Шайтан Иван 6

Глава 29

Кабинет помощника Главного прокурора, действительного статского советника Барышева У. С.

Тишину кабинета, нарушаемую лишь шорохом бумаг на массивном столе, прервал почтительный стук. Дверь приоткрылась.

— Ваше превосходительство, генерал-интендант Лукомский просит позволения войти, — доложил секретарь.

— Проси, — раздался сухой голос из-за стола.

В кабинет буквально ворвался Лукомский, не дожидаясь приглашения пройти дальше.

— Ульян Самсонович, как это понимать⁈ — возмущённо воскликнул он, не здороваясь. — Смолина из-под домашнего ареста — прямиком в Петропавловку! — И, не дожидаясь ответа, грузно опустился на стул напротив прокурора.

Лицо Барышева мгновенно залилось густой краской.

— Это я должен вас спросить, Григорий Михайлович! — громко парировал он, но тут же резко понизил голос до опасного шёпота, окинув взглядом стены. — Вы мне божились, что в деле — лишь происки завистников! А в действительности⁈ Дело полковника графа Иванова-Васильева у меня изъяли жандармы! За делом Смолиным — их неусыпный догляд! Мне недвусмысленно дали понять: наказание должно быть максимально суровым, вплоть до каторги! Я не ожидал от вас такого подвоха! Вы понимаете, в какое гибельное положение меня поставили? Последствия для меня могут быть самыми пагубными! Вы понимаете это⁈ — Барышев, почти нависнув над столом, шипел, брызгая слюной. Лукомский растерянно откинулся на спинку стула.

— После такого, — продолжал шипеть Барышев, откидываясь в кресло, но не снижая накала, — никто бы и слова с вами не стал говорить! Но я… помня данное вам обещание, пытаюсь хоть как-то смягчить последствия этого бардака! А вы… вы смеете обвинять меня в бездействии⁈

— Виноват, Ульян Самсонович! — покаянно воскликнул Лукомский, вскакивая. — Я не ведал, что в дело ввязалось жандармское управление!

— Не просто управление! — Барышев силой придавил ладонями крышку стола. — Лично шеф жандармов, генерал-адъютант граф Бенкендорф! Надеюсь, мне не надо объяснять, чего стоит его… внимание? Потому не ждите обещаний. Сделаю лишь то, что в моих очень ограниченных силах. — Барышев тяжело вздохнул и с нескрываемым сожалением посмотрел на Лукомского. Тот сидел бледный как полотно.

— Григорий Михайлович, — голос Барышева внезапно стал низким и усталым, почти беззвучным. — Послушайте старого чернильного червя. Подумайте о себе. Срочно. Верьте опыту: проверкой и аудитом Кавказского корпуса это не кончится.

— Вы… вы думаете, Ульян Самсонович? — прошептал Лукомский, судорожно сглатывая.

— Я в этом уверен, — отчеканил Барышев, отводя взгляд к окну. Разговор был окончен.

Обескураженный Лукомский вышел из кабинета. Барышев устало смотрел на бумаги не видящим взглядом. Он только что смог решить проблему взятой ранее и истраченной благодарности Смолина. Не маленькой надо заметить. Слабая улыбка тронула его губы.

Я застал Куликова за столом, буквально утопавшим в бумагах по делу Смолина. Он работал, не разгибаясь.

— Здравствуйте, Жан Иванович.

— А, Пётр Алексеевич! — Куликов поднял усталое лицо, и на мгновение в глазах мелькнула искренняя радость. — Рад вас видеть!

Он отложил перо, жестом приглашая сесть.

— К моему великому сожалению, — начал он, и радость сменилась унынием, — порадовать вас нечем. Смолин… сломлен, перепуган до смерти, но упорно всё отрицает, валя всю вину на Акунина. Прекрасно понимает: признание — и пощады не жди.

— Уверен, он и вправду не знал, кто стоял за Акуниным, — заметил я. — Да и не интересовался особо. Ему хватало денежного потока в карман.

— Склонен согласиться, Пётр Алексеевич, — вздохнул Куликов, потирая переносицу. — Попробовал вашу уловку — обещание смягчить приговор в обмен на признание. Не вышло. Всё упирается в Акунина. Смолин стоит как скала. Кстати, — добавил он, — просит аудиенции у государя. Видимо, надеется оправдаться лично.

Я рассеянно кивнул, слушая Жана Ивановича, но мысли крутились вокруг того, как вычислить этого невидимого врага. Умного, опасного. Пока он обыграл нас всех вчистую. Оставалось лишь принять этот горький факт.

— Поздравляю с Анной третьей степени, — перевел я разговор, заметив новый орден на его мундире.

— Благодарю, Пётр Алексеевич! — Куликов слегка смутился. — А вас чем удостоил государь?

Я молча указал на шашку с золотым знаком Святого Георгия на эфесе.

— Весьма почетная награда для офицера, — произнес Куликов, разглядывая её с искренним уважением, но затем его лицо снова омрачилось. — Хотя… на мой взгляд, недостаточная для того, что вы смогли совершить. Простите мою бестактность, — он явно смутился еще больше.

— Помимо этого, — успокоил я его, — пожаловали дом и средства на обустройство. Приглашаю на новоселье.

— Ну, это совсем иное дело! — лицо Куликова прояснилось, он улыбнулся с облегчением. — С большим удовольствием. Только, надеюсь, без высокопоставленных особ? А то я, знаете ли, теряюсь в их обществе… Не привык запросто общаться с представителями императорской фамилии. Всегда дивился вашей способности быть своим в любом кругу. Как у вас это выходит, Пётр Алексеевич? — спросил Куликов с искренним любопытством и капелькой зависти. — Поделитесь секретом?

— Да никакого секрета нет, Жан Иванович, — отозвался я. — Просто живу по одному правилу: я — такой, какой есть. Другим не стану. Гнуться под каждого — себя сломать недолго.

— Логично! — Куликов рассмеялся, но в смехе слышалась горечь. — Убедили. Вот только следовать вашему примеру… духу не хватит. Оттого вы — воин, а я… — он махнул рукой в сторону заваленного бумагами стола, — … бумажная крыса. Мышь архивная. — Закончил он с горькой усмешкой.

— Полноте, Жан Иванович! — остановил я его резко, но тепло. — Не смейте так о себе! Вы — человек мысли. Ваш труд — не саблей махать, а головой работать. И он не менее важен, а порой и куда значимее грубой силы. Увы, таких как вы, истинных мастеров своего дела, — всегда катастрофически мало.

— Ну… спасибо, Пётр Алексеевич, — Куликов встряхнулся, словно сбрасывая тяжесть, и в его глазах засветилось что-то теплое. — Будто глоток свежего воздуха… Помогли поверить, что дело моё не пыль одна. За это я вас и уважаю. Искренне.

— Вот оно, главное! — подхватил я. — Я вас уважаю. Вы меня уважаете. Оба мы — люди уважаемые!

Куликов на мгновение замер, проследив ход мысли, а потом громко, искренне и от души рассмеялся.

Перед визитом к бабушке Михаила, грозной Елизавете Алексеевне Арсеньевой, я имел долгий разговор с Мелис. Полученные от государя за ту злополучную дуэль с англичанами тысячу фунтов стерлингов и пять тысяч рублей я решил обратить ей на благо: семь тысяч серебром и пять ассигнациями определил как приданое для Лейлы. Первый ответ был категоричным отказом. Но, выслушав мои доводы, Мелис задумалась… и в конце концов согласилась. Самый весомый аргумент оказался прост: некогда хаджи Али занял у меня десять тысяч рублей. Долг он исправно, хоть и неспешно, возвращал — к сему дню уже четыре тысячи. Так что помощь эта — не милостыня, а лишь беспроцентный, дружеский заём, который когда-нибудь вернется.

Подкреплённая теперь солидным приданым за дочь, Мелис отправилась к Михаилу в загородное поместье. Я отлично помнил о бабушке Миши, Елизавете Алексеевне — женщине волевой, с характером крепким и стойким. Способную ради внука порвать любого, не сомневаясь ни секунды в своей правоте. Потому предупредил Мелис, и, помимо верного Анвара, отрядил с ней для солидности степенного Аслана. Лейла, принявшая православие и ставшая Лидией Хайбулаевной Омаровой, была готова к свадьбе.

Судя по тому, что обратно вернулся лишь Аслан — всё сладилось.

— Приняли хорошо, — коротко доложил Аслан. — Совсем не старый женщина встретил, смотрел строго, сказала ехай один. Госпожа Мелис у нас в гостях останется. Потом уж вместе приедет.

К моему немалому удовольствию, провалилась и затея Мурата с княжной Оболенской. Слуга, отправленный с визитом, вернулся с сухим ответом: Ея сиятельство княгиня Оболенская принять не может, ибо изволила отбыть в загородное имение. Какое именно — я даже не запомнил. Мурат искренне загрустил, словно у него отняли игрушку. Успокоить его удалось лишь обещанием устроить встречу непременно — по возвращении княгини.

— А возвратится она обязательно, — добавил я твердо. — Княгиня подождёт. Тебе сейчас надлежит думать об учёбе, тем паче — опекать тебя будет сам государь! Учиться придётся так, чтобы быть первым, Мурат. Никак нельзя опозорить честь рода Омаровых, ни единым промахом.

Слова, кажется, запали в душу Мурата. Он проникся и с того дня усердно склонялся над уроками Катерины, впитывая всё, что надлежит знать юноше его лет из благородного семейства.

Обсудил с Андреем его скорую отправку на Кавказ для временного командования батальоном. Подчеркнул необходимость подготовки батальона к весенне-летнему обострению — активизации горцев, в чем я, разумеется, не сомневался. Особо наказал забрать оружейников в любом случае, сообщив им, что это мой личный приказ. Распорядился также выдать деньги на закупку необходимого, если потребуется. Весь вечер мы посвятили обсуждению всех подробностей и мелочей, которые надлежало уладить Андрею перед отъездом.

Перед расставанием Андрей передал мне приглашение на свадьбу Михаила и Лидии в их загородном имении. При этом он заметил, что Елизавета Алексеевна наказала непременно быть, иначе будет крайне обижена. Обида её, как за любимого Мишеньку, так и за не менее любимую Лидию, грозит стать пожизненной. Шутить с этим действительно не стоило.

Свободное время я посвящал разработке планов по созданию и подготовке подразделения личной охраны для первых лиц государства.

Надо отдать должное Императору: восстание декабристов в 1825 году потрясло его до глубины души, превратив в непримиримого противника всего, что связано с революцией и революционерами. Появление Третьего отделения и жандармского корпуса, наделенных столь широкими полномочиями, стало прямым ответом на эти события. Жесткая цензура и всеобъемлющий контроль над обществом были налажены. Однако сама концепция контрразведки и связанная с ней деятельность оставались аморфными и неясными. Вернее, их практически не существовало. Хотя некие зачатки были у военных, и они тоже были весьма далеки от совершенства. Вот и приходилось сидеть и вспоминать всё, что связанно с охраной, ожидая вызова от полковника Лукьянова, который занимался первичным отбором кандидатов. Далее должен подключиться я. Пришлось настоять на возможности приёма в отряд не только потомственных дворян, как предлагал Бенкендорф. Напомнил ему, кто стоял у истоков восстания декабристов и что потомственное дворянство не является гарантией преданности и лояльности. Генерал после некоторого размышления согласился с моими доводами.

Мои записки и мысли по поводу контрразведывательной деятельности явно заинтересовали генерала Леднёва. Он попросил меня изложить своё мнение безо всяких ограничений. «Только без фантастических прожектов», — оговорился он. Мы долго обсуждали подрывную деятельность неизвестного нам одиночки, который сумел нанести столько урона Кавказскому корпусу.

— А сколько таких… в рядах армии в целом? — задал я генералу неудобный вопрос.

— Вынужден признать вашу правоту, — задумчиво произнёс Леднёв. — Не зря Шувалов в своё время настаивал присмотреться к вам. Но, к моему глубокому сожалению, обстоятельства сложились так, что сейчас, даже если бы Главный суд привлёк вас к ответственности по самому подложному обвинению, я не смог бы отстоять вашу правоту. Наши возможности несравнимы с правами и полномочиями жандармского корпуса. Признаюсь, мы отслеживали вашу деятельность с самого начала, и я впечатлён вашими достижениями. С полной ответственностью заявляю: я бы поручил вам организацию контрразведывательной службы в составе Генерального штаба. — Леднёв вздохнул, и в его словах чувствовалась искренняя горечь.

— Ваше превосходительство, — отозвался я, — все эти «если бы» да «возможно бы»… Пустые сожаления. Что мешает нам решать подобные проблемы сообща, в тесном сотрудничестве? Ничто, кроме межведомственной неприязни. Хотя на словах мы служим одному делу. Или я не прав? К чему разжигать отвращение к жандармским чинам среди армейских офицеров? Согласен, не все в жандармском корпусе достойно несут своё звание. Но разве среди армейского офицерства мало таких же разгильдяев? Молчите. Вот в чём вся загвоздка! — резко оборвал я. — Все, всё понимают, но никто ничего не делает. Полноте, ваше превосходительство, дальше — пустые рассуждения. Вы послали депешу в ваши подразделения?

— Да, — кивнул Леднёв. — По получении её они немедленно начнут проверку по вашим ориентирам. Полковник Желтов — офицер опытный и толковый. Надеюсь, в ближайшее время получим от него сведения, кои нас интересуют.

— Благодарю, ваше превосходительство, за внимание, — сказал я, готовясь откланяться.

— Надеюсь, Пётр Алексеевич, наша совместная работа вас не затруднит? — спросил генерал, и в его голосе прозвучала искренняя надежда.

— Нисколько, — отвечаю я. — Всегда рад помочь. Честь имею.