Сирийский рубеж 2

Глава 10

Поступательная скорость медленно увеличивается. Прошла отметку в 60 км/ч, но для вывода недостаточно. Вертикальная скорость не растёт, но с таким режимом меня расплющит по земле.

Успеваю выпустить шасси. Пульс начинает бить по вискам со страшной силой.

— Прыгай! — вновь послышался крик в наушниках.

У меня дыхание участилось.

Вертолёт слегка встрепенулся и начал выравниваться, но земля всё равно близко. Запаса высоты всё меньше. Можно «выйти из кабинета», и всё. Но вертолёт…

Чувствую пятой точкой, что шанс есть. Надо только успеть рвануть рычаг шаг-газ. Пора делать «подрыв».

Резко поднял рычаг шаг-газ. По всему корпусу прошла вибрация, а двигатели будто затихли.

И тут пошло небольшое, но столь нужное торможение. Стрелка вариометра указывала на уменьшение вертикальной скорости снижения.

Но земля близко. Вот-вот будет касание. Сигнал опасной высоты уже начал работу. Готовлюсь к худшему раскладу.

Удар! Головой приложился к левому блистеру, но нокаута избежал. Вертолёт подскочил, а остекление начало закидывать землёй и песком. «Вэшечку» тащит вперёд, словно я еду по льду.

Успеваю быстро закрыть стоп-краны, чтобы остановить двигатели. Вертолёт замедляется. Шум в районе редуктора смолкает, а сама «вэшечка» слегка развернулась по направлению.

Несколько секунд и вертолёт затормозился.

Винты постепенно остановились. Во рту пересохло, и только сейчас я смог сглотнуть.

— Хуже посадки у меня не было, — прошептал я, смотря в блистер.

Снаружи ещё не осела пыль, но сидеть в потерпевшем аварию вертолёте не стоит.

Я начал выбираться наружу. Только открыл дверь, как в кабину рванул воздушный поток из пыли. Моментально на зубах заскрипел песок и нос забился.

Спрыгнул на землю и быстро отбежал в сторону. Пыль рассеялась и появилась возможность оценить масштаб аварии.

Вертолёт стоял ровно, но с поломанными основными стойками шасси. Хвостовая часть была целой, а винты были в обычном состоянии, свисая вниз.

За машиной тянулся длинный след из обломков шасси и консолей крыла. А ещё целая траншея, которую мы с вертолётом «пропахали» после приземления. Метров 50 точно.

— Фух, ну хоть живой, — произнёс я, снимая шлем.

И ещё одно повреждение касалось лопастей винтов. На законцовках нескольких лопастей заметил повреждения. Выходит, что я словил тот самый перехлёст винтов, который и привёл к возникновению аварии.

Можно считать, что «костлявая дама» в этот раз прошла мимо меня. Я подошёл к вертолёту и похлопал его по фюзеляжу. Как бы то ни было, а жизнь он мне спас.

За спиной уже был слышен гул двигателей машин и сирена от пожарного автомобиля. Ко мне спешила на помощь целая бригада. Впереди ехал начальник Центра на своём УАЗе. За ним две «шишиги» с командой техпомощи и «таблетка» с доктором.

Я смахнул со лба пот и расслабился, присев на землю. Только сейчас почувствовал, что в очередной раз меня пронесло. Пока непонятно только как. По всем параметрам я должен был воткнуться в землю и взорваться. Но мне повезло.

Полковник Медведев приехал вместе с Тяпкиным. Никто из высшего начальства не заинтересовался падением, они так и остались стоять на стоянке.

— Товарищ командир… — подошёл я к Геннадию Павловичу, но он меня остановил.

— Живой, — сказал начальник Центра и приобнял за плечи.

Неожиданно от Медведева, но он не постеснялся на виду у всех проявить эмоции. Как и Тяпкин, который сначала меня осмотрел со всех сторон, а потом тоже пожал руку.

— Теперь говори, почему опять разбил вертолёт? — спросил Медведев.

Геннадий Павлович ещё помнит Соколовку, когда мы с Димой Батыровым приземлились на заснеженной поляне. Не забыл начальник Центра и мою посадку на домкраты. Тогда и вовсе вертолёт был спасён. Сейчас ситуация иная.

— С большей долей вероятности, я попал в «вихревое» кольцо. А ещё, вон посмотрите на лопасти.

Следом за командирами подъехали и Ларюшин с Тобольским. Евгений Иванович только вышел из машины и подбежал ко мне.

— Извини, сынок. Просчитались где-то. Ничего не сломал? — крепко обнял меня Ларюшин.

— Кроме вертолёта, больше ничего. Всё хорошо, Евгений Иванович.

— Его мы починим. И разберёмся, что случилось.

— Перехлёст лопастей и вихревое кольцо, — кивнул Тобольский, посмотрев на В-80.

Однако, Ларюшин решил сам подойти к вертолёту и убедиться. Пока я с Олегом Игоревичем разбирал аварию и как всё развивалось, заслуженный лётчик-испытатель обошёл вертолёт.

Закончив с обходом, он подошёл к нам ближе и повторно выслушал мой рассказ о произошедшем.

— Нужно всё проверить. Я и сам видел, как от лопастей будто брызги отлетели. Однако, всё поправимо. Главное — Саня живой. И… вертолёт сохранил, — сказал Ларюшин, вновь пожал мне руку и ушёл к инженерам из фирмы.

Я прогнулся в спине, почувствовав дискомфорт. Наверное, от сильного напряжения, которое случилось в момент попадания вертолёта в столь критический режим.

Доктора меня быстро осмотрели, но травм и ушибов у меня не было. Даже удар головой не оставил отметин.

— Да всё в норме. Живой и здоровый, — пытался я избавиться от доктора, который шёл за мной с пузырьком прозрачной жидкости.

— Сан Саныч, это успокоительное. Вам надо стресс снять.

— По мне видно, что я взволнован? — возмутился я.

— Эм… да. Повышение голоса, отказ от медицинской помощи. Вы даже спирт и тот в штыки воспринимаете, — ответил доктор, и вновь поднёс мне к лицу пузырёк.

— Не воспринимаю, поскольку не пью. Доктор, спасибо, но давайте потом, — отмахнулся я.

Медведев и Тяпкин тоже настояли, чтобы доктор пока не начинал плотно со мной работать. Оказывается, генерал армии Чагаев дал команду мне лично доложить о произошедшем.

А генерала заставлять ждать нельзя.

Меня привезли в штаб Центра, где в актовом зале уже шло заслушивание итогов показа. Как я понял, аварии ещё никто не касался.

Душный актовый зал был наполовину заполнен представителями высокого командования. Здесь были и помощники Чагаева, представители Генерального штаба, а также командования ВВС. Ну и без представителей конструкторских бюро не обошлись.

Сразу как мы вошли в актовый зал, Медведев доложил Чагаеву о прибытии.

— Товарищ генерал, майор Клюковкин…

— Да знаю я его, — махнул рукой Василий Трофимович и отложил в сторону лист бумаги. — Вы — проходите. Всем, кроме представителей главкомата ВВС, выйти.

Указанные люди остались, а в зал ещё вошёл Ларюшин с представителями фирмы. Чагаев встал со своего места и пошёл ходить вдоль центрального стола, утирая вспотевший лоб платком.

— И как это понимать? В Генеральном штабе уверены, что новый вертолёт произведёт революцию в Армейской Авиации, а он взял да и рухнул. Хорошо, что вы ещё живы остались, Клюковкин. В чём была причина?

Я доложил, что произошло на борту. Уже в третий раз за сегодня.

— Основная предварительная причина — схлёстывание лопастей под влиянием сильного ветра, с последующим попаданием вертолёта в режим вихревого кольца. По параметрам манёвра, высота была слишком маленькой, чтобы вывести вертолёт из этого критического режима без грубой посадки.

Чагаев слушал внимательно, но с каждой минутой становился всё более красным. Похоже, что он курировал вопрос по принятию на вооружение В-80. И получить такую «пощёчину» ему естественно, неприятно.

— Значит, манёвр был выполним. Тогда почему вы его не выполнили? Не надо сейчас повторяться о ветре и запасе высоты. Так ли это принципиально, Евгений Иванович? — спросил Чагаев у Ларюшина.

Лётчик-испытатель поднялся на ноги, но не торопился отвечать. Любое его слово сейчас будет воспринято неправильно одной из сторон.

Если скажет, что мои слова — бред, то обманет сам себя. А если согласится, то Чагаев «расстроится» ещё больше.

— В причинах необходимо разобраться. Но в одном я уверен, сегодня майор Клюковкин сохранил нам машину. И я ему хочу сказать спасибо…

Но Василий Трофимович был уже на «режиме гнева».

— Хватит, товарищ Ларюшин. Вы мыслите как испытатель, а нужно как стратег. Подойдите ко мне, — сказал Чагаев, поднимаясь с места и собирая все бумаги и обращаясь к заместителю главкома ВВС.

Тот подошёл к столу и быстро что-то шепнул Василию Трофимовичу.

— Это будет правильнее, — шепнул зам главкома Чагаеву.

— Итак, разбирайтесь с аварией и мне доклад. Кто виноват, степень вины и как эти люди или один человек будут наказаны. Вы без меня знаете, где эти машины В-80 уже должны быть. Испытание в боевой обстановке — вот к чему вы должны стремиться.

Похоже, что и на Ка-50 нашёлся свой военный конфликт. Есть у меня мысль, что им предстоит поработать в Афганистане.

Чагаев пошёл к выходу после того, как все в зале встали. Однако, у двери остановился и взял схему у одного из инженеров.

— Ещё раз, какое вы там обозначение вашему В-80 придумали? — повернулся Василий Трофимович к представителю фирмы.

— Ка-50. Ну, так хотим назвать.

Чагаев покачал головой, посмотрев на схему вертолёта.

— Как по мне, так на акулу похож.

Совещание закончилось, и до конца дня я сидел на диване в своём кабинете. Перед глазами ещё стояли крутящиеся стрелки приборов. Цифры значений параметров сливались в одно большое число. Если бы мне дали ручку, я бы сейчас по памяти написал скорость, высоту и другие параметры в момент касания земли.

— И к международным новостям. Сегодня президентом Асадом был отдан приказ о направлении войск Республиканской гвардии для наведения конституционного порядка в провинции Даръа на юго-западе Сирии. Ситуация с приходом туда усиления сил правопорядка по сведениям наших корреспондентов стабилизировалась, — произнесла женщина в эфире новостной программы по телевизору.

Дверь открылась, и в кабинет вошли Ларюшин с Тобольским. Настроение у обоих нормальное.

— Сан Саныч, ну чего ты себе душу травишь? Всё нормально в Сирии, — сказал Тобольский и выключил наш «Сапфир».

— Для фона включил. Что у вас, товарищи лётчики?

Ларюшин и Тобольский переглянулись.

— Саш, давай свои предложения по изменению конструкции В-80. Мои инженеры и конструкторы начнут работать в ближайшее время. Думаю, что причина однозначно в перехлёсте лопастей, — сказал мне Евгений Иванович.

Я потянулся, взял листок и начал писать.

— Однозначно надо внести изменение в конструкцию вала главного редуктора. Удлинять почти настолько, чтобы в дальнейшем исключить схлёстывание лопастей при выполнении любых манёвров.

— Нормально. Я об этом тоже думал, но сегодня, к сожалению, ты нашу правоту доказал на практике, — сказал Тобольский.

И если честно, мне больше таким способом доказывать правоту не хочется.

— Приемлемо. Что-то ещё? — спросил Ларюшин, но тут же остановил меня. — А что если добавить в систему управления механизм затяжеления?

— При опасном сближении лопастей лётчик почувствует тяжесть на ручке управления. Хорошая идея, — согласился я.

И ещё пару мыслей, которые мне были известны из будущего. Правда, эти конструктивные изменения не давали стопроцентной гарантии избежать схлёстыаания лопастей. Маленькая вероятность оставалась, но это было уже что-то.

Спустя три дня разбитый В-80 отправили на завод, а мы вернулись к другим вертолётам.

Уже как два месяца мы только изредка касаемся полётов на Ка-50. План исследовательских полётов на одной рабочей машине трудно выполним, но у нас получается.

Заключительная неделя августа должна была начаться с ночных полётов, поэтому в кабинете у меня кипела работа.

Каждый из командиров звеньев заполнял черновик плановой таблицы и приносил мне. Приходилось их немного взбадривать.

— У тебя почему молодой завтра ночью не летит? — спросил я, не заметив в плановой молодого лейтенанта, у которого налёт ночью был маленький.

— Да не с кем. Я по теме исследования работаю. Другие тоже.

— Рисуй ему маршрут, зону, маршрут на «пределе». Сам с ним полечу, — ответил я.

— Саныч, ну я ж знаю, что у тебя с этим новым вертолётом дел много.

— Основное моё дело — личный состав. Найду я для него завтра возможность слетать.

— Есть, — ответил командир звена и забрал черновик на дополнение.

Через минуту в кабинете зазвонил телефон на столе у Тобольского. Комэска ещё был на совещании, так что пришлось ответить мне.

— Майор Клюковкин, — представился я.

— Сан Саныч, давай в актовый зал. Дело есть, — услышал я в трубке голос Тобольского.

Через десять минут я уже поднимался по лестнице в штабе Центра. В коридорах царила какая-то суета. Штабные работники бегали из кабинета в кабинет.

Возможно, сказали какие-нибудь данные собрать. Причём ещё вчера надо было их отправить. Стандартная ситуация в армии.

Из актового зала раздавались громкие разговоры. Когда я вошёл, то сильно удивился. Присутствовало много людей.

Это были комэски и замкомэски, а также инженерный состав. На первом ряду сидели заместители Медведева и командование моего полка. Я нашёл Тобольского и сел рядом с ним.

— Что за собрание? — спросил я.

— Непонятно. Замы молчат. Говорят, что утром кто-то в звании полковника вошёл на совещание и… на этом совещание закончилось.

Только Олег Игоревич закончил говорить, как вошёл Медведев. Он был один и весьма напряжён. В руках у него была тёмная папка.

— Прошу садиться, — сказал Геннадий Павлович и сел за центральный стол.

Сидевший ближе всех к двери командир одной из эскадрилий встал и прикрыл её.

Медведев посмотрели на всех и раскрыл папку. Пауза затягивалась.

— Директива министра обороны СССР за номером 314/14/001 от 26 августа 1984 года. «В соответствии с договором „О дружбе и сотрудничестве между СССР и Сирийской Арабской Республикой“ от 8 октября 1980 года, обращении правительства Сирии, и в целях оказания интернациональной помощи дружественному сирийскому народу, принято решение о вводе некоторых контингентов советских войск на территорию Сирийской Арабской республики».

Медведев оторвал глаза от директивы и посмотрел на нас. В зале была тишина. Такое ощущение, что можно услышать муху, жужжащую в дальнем углу.

— Мы официально входим в Сирию, — сказал Геннадий Павлович.