Шайтан Иван 6

Глава 30

Пришло официальное приглашение на свадьбу Михаила и Лидии. Бабушка, Елизавета Алексеевна, не поскупилась, но круг гостей был строго очерчен: лишь самые близкие друзья и родня. Родни, впрочем, набралось изрядно. Я со всем семейством, Андрей со своим кланом, граф Васильев и Иван Федорович Тютчев, служивший у графа. Тютчев горел желанием познакомиться с молодым дарованием — Михаилом Лермонтовым, чьим творчеством искренне восхищался. Визит его Елизавета Алексеевна приняла с явным благоволением. Ей несказанно польстило присутствие столь важных особ со стороны невесты: князей Долгоруких, графа Васильева. Поразили старую даму и мы с Катериной и Адой: полковник, Георгиевский кавалер… Но истинный ужас, смешанный с изумлением, вызвала, пожалуй, моя свита — молчаливые ухорезы со взглядами хищных волков.

— Мишенька, а что, у вас там все такие… казаки? — прошептала бабушка, опасливо косясь на моих бойцов.

— Ну что ты, бабушка, это ещё агницы, — съязвил Михаил, шутка его вышла плоской.

Миша и Лейла составляли ослепительно красивую пару. Миша, возмужавший и окрепший, в парадной черной черкеске с серебряными эполетами, орденом Станислава и наградной шашкой, выглядел истинно мужественно. Лейла, юная и прекрасная, в белом платье с кавказскими мотивами, доминировавшими в ее наряде. Все счастливые невесты прекрасны, но Лейла сияла особенно. Катерина любовалась ими с грустной улыбкой. Затем началось свадебное застолье — чинное и на удивление скучное. Небольшой оркестр наигрывал что-то спокойное, камерное, словно для лучшего пищеварения. Танцы не задались. Желающих нашлось всего пять пар. Они кое-как прошлись мазуркой, попытались еще что-то — и выдохлись. Лейла не умела, Мара не горела желанием, Катерина тоже. К середине торжества веселье окончательно угасло. Миша, весь вечер не сводивший восхищенного взгляда с Лейлы, вдруг встал и громко объявил:

— Командир! Хочу наш хоровод станцевать. Поможете?

Сказано — сделано. Паша метнулся за барабаном. На пустовавший тацпол вышли все наши. Даже Аслан встал, замкнув треугольник. Мы выстроились лицом к заинтригованным гостям. В зале повисла напряженная тишина, все замерли в ожидании. Кивнул Паше — и грянула первая, неторопливая барабанная дробь. Первый круг — размеренный. Темп нарастал. Быстрее. Еще быстрее! Движения — четкие, резкие, как удары шашки. В такт вырывались короткие, хлесткие возгласы: «Ха! Ха! Ха!» Последний вихревой круг, стремительная связка, синхронный прыжок — в воздухе сверкнули выхваченные кинжалы! Громовое «Урррр-ааа!» — и все мы, как один, падаем на колено, замерли в финальной позе.

Тишина… Долгая, гулкая. И вдруг зал взорвался: гром аплодисментов, крики восторга, невнятные возгласы. Всё, как всегда. Хотя некоторые уже видели наш Пластунский хоровод, но он, каждый раз, вызывал бурю эмоций.

К нам пробился взволнованный Тютчев.

— Господа! Невероятно! — захлебывался он. — Восхищению нет предела!

Этим моментом ловко воспользовался Миша. Стоим мы кучкой — он и заводит:

Расцветали яблони и груши…

Поплыли туманы над рекой…

Что делать? Подхватили. Автоматом разбились на голоса — бас, тенор, баритон. Запели. И — о чудо! — скрипка из оркестра робко влилась в наш строй. К третьему куплету музыканты уже вовсю подыгрывали! Зал ревел: «Браво! Бис!». Спели на бис. Многие в зале подпевали.

Едва шум улегся, Миша громко сообщил:

— Тишина, господа! Исполняем «Коня»!

Савва взял первый такт. Андрей и Миша подхватили. Ну а там и все мы. Отзвучали последние слова. И наступила та гулкая, полная тишина, где ещё слышно эхо песни. Все замерли, боясь нарушить мгновение. Чей-то срывающийся голос:

— Ещё! Спойте ещё!

Спели казачью. «Дороги» — нет, не по случаю, да и грустная она.

Гости разошлись группами, по интересам. Молодые ушли. Мы с домочадцами, как и многие другие двинулись к выходу. Лишь Мелис осталась — Елизавета Алексеевна упросила её погостить. Смотрелись они, словно давние подруги.

Узнал, что бабушка Миши из рода Столыпиных. Получается реформатор Столыпин из их рода, наверное не родился ещё, а может совсем младенец. Я, скорее всего, не доживу до революции. Слава богу, не хочу видеть весь этот бардак. Хотя в этой жизни многое не так, как в моей истории.

Карета графа Васильева неторопливо, в составе колонны, двигалась к городу. Грустные мысли о прожитой жизни, воспоминания, всплывающие в сознании, поглотили его полностью.

— Но это нельзя оставлять не придав обнародованию подобные вещи! — неожиданно громко воскликнул Тютчев ехавший с графом.

— Вы о чём, Иван Фёдорович? — вздрогнул граф.

— Как о чём? Конечно же о вашем зяте, Петре Алексеевиче. Когда я спросил кто автор песен, он ответил, что они народные. Но Михаил Юрьевич сказал, что автор, ваш зять и он очень не любит когда говорят о его авторстве. Я считаю просто не приемлемым скрывать подобные шедевры. Да, именно шедевры. Необходимо опубликовать их, создать партитуры. Вне всяких сомнений они будут пользоваться популярностью. Эти песни просто потрясают своей простотой и душевностью. И не спорьте со мной, уж я то понимаю их красоту и близость к простому человеку. — возмущённо закончил Тютчев.

— Даже не собирался спорить, Иван Фёдорович, потому как полностью с вами согласен.

— Так подскажите ему, я даже согласен лично заняться этим делом. — захваченный своей идеей. — Остаётся только удивляться тому, как щедро природа наградила талантами Петра Алексеевича. — Вдохнул он. — Говорят, что цесаревич и его брат Павел очень дружны с ним?

— Насколько дружны не мне судить, бывали у нас в гостях. — усмехнулся граф.

— Знаете, Дмитрий Борисович, — Тютчев переключился на профессиональную тему, — я тщательно изучил мирный договор, привезённый вашим зятем. Документ составлен в целом правильно, если не считать нескольких неточностей и расплывчатых формулировок. Однако главное в ином: он способен стать толчком к серьёзным переменам на всём Кавказе. Если примеру Хайбулы последуют другие горские сообщества и действенность договора подтвердится, это откроет путь к укреплению нашего влияния в регионе. Учитывая активность Порты, подобный успех стал бы для нас существенным козырем.

— Мысли ваши, Иван Фёдорович, здравы и логичны, — кивнул граф, — но препятствий к исполнению наших замыслов — множество. Вопрос привлечения горцев под нашу сферу влияния я не раз обсуждал с Петром Алексеевичем. И каждый раз его доводы буквально разбивали вдребезги мою позицию. — Граф поморщился, вспоминая споры. Самое неприятное было в том, что Пётр неизменно оказывался прав: простого решения Кавказского вопроса не существовало. Единственный путь виделся в долгой, кропотливой работе гражданской администрации и военных структур, шаг за шагом.

— Горцы — не забитые крестьяне, — продолжил он с нажимом. — Грубость и чиновничий произвол по отношению к ним не пройдут. Вот именно это во многом и питает их недовольство, подталкивает к мятежам. Политика Ермолова — топор да огонь, жестокое силовое подавление — как раз и вызвала ту самую волну восстаний, что не затихает до сих пор. Многие предложения Петра Алексеевича разумны и глубоко продуманны. Но, как он сам выразился, осуществить их — «не с нынешним чиновничьим аппаратом и военной администрацией». Я, на досуге, свел воедино все его мысли и убедился: часть предложений можно и нужно внедрять уже сейчас. Но для этого нужен человек, подобный ему: решительный, настойчивый, не боящийся идти наперекор всей этой административной братии. Он нужен там, Иван Федорович, нужен отчаянно.

— Так в чём же дело? — живо отозвался Тютчев. — Пусть едет и воплощает задуманное!

— Вот именно те самые обстоятельства, о которых я говорил, — вздохнул граф. — Непредвиденные и совершенно непредсказуемые. Государь поручил ему какое-то важное и, видимо, срочное дело. Пётр вынужден задержаться в Петербурге. Самое главное, у него нет полномочий проводить свои замыслы в жизнь, а это как минимум полномочия главы военной администрации хотя бы оборонительной линии.

— Да уж, с этим не поспоришь. — задумчиво сказал Тютчев. — Дмитрий Борисович, если я правильно понимаю, договор, который мы проработали, будет представлен вами государю? Почему не озвучить ваше мнение по поводу предложений Петра Алексеевича, напрямую, государю?

— И вызвать гнев Нессельроде, — усмехнулся граф. — Впрочем, другого выхода не вижу, к тому же я не сильно держусь за своё место и даже не расстроюсь если меня уволят. Что ж, попробуем пойти этим путём.

За завтраком Михаил, счастливый и с аппетитом уплетавший яичницу, не сводил восхищенного взгляда с Лейлы.

— Михаил, пожалуйста, перестань смущать свою жену, — строго возразила бабушка, Елизавета Алексеевна.

— Оставьте, Елизавета Алексеевна, — деликатно парировала Мелис. — Лейлу куда больше смущает не сам взгляд Михаила, а то, что она сидит за одним столом с мужчиной. У нас не принято, чтобы женщины трапезничали вместе с мужчинами.

— Как же так, Мелис? Ты ведь русская? — искренне удивилась Елизавета Алексеевна.

— У меня, Елизавета Алексеевна, от русской ничего не осталось — вся вышла за тридцать лет, — спокойно ответила Мелис. — Я жена Хайбулы Омарова. Люблю мужа и потому приняла ислам. Теперь я мусульманка.

Елизавета Алексеевна, узнав от Мелис историю её жизни — пусть и вкратце, — прониклась к женщине искренним сочувствием и пониманием.

— Лидия, ты теперь жена Мишеньки и православная, потому отбрось смущение, — сказала она, обращаясь к невестке, а затем повернулась к Мелис. — И да, Мелис, мне нужно поговорить с вами серьёзно. Мишенька собрался увезти Лиду на Кавказ. Купить дом в какой-то Пластуновке и жить там с семьёй. Умоляю вас, скажите ему, как это безрассудно и опасно! — Её взгляд, полный тревоги, вопросительно устремился на Мелис.

Та за время общения уже успела оценить, какая волевая женщина перед ней.

— Михаил, Елизавета Алексеевна совершенно права, — твёрдо начала Мелис. — Сейчас не время брать Лейлу с собой. Ты же знаешь, Хайбула заключил мирный договор, и многие не просто осуждают его за это, они ненавидят лютой ненавистью. Их гнев может обрушиться на Лейлу — через неё захотят причинить боль мне и моему мужу. Именно поэтому Хайбула принял решение отправить нас под защиту к полковнику.

— Да, простите, Мелис, я не подумал об этом, — сдавленно проговорил Михаил. — Просто мысль о разлуке с Лейлой… она повергает меня в уныние.

— Понимаю, Миша, но обстоятельства сильнее твоих желаний, — мягко, но неумолимо ответила Мелис.

— Командир предупредил о скором возвращении… меня и есаула, — совсем упавшим голосом добавил Михаил.

— Мишенька, не волнуйся так, — поспешила успокоить его бабушка. — До твоего следующего отпуска я найму Лидии лучших учителей. Она подучит всё, что ей необходимо знать. Мурат же остаётся в кадетском корпусе, каникулы ему где-то надо проводить? Пусть гостит у нас. И, Мелис, если пожелаете, оставайтесь тоже — буду несказанно рада.

— Благодарю вас от души, Елизавета Алексеевна, но вынуждена отказаться, — вежливо, но решительно ответила Мелис. — Я буду у Петра Алексеевича. Нужно подготовить Мурата к корпусу и быть готовой самой отбыть с ним на Кавказ.'

— Помилуйте, Мелис! — воскликнула Елизавета Алексеевна. — Вам то зачем ехать туда и подвергать себя опасности?

— Я должна быть рядом с мужем, — коротко и безапелляционно отрезала Мелис, не оставляя места для дальнейших расспросов.