Школа одаренных переростков

46

Черепашка сидела в кресле невидимая и горько плакала.

То есть невидимость ее была для меня теперь чисто условная: в пустом кресле шевелился прозрачный ворох всхлипов и жалоб:

"Как больно, как больно… рукой не могу шевельнуть, и спина, и нога… Как жить теперь? Что теперь делать? Кому я поломанная нужна?"

— Ну что за манера! — сказал я, стоя в дверях. — Какое удовольствие плакать, если ты себя не видишь? Всё равно что умываться в темноте. Включись немедленно!

— Я тебе… не телевизор, — всхлипывая, возразила Ритка. — Не хочу, чтобы ты меня видел… Я страшная, синяя вся…

— Допорхалась? — спросил я.

Вместо ответа послышались новые всхлипывания.

И Боже ж ты мой, как у меня захрустели все кости! Я чуть не взвыл от боли.

— Кажется, руку сломала и обе ноги, — сквозь стон и плач проговорила Черепашка. — Над лестницей хотела пролететь… не удержалась…

Скривившись, я прислушался к себе. Нет, руку я однажды ломал, болит не так.

— Ты что? — с испугом спросила Черепашка.

Я ее не видел, но она-то видела, как я гримасничаю.

— Спокойно, — ответил я. — Сиди и не двигайся.

Я знал, что мне делать.

Я думал об этой боли, не прогоняя ее прочь, я вникал в нее, пропускал ее через себя.

И словно бетонная балка обрушилась на меня, тряхнула, придавила, проволоклась, оставив жгучие ссадины…

Я стиснул зубы и, обливаясь весь ледяным потом, прислонился к стене.

"Бедная Черепашка, — повторял я про себя, — бедная Черепашка… Падала в лестничный пролет, пока я любовался своим отражением. Гусак и есть гусак. А если бы она разбилась совсем, что со мной было бы тогда?"

Когда я открыл глаза, оказалось, что я сижу на полу, а Ритка, уже стопроцентно видимая, стоит надо мной и тянет меня за руку.

— Вставай же, ну вставай! — упрашивала меня Черепашка.

Я осторожно высвободил руку и поднялся. Знобило, шатало.

— Что, обморок? Припадок? Ну скажи, почему ты молчишь? — спрашивала Черепашка, заглядывая мне в лицо.

— Я… ничего… — проговорил я с трудом. — Как ты?

Она махнула рукой:

— Да что ты, всё сразу прошло! Я так испугалась. Ты сделался белый. И исказился… Может быть, эпилепсия? С тобой это часто бывает?

— Нет, в первый раз, — ответил я.

— Иванову надо сказать!

И Ритка метнулась к двери.

Я ее остановил:

— Сам скажу. Только ты уж больше не летай в одиночку.

— При чем тут я? — возмутилась Черепашка.

— Действительно, ни при чем, — спохватившись, ответил я. — Ладно, пойду полежу, а то голова что-то кружится.

Вернувшись к себе, я снял рубаху: плечо и спина у меня были в багровых полосах, и чувствовал я себя так, как будто меня вытащили из-под колес самосвала.

Ну вот, подумал я, и у Гусака появилась своя специализация…