившись на людей Маэлькона, как раз когда те совершали обходной маневр в долине, чтобы внезапно напасть.

Лишь одному маленькому отряду, пробравшемуся в лагерь Друстана с намерением захватить заложников, удалось застать нас врасплох. Но все те солдаты полегли от наших рук.

Я работала наравне с Нектханой и всеми ее дочерьми – оставшимися в живых дочерьми. Таскала воду для умирающих и трудящихся на поле битвы. Первым делом круиты собрали своих мертвецов, число которых превысило восемь сотен, по большей части далриад. Из тяжелых валунов воины складывали над погибшими могильник. Среди них я заметила Жослена и подошла к нему.

Он лишь покачал головой, когда я предложила ему черпак с водой. Красивое лицо казалось изможденным, засохшая кровь, цветом напоминавшая ржавчину, покрывала его кожу, одежду и даже толстую пшеничную косу. И об этом поэты тоже умалчивают в своих стихах.

– Ты сделал только то, что должен был, – тихо обратилась я к Жослену, по-прежнему протягивая ковш. – Те солдаты обнажили мечи, чтобы убить нас всех, а ты нас спас.

– Я должен был спасти и ее, – уныло ответил кассилианец и отвернулся, чтобы возложить на пирамиду еще один камень.

Отступившись от него, я пошла дальше. Протянула воду воину-круиту, который с благодарностью принял черпак и, держа обеими руками, принялся жадно пить. Я ходила и ходила за водой и обратно. Хуже всего были умирающие. В памяти то и дело всплывала ночь, когда убили Ги, как я тогда сидела на холодной брусчатке двора Делоне и зажимала рукой рану Алкуина, отчаянно пытаясь остановить его теплую, липкую кровь. А еще вспоминалось, как Алкуин умирал в библиотеке, как он напоследок сжимал мою руку.

В тот день я много раз пережила эти страшные моменты заново, много раз оплакала и Ги, и Алкуина, и Делоне, и погибших за победу воинов Куллах Горрьим, и бесславно перебитых солдат Тауру Кро. Под жгучим солнцем я продлевала жизни раненым живительной прохладной водой, а вороны кружили в вышине, ожидая своего часа.

Той ночью мы встали лагерем в долине и разожгли тысячу костров. Круиты одержали великую победу, и, конечно же, Друстан не мог отказать им в праздновании, хотя сестра его, Мойред, лежала на похоронных дрогах. Той ночью я наслушалась свирепых историй от Квинтилия Русса, который прихромал к костру, где я сидела. Его глаза блестели, хотя голова и левая голень были перевязаны.

– Благословенный Элуа, это стоило увидеть! – воскликнул он, со вздохом облегчения принимая мех с вином. – Ах, Федра, они разлетались перед нами как осенние листья на зимнем ветру! А Друстан… Яйца Элуа! Он взрезал их ряды, как серп колосья, призывая Маэлькона. Да, они дикари, но… ого-го какие! Те же Имонн и Грайне – до чего жаль, что ты не видела их в бою! Их колесницы с пехотой на хвосте ворвались в долину, как… как… – Не подобрав подходящего слова, адмирал хлебнул вина и мотнул головой. – Она была великолепна, – наконец продолжил он. – Но Имонн… Яйца Элуа! Он сражался отважнее тигра. Как только этот парень примет решение, его уже не остановить. А Друстан и Маэлькон – о, вот это была знатная рубка.

Русс, размахивая руками, живописал, как из гущи сражения на вызов Друстана явился Маэлькон, громадный и грозный на сером боевом коне. Как вожди отчаянно бились, как Друстан одержал победу, как Грайне, ожидая, пока Имонн привяжет тело Узурпатора к колеснице, нарезала вокруг круги на своей.

Это была потрясающая история, доблестная и героическая. И трагичная.

В том бою погибли четверо ангелийских моряков.

– Они знали, миледи, – успокоил меня Квинтилий Русс, поймав мой печальный взгляд. И когда это я стала для него «миледи»? Нет, вспомнить не удалось. – Все люди, поступающие ко мне на службу, знают, чем рискуют, можешь не сомневаться. Умереть на суше… в бою… Это славная смерть. Не то что сгинуть в морской пучине. – Он покосился на меня и неловко кашлянул. – Кстати, я своим парням кое-что пообещал.

– И что же? – Признаться, он меня озадачил. – Милорд адмирал?

Русс снова кашлянул и почесал перевязанную голову.

– Ну, я им пообещал… пообещал, что выживших посвятят в рыцари. Лично ты… вы.

Удивительное дело.

– Я?!

– Вы здесь посол королевы, – сказал адмирал. – Они вас уважают. И у вас есть полное право такое сделать.

– Да неужели? Правда?

Сидящий на другой стороне костра Жослен поднял голову.

– Да, Федра, правда.

Это были первые его слова со времени нашей дневной встречи у могильника.

Я моргнула.

– Если так, Жослен, тогда тебя…

– Нет, – он резко оборвал мою мысль. – Не меня. Я был и остаюсь служителем Кассиэля, хоть и никчемным. Но моряки это действительно заслужили.

Я ошеломленно посмотрела на Квинтилия Русса и решила:

– Что ж, я готова посвятить ваших моряков в рыцари, если они и вправду этого хотят. Каждый из них, бесспорно, заслужил рыцарское звание, и даже более того.

Адмирал ухмыльнулся и неуклюже встал, приволакивая раненую ногу. Приложил пальцы к губам, оглушительно свистнул. Потом вынул из ножен свой меч и протянул мне. Оружие оказалось тяжелее, чем мне представлялось. Лезвие было уже чистым, но рукоять все еще липла к руке, влажная от пота. Я держала меч, чувствуя себя ребенком на маскараде, а ангелийские моряки тем временем выстраивались в шеренгу перед костром.

Одного за другим я посвятила их в рыцари. Русс подсказывал мне слова, оставалось только повторять. Во имя Элуа и от имени Исандры де ла Курсель, королевы Земли Ангелов, я пожаловала титул шевалье двадцати с лишним морякам. Сама я ощущала себя кривляющейся самозванкой. Но в глазах тех, кто становился передо мной на колени, читалось, что они видят во мне нечто иное.

– Отлично справилась! – воскликнул Квинтилий Русс, когда церемония завершилась, забрал свой меч и хлопнул меня по спине. – Ха, я дам этому боевому отряду рыцарей-мореходов памятное название! Парни Федры! Пусть носят его с гордостью!

– Милорд, – запротестовала я, не уверенная, смеюсь или плачу, – это уже лишнее.

На противоположной стороне костра блестели глаза Жослена, покрасневшие от непролитых слез.

– Мы на войне, маленький цветок, распускающийся в ночи, – заявил адмирал, обдав меня густым винным духом. – Ты сама мне так говорила. Чего же ты ожидала на войне-то, а? Если они готовы сражаться за тебя – очень хорошо. Если готовы с гордостью за тебя умирать – еще лучше. Чего же ты хотела, когда уламывала меня отправиться в это плавание?

– Не знаю, – прошептала я и спрятала лицо в ладони. Там, в темноте за закрытыми веками, я увидела Вальдемара Селига и двадцать тысяч разъяренных скальдов, а с ними вооруженных до зубов Союзников Камлаха. Нет, неправда – я знала, чего хотела, когда пришла к Руссу. – Называйте своих рыцарей, как вам нравится.

И он так и сделал. Отряд с таким названием до сих пор существует в королевском флоте.

Когда адмирал куда-то ухромал, я отыскала Гиацинта, который сидел у тела Мойред.

– Я слышал, – отрешенно пробубнил он, глядя мимо меня. – Поздравляю.

– Гиацинт, – прошептала я его имя, столь долго служившее мне охранительным сигналом, и коснулась его плеча. – Я не искала славы, ты же знаешь.

Тсыган испустил тяжелый вздох, и на его лице появилось более осмысленное выражение.

– Знаю, знаю. Это все война. Но, Элуа, помилуй! Федра, почему так? Она же была всего лишь девушкой и совсем-совсем юной.

– И ты любил ее, – озвучила я очевидное.

– Любил? – скривил рот Гиацинт. – Любил? Да, может, и любил. По крайней мере, мог бы полюбить. Она сказала, что я вижу сны наяву, помнишь? При нашей первой встрече, там, на берегу. – Его снова затрясло, и я сочувственно обняла друга. Он продолжил говорить, уткнувшись лицом мне в плечо. – Моя семья, мой народ прогнали меня из-за моего дара… да, ты верила в его полезность и заставила поверить адмирала… но она была первой, кто, коснувшись меня, назвал природу моего дара и приветствовал его, как благословение небес. То была она, дочь Нектханы…

Мы с ним оба плакали. Война – странная штука. Ее страшное дыхание отмело, как шелуху, все, что было между нами невысказанного, наносного. «Миссия ради королевы превыше всего». Я об этом постоянно помнила, как и Гиацинт, но все же, когда он повернул ко мне искаженное горем лицо, я подалась к нему и без оглядки на интересы королевы поцеловала его в губы. Он ухватился за меня, словно утопающий.

В Доме Бальзамника рассказывают, будто Наамах возлегла с шахом Персиса из сострадания, желая исцелить его душевную боль. Я выросла при Дворе Ночи и заучила все легенды из общего свода, но не понимала смысла именно этой, пока не вывела Гиацинта из освещенного пламенем круга у похоронных дрог Мойред.

Те из нас, служителей Наамах, кто дискутировал, деля ее желание на тринадцать разновидностей, Тринадцать Домов, жестоко ошибались. Верно, в желании богини много нитей, много оттенков, но все они сплетены в единую ткань, многоцветную, словно плащ мендаканта. Утешение и искупление, печаль и радость, нежность и жестокость, расчет и жертвенность, власть и подчинение, страсть и игривость, любование избранником и собой – все это сплелось воедино на цветущей земле Альбы.

Поэты почему-то не слагают стихотворений и о том, как смерть пробуждает волю к жизни. Но я, не раз претерпевшая боль, сумела забрать ее у Гиацинта. Я принимала от него радость и скорбь, принимала и возвращала, принимала и возвращала много-много раз, пока мы оба не ощутили, сколь нерасторжимо они связаны и что одной не бывает без другой.

Друг, брат, любовник… Я легонько трогала его лицо в темноте, не прерывая поцелуя, не прерывая нашего единения.

Перед тем как излиться, Гиацинт застонал; я пустила в ход кое-какие навыки, усиливающие наслаждение.

– Тс-с-с, – прошептала я, прикладывая пальцы к его губам и дрожа, как натянутая струна арфы. – Ах, опять я до конца не знаю, что такое служение Наамах.

А после он отвернулся от меня, устыдившись своего порыва.

– Гиацинт. – Я прижалась щекой к его теплой смуглой спине и обняла его. – Маковый отвар притупляет боль и погружает в целительный сон, позволяя больному восстановить силы. А Наамах посылает нам желание, чтобы наши раненые сердца на время забыли о горе и начали исцеляться.

– Этому тебя тоже научили? – спросил он, горько сплюнув последнее слово.

– Да, – тихо отозвалась я. – Ты меня этому научил.

Тогда Гиацинт повернулся лицом ко мне, коснулся моей щеки и покачал головой.

– Все должно было случиться не так, Федра. У нас с тобой. Не так.

– Наверное, не так. – Я пригладила его смоляные кудри, в тусклом звездном свете отливающие серебром, и мечтательно улыбнулась. – Наверное, мы с тобой должны были упоительно соединиться как Королева Куртизанок и Принц Странников, правящие Городом Элуа от Моннуи до Дворца, а не совокупляться от отчаяния на чужой земле, рядом с залитым кровью полем битвы, в окружении шести тысяч диких круитов. Однако мы с тобой вместе здесь и сейчас.

На это Гиацинт слабо улыбнулся.

– Давай вернемся, – сказал он, глядя на факелы и пылающие костры.

Далриады и круиты, презрев усталость, все еще праздновали победу. Где-то там, согнанные вместе под охраной, за триумфаторами наблюдали измученные пленные. Они тоже похоронили своих мертвецов, и им пришлось гораздо труднее даже без возведения могильника, поскольку павших Тауру Кро было очень много, а живых – совсем мало.

Когда мы вернулись, у тела Мойред уже сидели другие люди. Нектхана и ее дочери пели траурную песнь, тихую и протяжную. Их голоса переплетались, по очереди вступая и умолкая. Я стояла и слушала, впитывая печаль и красоту их плача, на глазах выступили слезы. Коленопреклоненный Жослен бубнил какую-то кассилианскую молитву. При нашем приближении он поднял голову и холодно посмотрел на меня. Да кто он такой, чтобы меня судить? Я взяла лицо Гиацинта в ладони, притянула к себе и поцеловала в лоб.

– Горюй и исцеляйся, – прошептала я.

Он кивнул и занял место среди скорбящих.

Я тоже встала на колени, глядя на малышку Мойред. В смерти ее лицо выглядело таким же безмятежным, как при жизни. Нектхана, Брейдайя и Сибил пели, сплетая воедино нити жизни: победы и поражения, рождения и смерти, любви и ненависти. Я ненадолго задремала – такого со мной не случалось с самого детства в Доме Кактуса, когда мне приходилось часами стоять на коленях во время взрослых празднеств. Когда я проснулась, к женским голосам присоединился один мужской, низкий и земной. Я встряхнулась и подняла глаза на Друстана, который теперь вел мелодию вместе с матерью и сестрами.

«Все-таки в мужской привлекательности ему не откажешь», – подумала я к собственному удивлению, впервые разглядев в принце то, что, наверное, всегда видела Исандра. Черты Друстана под татуировкой были правильными, блестящие черные волосы волной ниспадали на плечи. Старшие дети Земли сплетали голоса, и от их скорбного причитания перехватывало дух.

А мы-то считаем их варварами.

Песня закончилась, Брейдайя завела новую, но на этот раз подхватили только женщины. Друстан подошел к Жослену и присел рядом с ним. Я подумала, что должна послужить им переводчиком, но молодой круарх Альбы заговорил на ломаном каэрдианском. «Которого стесняюсь даже перед тобой», – сказал он мне ранее, и, услышав речь Друстана, я поняла его стеснение.

– Ты… сражаться… за моя семья, – обратился он к Жослену. – Брат.

Круарх протянул руку Жослену. Тот лишь покачал головой, не сводя глаз с похоронных дрог.

– Я плохо сражался, раз ваша сестра погибла, а я все еще жив, мой король, – на безупречном каэрдианском, усвоенном с детства, ответил кассилианец. – Не оказывайте мне чести, не братайтесь со мной. Я недостоин, я вас подвел.

Устроившись поудобнее, Друстан поискал меня взглядом и кивнул. Я тихо подошла к ним, встала на колени и склонила голову.

– Сегодня погибли многие тысячи людей, и я не смог их спасти, – произнес Друстан по-круитски, глядя на Жослена. – Я, рожденный круархом, должен был отдать жизнь за свой народ, но многие погибли, а я все еще жив. По-твоему, сегодня все сделано неправильно, Принц Мечей?

Я перевела каждое слово, даже необычное обращение. Жослен поднял глаза на Друстана.

– Мой король, сегодня вы вернули себе то, что было вам положено по праву рождения, и отомстили за смерть своих близких. Вы восстановили справедливость. Это я не оправдал вашего доверия, нарушил клятву.

Переведя его речь для Друстана, я добавила пару фраз от себя о кассилианских обетах. Круарх задумчиво потер искалеченную ногу и наконец сказал:

– Ты не давал никаких клятв Куллах Горрьим. Все мы в равной степени рисковали жизнями, чтобы вернуть трон Альбы. Не унижай память о моей сестре, беря на себя вину за ее смерть, сводя ее самопожертвование к своей оплошности.

Жослен дернулся, услышав от меня перевод. Нет, высокомерие кассилианцев, даже преданных анафеме – этих в особенности, – за пределами моего разумения. Не сразу, но все же Жослен понял, что пытался втолковать ему Друстан: он слишком много на себя берёт, слишком широко раздвигает границы своей ответственности. И потом, еще медленнее до него дошло, что, возможно, так оно и есть. Круарх молчал и просто смотрел на кассилианца, по-прежнему протягивая ему сильную руку, украшенную синими узорами.

– Брат, – наконец произнес по-каэрдиански Жослен и пожал протянутую руку. – Если вы примете меня таким, каков я есть.

Это переводить не потребовалось; Друстан все понял и усмехнулся. Встал, потянул Жослена за собой и крепко его обнял.

– Вот вы где! – раздался за спиной женский голос. Развернувшись, я увидела Грайне и следовавшего за нею по пятам Имонна. На обоих ни царапины. Должно быть, они и вправду сражались как тигры. Наверняка. – Ах, сестренка, – печально протянула Грайне, глядя на Мойред. Вытащив из ножен украшенный самоцветами кинжал, она отхватила прядь своих рыжих волос и, подойдя к дрогам, осторожно положила ее под сложенные на груди руки Мойред. – Мы стократно отомстили за тебя, не сомневайся.

Имонн последовал примеру сестры. Его волосы были светлее, чем у Грайне, и все еще перепачканы известью, оставшейся от боевого гребня. Он нежно коснулся холодных рук Мойред.

– Спи с миром, сестренка. Мы будем воспевать твою доблесть.

– Люди хотят тебя видеть, – со своей обычной прямолинейностью заявила Друстану Грайне, глядя ему в глаза. – Хотят разделить с тобой горечь потери и сладость победы. Они последовали за Куллах Горрьим и сегодня храбро за тебя сражались.

– Иду, – кивнул Друстан.

– И ты. – Грайне перевела взгляд на меня, все еще стоявшую на коленях, и улыбнулась. – Ты прибыла к нам как посланница Лебедя, ты призвала Куллах Горрьим следовать за собой. Людям хочется увидеть и тебя.

– Иду, – эхом отозвалась я и встала, совсем низенькая рядом с рослыми Близнецами.

Жослен отвесил кассилианский поклон, старательно избегая моего взгляда.

Я покосилась на Гиацинта. Наши глаза на миг встретились – знакомые давно и недавно.

– Я останусь здесь, – тихо сказал он. – Пусть бдение совершают ясновидцы и прорицатели – для этого мы и нужны.