Системный Творец V

Глава 17

— Теперь ты можешь погружаться в Симуляцию один. Более того, благодаря достигнутому уровню Пути, лимит субъективного времени увеличен. Теперь четыре часа реального времени могут быть эквивалентны восьми месяцам интенсивных тренировок в Симуляции.

Внутри меня взорвалось жадное, почти алчное любопытство. Восемь месяцев непрерывного роста, экспериментов, прокачки навыков без посторонних глаз… Это был настоящий подарок судьбы.

— Однако, — она перехватила мою мысль, как всегда, словно прочитав её, — это касается самостоятельной работы. Совместные сеансы… для нас закончились.

Я замер, пытаясь переварить услышанное.

— Ты достиг шестой стадии Пути Закалённого Тела, Макс. — продолжила она, в её голосе не было ни сожаления, ни гордости. Только констатация факта. — На этой отметке формальное ученичество заканчивается. Я больше не твой учитель. Это наше последнее погружение.

От её слов в груди что-то ёкнуло — резкий, неожиданный удар. Я смотрел на её суровое, волевое лицо, на каштановые волосы и пронзительный взгляд, который за эти месяцы (а если считать субъективно — годы) стал для меня таким же знакомым и значимым, как голос собственной совести. Она могла бы научить меня ещё многому: тонкостям тактики против нестандартных противников, скрытым резервам тела, управлению боевой яростью… Бесценный опыт, накопленный на восьмой стадии, опыт воина, для которого бой — не ремесло, а высшее искусство.

Горькая волна разочарования накатила на меня. Я не хотел такого конца. Не желал терять этого безжалостного, бескомпромиссного, но невероятно эффективного проводника в мире насилия.

Но тут же, следом, пришло другое чувство — твёрдое, непоколебимое. Я заглянул внутрь себя, ощущая новую, невероятную силу, бушующую в мышцах и костях. «Замкнутый Цикл» тихо пел песню о сохранённой мощи. В памяти всплыли тысячи смертей, триумф первых побед, леденящий ужас и восторг Посвящения. Я достиг этого. Я прошёл через это.

И ни на мгновение я не пожалел о пройденном пути до шестой стадии. Это был мой путь, моя сила, выкованная в боли и предельной концентрации. Бранка предоставила инструменты, указала направление, безжалостно отсекая всё лишнее, но в эту кузницу я шагнул сам.

С каждым медленным выдохом сожаление отступало. Оно ещё ощущалось тёплым комком в горле, но уже уступало место холодному, рациональному принятию.

— Понял. — сказал я просто, кивая. — Тогда сделаем это последнее погружение идеальным.

Уголок её губ дрогнул.

— Это единственный приемлемый вариант. — отозвалась она. — Оставшееся время сеанса мы посвятим интеграции твоей новой силы в привычный стиль. «Замкнутый цикл» и «Ускорение» — это новый язык движений, и тебе предстоит на нём «заговорить».

И началось. Не прощание, не ностальгический повтор. Это была самая интенсивная, сконцентрированная, выжимающая все соки тренировка за всё наше время. Бранка, казалось, решила влить в меня весь остаток своих знаний за один присест.

Бранка заставляла меня использовать «Ускорение» не для дальних рывков, а для микро сдвигов корпуса на сантиметр, уходя от воображаемых ударов. Она создавала лабиринты из движущихся платформ, где я должен был пройти их без остановок, применяя принцип «Замкнутого Цикла», который требовал от меня отталкиваться от исчезающих плит так, чтобы импульс падения плавно перетекал в прыжок, а энергия прыжка — в мягкое приземление на следующую платформу.

Она моделировала противников с самыми разными стилями: невероятно быстрых, чертовски тяжелых, атакующих на расстоянии. Моей задачей было не уничтожить их «Иглой Судьбы» с первого удара, а продержаться против них ровно минуту, полагаясь исключительно на новую механику тела. Минуту, где каждый блок становился стартом для контратаки, каждый пропущенный удар — источником энергии для уворота, а каждое приземление после прыжка — заряженной пружиной для следующего действия.

Сначала получалось отвратительно. Я сбивался с ритма, бездумно активировал «Ускорение» там, где оно было ни к чему, и терял концентрацию на «Цикле» в самый неподходящий момент. Но постепенно тело адаптировалось. Мышцы начали воспринимать кинетическую энергию как часть себя, а не как внешнее воздействие. Я научился использовать отдачу от собственных ударов, интегрируя её в последующие действия, превращая серии в плавные, непрерывные, смертоносные комбинации.

К концу тренировки я не просто освоил новые умения, а почувствовал их как естественное продолжение себя. Как дыхание. Бранка наблюдала за моим финальным упражнением — серией из двадцати атак на манекены с разной степенью защиты, где требовалась мгновенная смена стиля — и на её губах мелькнула тень улыбки.

— Неплохо. — сказала она. — Дальше — твоя дорога.

Ни слова «молодец» или «горжусь». Но в её взгляде, в едва заметном расслаблении плеч, читалось всё: профессиональное удовлетворение от хорошо выполненной работы. От ученика, который вырос.

Я кивнул, чувствуя не пустоту, а странную, наполненную тишину. Эпоха закончилась. Пришло время новой.

— Спасибо. — произнёс я. В этом слове уместился весь наш совместный путь: от первой унизительной смерти до сегодняшнего дня.

— Не за что. — коротко бросила она.

Бранка щёлкнула пальцами. Серая пустота симуляции дрогнула и начала таять, уступая место иным ощущениям. Наше последнее совместное погружение завершилось. Полноценно. Без недоговорок. Как и всё, что делала Бранка.

Я открыл глаза, ожидая увидеть давящий мрак Леса, зловещие очертания исполинских деревьев и напряжённые спины товарищей, стоящих на страже.

Вместо ожидаемой темноты меня окутал живой, тёплый свет.

Я моргнул, отводя взгляд, и внутри меня все замерло от поразительного зрелища.

В центре нашего скромного лагеря разгорался костёр. Не робкий огонёк, а полноценное, уверенное пламя, над которым висел походный котёл. От него исходил стойкий, невероятно аппетитный, дразнящий аромат тушёного мяса с чем-то зерновым. Жар от костра отгонял пронизывающую сырость и затхлый дух гнили.

«Мы же договорились! Никакого огня! Никаких запахов! Лес и так видел нас насквозь, зачем же так откровенно махать перед его носом красной тряпкой?» — пронеслось у меня в голове.

Мой недоумённый взгляд метнулся к Лериану. Учитель, присев на корточки у котла, степенно помешивал содержимое деревянной ложкой. Его профиль, озарённый оранжевыми отблесками пламени, казался умиротворённым, почти домашним. Уловив мой взгляд, он обернулся, подмигнул мне одним глазом и едва заметно кивнул куда-то в сторону.

Я проследил за его глазами и увидел картину, которая навсегда врезалась в мою память как эталон творческого безумия.

Гаррет сидел в позе лотоса, но не на земле, а в воздухе, паря в десяти сантиметрах над поверхностью. Вокруг него, в идеальном, математически выверенном порядке, висели десятки, если не сотни, нефритовых статуэток «Хора Безмолвных Стражей». Однако это были уже не те привычные фигурки. Каждая из них была опутана, пронизана и слилась с тончайшими нитями платинового света, которые тянулись к центру, где находилась сложная, многослойная сфера из того же мерцающего материала. Она парила прямо перед грудью Творца, медленно вращаясь. С каждым оборотом нити света пульсировали, передавая ей неведомую информацию или энергию.

Но это было лишь начало. Пространство между статуэтками пульсировало голографическими схемами запредельной сложности. Трехмерные матрицы, рунические каскады, энергетические графы, которые строились, перестраивались и исчезали со скоростью мысли. Воздух вибрировал тихим, но мощным аккордом, сплетенным из тысяч оттенков — от глубокого, едва уловимого гула земли до пронзительного звона.

Я смотрел на это и чувствовал себя полным идиотом. Невеждой. Ребёнком, впервые увидевшим звездолёт. Я, который считал себя уже достаточно искушенным в системном творчестве, который создавал уникальные умения и оперировал миллионами единиц энергии… абсолютно ничего не понимал. Принцип? Логика? Цель? Это был язык, на котором я знал от силы несколько слов, а Гаррет писал на нём философские трактаты и симфонии одновременно.

Я лихорадочно пытался осмыслить происходящее. Передо мной разворачивались потоки энергии немыслимой мощи, сплетающиеся в узлы такой прочности, которые могли бы выдержать удар метеорита. Я видел, как сами законы реальности в этом крошечном пространстве слегка… изгибались, подстраиваясь под волю создателя.

И тогда до меня дошла вторая часть этой шокирующей картины. Защита, призванная укрыть нас от Леса, претерпела чудовищные изменения.

Раньше «Хор Безмолвных Стражей» создавал барьер, отгораживающий нас от внешнего мира. Теперь же его функция изменилась. Барьер не столько не пускал внутрь, сколько сдерживал чудовищное силовое поле, которое Гаррет генерировал в процессе работы. Это было подобно ядерному реактору, заключённому в свинцовую камеру, чьи стены дрожали под напором сдерживаемой мощи. Поле было настолько плотным, насыщенным чистой, структурированной творческой силой, что его выброс в Лес привлёк бы абсолютно всё, что способно чувствовать энергию, в радиусе сотен километров. Воздух внутри купола был тяжёлым, сладким от этой силы — дышать им было одновременно трудно и пьяняще.

Лериан, закончив помешивать варево, подошёл ко мне и тихо сказал, как будто боясь нарушить концентрацию Гаррета:

— Он перестраивает их. С нуля. Берет базовую матрицу «Стража» и… совершенствует. Усиливает синергию, стабилизирует ячейки, вплетает новые контуры управления. То, что он делает… это искусство высочайшего уровня, граничащее с безумием. Он так сконцентрировал энергию внутри, что внешний барьер стал почти абсолютным. Ни звука, ни луча света, ни кванта тепла не просочится.

Я снова взглянул на Гаррета. Его ничем не примечательное лицо исказилось в гримасе предельного сосредоточения. Пот струился по вискам, пальцы, сжатые на коленях, нервно подергивались в ритме пульсации сферы. Он был словно дирижер, управляющий симфонией космических масштабов, где каждый инструмент — целая вселенная.

Я осознал, что всё это время недооценивал его. Гаррет был не просто ремесленником, а гением, подобным Лериану или Кселе, но его талант проявлялся иначе — в безупречном, математическом совершенствовании существующих систем, доведении их до абсолюта.

Прошло несколько часов. Котёл загудел, сигнализируя о готовности. Лериан снял его с огня и разлил содержимое по мискам. Аромат казался божественным, особенно после сухарей и вяленого мяса. Даже Бранка, обычно не проявляющая особого интереса к еде, с любопытством взяла свою порцию.

— А он? — кивнул я в сторону Гаррета.

— Он сейчас в другом измерении. — отозвалась Ксела, неожиданно появившись рядом. Она взяла две миски и направилась к парящей фигуре. Подойдя почти вплотную к сияющему энергетическому кокону, аккуратно поставила одну миску на землю перед ним, а вторую оставила в руке, словно в ожидании.

Минуты текли одна за другой. Внезапно голографические схемы вокруг Гаррета замерли, сфера перестала вращаться. С видимым усилием, словно поднимая невидимую тяжесть, он медленно поднял веки и открыл глаза. В них не было прежнего безумия концентрации — лишь глубокая, всепроникающая усталость. Взгляд его упал на миску в руках Кселы, затем на неё саму. На губах дрогнуло подобие улыбки. Он не произнёс ни слова, лишь взял миску и принялся есть, медленно, механически, не чувствуя вкуса. Но сам факт того, что он прервался, что принял еду из её рук, говорил больше всяких слов.

Ксела стояла рядом, пока он ел, не проявляя ни капли обычного раздражения. Доев, он поставил пустую миску на землю, кивнул ей — жест, полный усталой благодарности, — и снова закрыл глаза. Сфера закружилась, схемы вспыхнули с новой силой. Работа возобновилась.

Последующие сутки прошли в непривычной, почти праздной атмосфере. Мы отдыхали. По-настоящему. Без необходимости сканировать каждую тень, без постоянного мышечного напряжения, без страха быть съеденными. Защита Гаррета оказалась надежнее любой горной крепости.

Горст и Эдварн чистили и точили оружие, изредка перебрасываясь словами. Каэл, закрыв глаза, сосредоточенно работал с дыханием, пытаясь лучше прочувствовать свои новые ноги. Лина тихо беседовала с Лерианом, который рисовал в воздухе светящиеся символы, объясняя что-то ей. Бранка медитировала, её лицо было спокойным, как горное озеро. Даже обычно непоседливая Ксела сидела и наблюдала за Гарретом с профессиональным интересом, словно хирург за сложнейшей операцией.

Лериан и Ксела время от времени подходили к работающему Творцу. Их молчаливое присутствие сопровождалось едва уловимыми движениями пальцев, вносящими микроскопические коррективы во второстепенные энергетические потоки. Это был разговор, недоступный моему пониманию, диалог равных.

А я… был зрителем. Единственным, кто почти всё время не отрывал глаз от Гаррета. Я перестал анализировать, лишь смотрел, впитывал, запоминал эстетику процесса: безупречную, холодную красоту системного творчества, доведенного до уровня высокого искусства. Я видел рождение шедевра. И понимал, что даже стоя в шаге от этого, я всё ещё в другом мире грубых, пусть и мощных, экспериментов. А это… была филигранная работа мастера, знающего каждый атом своего материала.

И вот, почти сутки спустя, это свершилось.

Сфера перед Гарретом вспыхнула ослепительно-белым пламенем, которое тут же схлопнулось, оставив после себя тёмную, матовую сферу размером с яблоко. Одновременно исчезло всё: нефритовые статуэтки, нити света, голограммы. Воздух задрожал от внезапно высвободившейся энергии, и даже защитный купол на мгновение озарился изнутри, словно в его свод ударила молния.

Гаррет перестал парить и грузно опустился на землю. Встать ему было неимоверно трудно, колени отказывались слушаться, дрожа от слабости. Он хотел придать лицу выражение усталой, но победоносной уверенности, но получилось жалко и фальшиво. Силы, поддерживавшие его всё это время, покинули тело, оставив после себя только выжатую, пустую оболочку.

Рядом с ним, словно тень, возникла Ксела и молча подставила плечо. Гаррет на мгновение замер, взглянул на неё, затем слабо, но искренне улыбнулся и опёрся. Он не произнёс ни слова, не сделал никакого комментария по поводу её помощи. В этом жесте была какая-то давняя, глубокая договорённость, не требующая слов.

— Всё. — хрипло произнёс он, и его голос звучал чужим, измотанным. — Готово.

Лериан, не колеблясь, собрал теперь уже обычные, не перестроенные статуэтки «Хора» и передал их Гаррету. Тот с видимым усилием, дрожащими руками, убрал их в инвентарь. Казалось, даже этот простейший жест требовал от него неимоверной силы.

Затем он выдохнул, собрался и поднял руку, в пальцах которой зажал матовую сферу.

— Сейчас я активирую его. — произнес Гаррет. В его голосе прорезались стальные нотки, несмотря на усталость. — Аура артефакта создаст вокруг нас стабильное поле «Застывшей Реальности». По моим расчетам, его заряда хватит, чтобы мы неспешным, но уверенным шагом пересекли Пустошь. Однако…

Он сделал паузу, обводя нас тяжелым, пронзительным взглядом.

— Промедление — смерть. В прямом смысле. Если мы остановимся или кто-то отстанет раньше, чем достигнем края… Вы все слышали истории. Надеюсь, понимаете.

Мы понимали. Слишком хорошо. Кивки были короткими, решительными. Лица — напряженными. Отдых закончился. Снова начиналась игра на выживание.

Гаррет сжал сферу. Раздался звук, который невозможно было описать — тихий, но пронизывающий всё насквозь, словно треснуло само стекло мироздания.

От сферы хлынула волна.

Невидимая, но ощутимая на уровне инстинктов. Пространство вокруг нас застыло, воздух стал вязким, как смола. Свет от догорающих углей замедлился, искажаясь в причудливые полосы. Наше дыхание, шаги — все звуки приглушились, утонув под тяжестью изменившейся реальности.

Защитное поле обрело физическую ощутимость. Оно было тяжелым, давящим, словно мы оказались заперты внутри бронебойного снаряда, несущегося сквозь хаос. Моё обычно беспокойное «Боевое Чутье» мгновенно затихло от этой монолитной мощи. Даже энергия внутри меня замедлила свой бег, словно подчиняясь новому, высшему закону.

«Вот она. — пронеслось в моей голове, когда я с благоговением и трепетом взглянул на бледное, но непоколебимое лицо Гаррета. — Сила истинного Системного Творца. Наследника тех, кто некогда бросил вызов самим основам мироздания. Тех, кто не просто следовал правилам, а переписывал их по своему усмотрению».

— Вперёд. — скомандовала Бранка приглушённым голосом, словно доносящимся сквозь толстое стекло.

Мы ступили на чёрную, потрескавшуюся землю «Молчаливой Пустоши».

Первый шаг был актом немыслимого мужества. Теория отступила перед криком инстинкта, который отчаянно вопил об опасности, вспоминая леденящие душу истории Гаррета. Я ожидал, что сознание захлестнут кошмарные видения, что реальность исказится, явив нечто, способное сломить меня изнутри.

Но ничего не произошло.

Лишь давящая тишина, вязкое поле вокруг и бескрайняя мёртвая равнина под ногами. Мы шли, и с каждым шагом первоначальный ледяной страх отступал, уступая место настороженной надежде. Быть может, расчёты Гаррета были верны, и его творение действительно способно оградить нас от безумия этого места?

Мы продвигались вперёд, неспешно, но неуклонно. Наш маленький отряд казался крошечным, затерянным пятнышком на фоне бескрайней чёрной пустоши. Одинокий тёмный холм на горизонте медленно, но верно увеличивался.

Напряжение, несмотря на кажущуюся безопасность, не ослабевало, а копилось, как статическое электричество перед грозой. Мы прошли, казалось, не больше трети пути, когда периферическим зрением я уловил какое-то движение.

Я резко повернул голову, но не увидел ничего. Передо мной расстилалась всё та же мёртвая, абсолютно ровная земля. Ни единой травинки, ни камешка, способного обмануть взгляд.

— Не смотри по сторонам. — тихо, но четко прозвучал голос Бранки. — Идём.

Но вскоре шевеление повторилось, теперь уже с другой стороны. Словно под самой поверхностью земли что-то ползло, повторяя наши шаги. Или… будто сама земля в такт едва заметно дышала.

Я стиснул зубы, заставив себя смотреть только вперёд, на спину Лериана. «Это иллюзия. — твердил я себе. — Ловушка Пустоши. Не поддавайся».

Мы прошли половину пути. Холм теперь был отчётливо виден — огромный, неестественно правильный, возвышающийся в центре равнины. И шевеление перестало быть лишь ощущением. Оно материализовалось.

В двадцати метрах слева от нас черная земля вздыбилась. Медленно, как тесто на дрожжах. Из этой вздымающейся массы стала проступать фигура. Сначала лишь намек на контур, затем стали вырисовываться детали. Она была человеческой… или, по крайней мере, имела человеческие очертания. Облаченная в истлевшие обрывки ткани, смутно напоминающие остатки некогда величественной имперской униформы. Движения ее были замедленными, нескладными, словно у куклы, чьи нити запутались.

Весь отряд замер на долю секунды. Это было нарушением приказа, но зрелище было слишком шокирующим. «Как такое возможно? На мёртвой земле, где не должно было быть ничего живого!» — подумал я.

Бранка среагировала первой. Её меч материализовался в руке, и от запястья к эфесу протянулась тончайшая, почти невидимая в странном свете поля серебристая нить — сгусток её воли и энергии. Затем, почти небрежно, она метнула клинок.

Меч пронзил неестественно густой воздух и с чётким, сухим звуком — «чвяк!» — отсёк голову поднимающейся фигуры. Голова отлетела, покатилась по чёрной земле, а тело замерло, всё ещё наполовину выступая из грунта.

Бранка сделала лёгкое движение пальцами, серебристая нить дёрнулась, и меч, описав плавную дугу, вернулся в её руку. Всё произошло меньше чем за три секунды.

Глубокий выдох вырвался из моей груди, сердце бешено отбивало ритм. Реакция. Чистая, отточенная смерть. Угроза была нейтрализована прежде, чем успела стать по-настоящему опасной.

Мы обменялись быстрыми взглядами, готовые снова двинуться в путь.

Но нас остановило нечто, от чего кровь застыла в жилах.

Безголовая фигура не упала. Напротив, она завершила движение, медленно, неумолимо выпрямившись во весь рост. Затем с той же механической, неторопливой плавностью повернулась и пошла… к своей отрубленной голове.

Фигура наклонилась, подняла голову с земли, поднесла ее к плечам и водрузила на место. Раздался тихий, влажный щелчок — и шея срослась, не оставив и следа.

С жутким скрипом шеи чудовище провернуло голову на сто восемьдесят градусов. Пустые глазницы уставились прямо на нас. И в тот же миг в них вспыхнул ядовито-зелёный, до боли знакомый огонь Леса.

Одновременно, по всему полю, насколько хватало глаз, земля зашевелилась. Из неё, словно грибы после дождя, медленно поднимались другие фигуры. Десятки. Сотни. Все в лохмотьях, с чёрной, высохшей кожей. И в глазах каждого горел тот же зловещий зелёный свет.

От Лериана донёсся сдавленный шёпот, пропитанный абсолютным ужасом. В нём не было ни тени надежды, лишь леденящее душу принятие неминуемого конца:

— Заражённый Системщик… Великие Предки… Это… кладбище павших. Они все здесь… проснулись.

Тишину «Молчаливой Пустоши» разорвал первый, низкий, похожий на стон скрип множества глоток. Фигуры синхронно повернули головы в нашу сторону.

И двинулись на нас. Медленно. Неумолимо. Сотни пар зелёных глаз, пылающих в мёртвых лицах.