Школа одаренных переростков

77

Все слабоумные, должно быть, устроены одинаково. Столкнувшись с неразрешимой проблемой, они зависают и начинают бессмысленно повторять то последнее слово, которое хоть что-нибудь означало в ходе их размышлений.

Так и я: меня зациклило на слове канал, и я стал обдумывать его на все лады, поворачивая то одним, то другим боком. Так, наверно, кроманьонец высекал свою первую искру, колотя камнем о камень и ни на что, в сущности, не надеясь.

У меня не искрило, но я всем нутром своим чувствовал, что разгадка где-то здесь.

"Есть ли каналы на Марсе? Волго-Дон. Воды арыка бегут, как живые… Принимают ли в Ашхабаде первый канал телевидения? Канализация. Министерство связи. Телефон. У мамы теперь есть телефон. Да, но в школе нет никаких телефонов. Скорее уж тогда патефон…".

Телефон! А почему его, собственно, нет? Компьютеров тоже сперва не было, потому что нам они были без нужды, но вот Олегу он зачем-то понадобился — и Олег его измыслил.

Почему я не могу выдумать телефон? Здесь это так просто.

За спиной у меня что-то звякнуло, я обернулся — на стеклянном журнальном столике стоял новенький блестящий, цвета слоновой кости, телефонный аппарат с черным наборным диском. От него тянулся тонкий провод к стене, в которую была вделана розетка.

Я бросился к столику и, предчувствуя разочарование (старик Хоттабыч, как мне помнится, тоже устроил Вольке телефон — из цельного куска мрамора), поднял трубку.

Трубка была легкая, пластмассовая, с красивой решеточкой, из нее шел уверенный длинный гудок.

Этот гудок меня совершенно обескуражил.

Не знаю, на что я рассчитывал: может быть, на какой-то космический коммутатор:

"Барышня, соедините меня с Зимним дворцом!"

Или на каркающий голос Птицы Птиц:

"Вас слушают, молодой человек".

А тут — издевательское приглашение: звони, дурачок, куда хочешь.

Но куда?

Я для пробы набрал наш домашний номер — и чуть не заплакал, услышав мамин голос.

— Аллоу!

Неопытная абонентка, мама еще не приучилась правильно и непринужденно произносить "алло".

— Мама, это я, Алёша! — закричал я что было мочи. — С Новым годом, мамочка! Извини, если я тебя разбудил. У тебя всё в порядке?

— Почему ты так кричишь? — удивилась мама. — Я тебя очень хорошо слышу.

Слышно было и в самом деле прекрасно: как будто из соседней квартиры.

— Сыночек, ты откуда звонишь? — спросила мама.

О, если б можно было сейчас прокричать:

"Из дальнего космоса, мама! Меня украли! Помоги мне, мамочка!"

И заплакать горькими слезами маленького ребенка, который знает, что сейчас его приласкают, утешат, научат, как горе избыть…

Но я не имел на это права. Олег очень верно сказал: "Побереги свою маму, она ничем не может тебе помочь".

И, проглотив комок рыданий в горле, я небрежно спросил:

— Что значит откуда?

И сам же ответил:

— Из школы, конечно.

Хотел добавить: "Прямо из своей комнаты". Похвастаться по привычке. Но не стал — во избежание упрека: "Мог бы звонить каждый день".

— А разве вас еще не перевели в Звёздный городок? — спросила мама.

— Никуда нас не переводят. Здесь и так хорошо.

— А вот Егор Егорович говорит…

— Болтун твой Егор Егорович.

— Да нет, он не болтун.

— Нет, болтун.

Тут смутная мысль меня совсем растревожила. Даже не мысль, а догадка… и не догадка, а дальний отблеск ее: так молния ночью вспыхнет за горизонтом — но грома не слышно, еще далеко.

— Ну, хорошо, не будем спорить, — сказала мама. — Расскажи, как ты там живешь.

Пришлось без подготовки сочинять заливистую байку о новогодних празднествах.

Мама долго слушала молча, а потом прервала меня коротким вопросом:

— Алёша, ты заболел?

Это был даже не вопрос, это было полуутверждение, в русской пунктуации нет таких знаков препинания, чтобы эту интонацию передать:

— Сыночек, ты заболел. Я по голосу слышу, что тебе нехорошо.

Сбить ее с этой позиции словесным натиском было невозможно, требовался какой-то необычный ход, и неожиданно для себя я спросил:

— Мама, как фамилия Егора Егоровича?

Способ оказался более чем действенный.

Мама надолго умолкла, потом растерянно проговорила:

— А зачем тебе?

— Надо, мамочка, надо, — твердо ответил я.

— Егоров, а что?

"Так, — подумал я, и ноги у меня ослабели. — Фантазия на фамилии у них слабовата. Надо срочно домой".

А вслух спросил:

— Он сейчас у тебя?

Этот мой вопрос маму еще больше удивил, а когда удивление прошло, она, похоже, не на шутку обиделась.

— Что это ты странное спрашиваешь? Половина первого ночи.

— А у нас уже утро! — нашелся я.

Спасибо Петрову с его эвристикой: не пришлось тратить время на мысленную разбивку часовых поясов. Вариант "еще вечер" обещал осложнения.

— Неужели такая разница во времени? — слабеющим голосом проговорила мама, и я понял, что она сейчас заплачет.

Это тоже нужно было предотвратить.

— Дай мне номер его телефона, — строго сказал я.

— Чей? — переспросила мама.

— Ты сама знаешь, чей. Егорова Егора Егоровича.

— А что ты хочешь? — растерялась мама. — Алёшенька, не надо. Он хороший, добрый человек. И немолодой.

"Еще бы, — подумал я. — Молодого биоробота нам в семье не хватало. Хотя… с них станется. Им же всё равно, этим долбаным птицам".

— Мама, это очень важно.

Но она колебалась.

— А о чем ты собираешься с ним говорить?

— Не беспокойся, — заверил я ее, — никаких скандалов не будет. Есть разговор.

— Разговор… но о чем? — допытывалась мама.

— О моей учебе.

И опять она надолго умолкла. Так надолго, что я вынужден был спросить:

— Ты меня слушаешь?

— Слушаю, сыночек, — покорно отозвалась мама. — Просто я думаю… Он в ИКИ внештатно работает, в Институте космических исследований. Мне тоже показалось, что он знает о твоей школе больше, чем я ему рассказываю.

— Ну, вот видишь, — сказал я, чувствуя себя старым и утомленным от своей мудрости.

— Ладно, записывай, — сдалась наконец мама. — Только я прошу тебя, сыночек: не надо ему дерзить.

— Да ты что, мама, — снисходительно сказал я. — Когда я дерзил старикам?

— Ты очень изменился, — печально проговорила мама. — Голос стал такой грубый…

И она без запинки продиктовала мне номер телефона, хотя память на такие вещи у нее всегда была слабая.