Шайтан Иван 6

Глава 19

Граф Дмитрий Борисович мгновенно уловил моё мрачное настроение, едва мы переступили порог его особняка. Контраст был разительным: Мурат, сияющий от счастья, взахлёб рассказывал всем домашним о дворце, о доброте царя и обеде с царём. Граф мягко прервал его восторги:

— Мурат, друг мой, ступай, поделись впечатлениями с мамой и Катериной. А ты, Пётр, — кивнул он в сторону кабинета, — пройдём.

В тишине кабинета, пропахшего кожей книг и табаком, он указал на глубокое кресло. Я рухнул в него, чувствуя, как накопившееся напряжение ищет выход.

— Пётр, — спросил Дмитрий Борисович, наливая два коньяка, — что случилось? Ты выглядишь, будто с похорон пришёл, а не с высочайшей аудиенции.

Я взял бокал, сделал долгий глоток, и слова полились сами — горечью, досадой, подавленным гневом на нелепость ситуации, на императорское решение, на наглость англичан. Я выплеснул всё, не сдерживаясь. Граф слушал молча, не перебивая, лишь пальцы его нервно вцепились в подлокотники.

Когда я замолчал, тяжелая тишина повисла в комнате. Дмитрий Борисович долго смотрел в темнеющий коньяк в своем бокале, потом поднял на меня усталые, мудрые глаза.

— Что я могу тебе сказать, Пётр? — голос его звучал с непривычной горечью. — Увы, такова цена. Цена твоей близости к трону, твоей нужности, твоей… незаменимости. Решать тебе, как поступить. Но отказ от дуэли — он резко отрезал, — немыслим. Это конец всему. Твоему имени, твоему делу. — Он помолчал. — Есть путь… отдалиться. Максимально. Ты с Катериной — люди состоятельные. Можете зажить тихо, для себя, в своём имении. Возможно, это выход… — Он усмехнулся без веселья. — Но поверь старому другу, в России не так много людей подобного склада. Тебя не оставят в покое. Покой — роскошь, не для таких, как ты. — Граф встал, подошел к окну. — Впрочем, можно попытаться… стать как все. Тихо тянуть лямку, изображая бурную деятельность. Плыть по течению. Но, Пётр, — он обернулся, и взгляд его был острым, — зная твою натуру, твой ум, твою ярость к делу… тебя быстро раскусят. И начнут погонять. Жестко. Без пощады и снисхождения. Остается… — он тяжело вздохнул, — только одно. Идти дальше избранным путем. Делать дело так, как велит тебе совесть и разум. И платить цену, за каждый свой шаг. — Дмитрий Борисович отставил бокал, его взгляд стал проницательным, почти отеческим:

— Николай Павлович — далеко не худший из правителей, Петр. Он прекрасно осознал, что совершил оплошность по отношению к тебе. Не сомневайся. Именно поэтому Александр и пытался смягчить удар… — Граф обвел кабинет медленным взглядом, словно ища нужные слова. — Дай остыть гневу. Отбрось всё лишнее. Сосредоточься на главном. — Он сделал паузу, глядя мне прямо в глаза. — Когда дуэль?

Я отвел взгляд к темнеющему окну. В горле стоял ком.

— Послезавтра, — выдохнул я, и это слово повисло в тишине тяжёлым камнем.

Странно: после того, как я выплеснул всю ярость, всю горечь — осталась лишь пустота. И в этой пустоте, как прояснившееся небо после грозы, пришло холодное, четкое понимание. Злость и досада, ещё минуту назад клокотавшие в груди, тихо растаяли, уступив место ледяной решимости и почти… облегчению. Путь был выбран. Обратной дороги не было.

Внезапно я резко поднял голову, глаза загорелись холодным огнем. Мысль, как искра, пронзила сознание.

— Дмитрий Борисович, — произнес я медленно, вылавливая стремительную идею, — а что если завтра… министр иностранных дел граф Нессельроде… публично, с привлечением прессы и дипломатического корпуса… объявит английскому послу, что Его Величество и я… в духе христианского милосердия и дабы избежать ненужного кровопролития… даем им последнюю возможность? Отозвать вызов без малейшего урона своей репутации и благополучно отбыть на родину.

Граф Васильев замер, его острый ум мгновенно начал просчитывать ходы. Он поднял палец:

— Развивай, Пётр. Развивай мысль. Каков будет их отклик?

— Что подумают эти спесивые островитяне? — я усмехнулся. — Первое: испугался! Трусит русский медведь! Второе: это придаст им крылья наглости и укрепит в желании драться. Они воспримут жест милосердия как слабость.

Дмитрий Борисович вскочил с кресла, его взгляд, горящий пониманием, устремился куда-то вдаль, будто он видел разворачивающуюся партию на невидимой шахматной доске.

— И тогда… — продолжил он с нарастающим восхищением, — они окончательно становятся зачинщиками! Стороной, которая сама требовала крови, настаивала на поединке, отвергнув великодушное предложение! А мы… — его голос стал театрально-скорбным, — лишь с глубочайшей неохотой, уступая натиску их бесчестного упорства и дабы не уподобиться им в жестокости… соглашаемся на дуэль! Мы — благородные жертвы обстоятельств, спровоцированных англичанами во главе с их наглым послом! — Он резко обернулся ко мне, ткнув пальцем в воздух: — И обязательно при народно! С иностранными корреспондентами! Пусть весь свет знает их подлинное лицо!

Граф Васильев расхохотался, но в смехе звучало искреннее изумление.

— Боже мой, Пётр! Да ты… стратег от Бога! Такую шахматную комбинацию выдумать! — Он схватил меня за плечи, глаза сверкали. — Завтра же — на аудиенцию к Государю! Нет, чёрт возьми, я сам поеду с тобой! Этому плану — быть!

С трудом пережив ночь, едва забрезжил рассвет, мы с Дмитрием Борисовичем уже мчались в Зимний дворец. Нетерпение гнало колеса кареты. В приемной императорского кабинета адъютант, завидев нас, хотел было напомнить о протоколе, но, встретив наши решительные взгляды, императорский перстень на моём пальце, лишь коротко кивнул и скрылся за тяжелой дверью. Он вернулся почти мгновенно.

— Прошу вас, господа. Его Величество ожидает.

Удача: вторник — день доклада Бенкендорфа. Граф и цесаревич Александр Николаевич уже стояли на привычных местах у карты империи.

— Здравствуйте, господа, — Николай Павлович отложил перо, его взгляд выражал неподдельную тревогу. — Что случилось? Вы здесь с первыми лучами…

— Доброго утра, Ваше Величество, — с поклоном начал Дмитрий Борисович. — Вчера Петра Алексеевича осенила поистине блестящая мысль. Он удостоил меня её изложением, и я, не кривя душой, нахожу её гениальной по простоте и исключительно своевременной.

Граф Васильев взял слово. Кратко, ясно, с присущей ему дипломатической отточенностью, он изложил весь ход комбинации. Император слушал, не проронив ни звука. Сперва его брови удивленно поползли вверх, потом в уголках губ заплясали искорки, и наконец, по лицу Николая Павловича разлилось редкое, почти мальчишеское ликование. Когда Дмитрий Борисович замолчал, император перевел острый, сверлящий взгляд с него на меня:

— Скажите откровенно, граф Васильев: эта мысль… она целиком принадлежит Петру Алексеевичу?

— От первой искры до последнего штриха, Государь, — твердо ответил Дмитрий Борисович. — Моя роль — лишь скромное дипломатическое обрамление сияющего алмаза его замысла.

— Что ж… — Николай встал, его глаза горели. — Убедительно. Тонко. Безжалостно. Решено! — Он резко дернул шнурок звонка. — Немедленно вызвать ко мне графа Нессельроде!

Пока адъютант бросился исполнять приказ, поднялась лихорадочная суета. Император шагнул ко мне, отведя немного в сторону. Его рука легла мне на плечо — жест небывалой фамильярности в стенах кабинета.

— Благодарю, Петр Алексеевич, — проговорил он тихо, но с такой силой, что слова врезались в память. — За понимание… За верность долгу… За ум, который служит России. Благодарю.

Едва он отошел, как в кабинет, запыхавшись, вошел министр иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде.

— Карл Васильевич! — властно обратился к нему император, принимая свой обычный вид самодержца. — Выслушайте внимательно и исполнить в точности. Прикажите немедленно доставить сюда английского посла. Вам надлежит сделать ему следующее заявление — публично, в присутствии всего дипломатического корпуса и всех журналистов, каких сыщете в столице к полудню!

Николай выпрямился во весь рост, голос его зазвучал, как надраенная медь:

— «Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, движимые духом христианского милосердия и желая предотвратить ненужное кровопролитие, даруем вам, милостивые государи англичане, последний шанс. Отозвать ваш безрассудный вызов, брошенный Нашему верноподданному, полковнику графу Иванову-Васильеву, — вызов до смерти. Отозвать без малейшего урона вашей чести и благополучно отбыть на родину в течение сорока восьми часов. Сие есть Наша высочайшая воля».

На лице Нессельроде отразилось невероятное облегчение. Весть о возможной дуэли с англичанами, да еще царского фаворита, видимо, не давала ему спать. Он увидел шанс избежать грандиозного международного скандала.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! Будет исполнено незамедлительно! — с почтительным поклоном воскликнул министр и, схватив за рукав графа Васильева, поспешно повлек его за собой, уже бормоча первые распоряжения секретарю на ходу.

Уже в анфиладах Министерства Иностранных Дел, отдавая четкие указания, Нессельроде обернулся к Дмитрию Борисовичу, его глаза сияли благодарностью:

— Дмитрий Борисович, это ведь ваша мудрость подсказала Государю столь изящный выход из сей щекотливой ситуации? — Он даже не усомнился в своей догадке. — Благодарю вас, граф, от всей души! Ваше вмешательство более чем своевременно! Представьте, как бы отреагировали Лондон и европейские столицы на такой дипломатический эксцесс! Резонанс был бы ужасающий!

Граф Васильев холодно взглянул на министра:

— Даже если бы эти «цивилизованные господа» убили моего зятя, Карл Васильевич? — спросил он с ледяной вежливостью.

Нессельроде махнул изящной, холеной рукой:

— Помилуйте, что вы! Англичане — люди высоко цивилизованные, они непременно отзовут вызов, будьте уверены! — Он расхаживал по конференц-залу Коллегии, потирая руки от удовольствия. — Слава Богу, всё обошлось! Мудрейшее решение Государя! Истинно мудрейшее!

Конференция прошла успешно. Нессельроде зачитал обращение императора. Немногочисленные присутствующие немного поговорив стали расходиться, некоторые весьма разочарованные таким исходом так интересно начавшегося конфликта. Нессельроде и посол англии довольные исходом дела расстались мило улыбаясь друг другу. Граф Баркли прибывая в хорошем настроении встретился с господами Генвордом и Донвером, которые дожидались его.

— Господа, фортуна улыбнулась вам. Император дал вам шанс отозвать вызов и без урона чести отбыть домой. Думаю это лучшее, что могло случиться в данной ситуации.

— Что я вам говорил Дэвид! — победно улыбнулся Арчибальд. — Этот грязный варвар наверняка испугался встретиться в честном поединке один на один. Без своей шайки он трусливый мерзавец, по которому плачет виселица.

— Признаю, Арчибальд, вы оказались правы. Бог с ним, жалко только пятьсот фунтов которые мы не получим. — вздохнул Дэвид.

— Почему не получим, Дэвид. Всё мы получим, каждый по пятьсот фунтов. Граф, я прошу вас на завтра собрать подобную конференцию, и дать мне возможность выступить. Я сделаю так, что этот мерзавец не сможет отвертеться от поединка и я с большим удовольствием распорю его брюхо. Или он признается в своей трусости и компенсирует нам наши потери.

— Разумно ли, такое решение, Арчибальд? — растерялся граф Беркли.

— Я настаиваю, граф. Потрудитесь выполнить мою просьбу.

— В таком случае, Арчибальд, вы напишите мне расписку на тысячу фунтов и подробное письмо о том, что вы, осознавая все последствия вашего поступка и мои уговоры отступиться от него, берёте всю ответственность на себя за все возможные последствия.

— Конечно, граф! — Арчибальд сел писать требуемые бумаги.