Шайтан Иван 6

Глава 23

Помощник главного военного прокурора Главного военного суда, действительный статский советник Барышев Ульян Самсонович пребывал в отличнейшем настроение. Все текущие дела были в производстве, никаких сложностей не предвиделось. В кабинет вошёл секретарь.–Ваше превосходительство, к вам полковник жандармского корпуса Лукьянов, по срочному делу.

— Проси, — недовольно буркнул Барышев. Визиты жандармов всегда приносили только неприятности.

В кабинет, чуть ли не строевым шагом, прошёл подтянутый полковник в сопровождении молодого корнета.

— Ваше превосходительство, полковник отдельного жандармского корпуса, Лукьянов. — Коротко поклонился.

— Чем обязан? — с раздражением в голосе ответил Барышев.

— Ваше превосходительство, дело полковника графа Иваново–Васильева, находится в производстве под вашим надзором?

— Да, полковник, а в чём собственно дело? Почему этот факт заинтересовал вас? — насторожился Барышев.

— Ваше превосходительство, в материалах дела должно значиться, что полковник граф Иванов-Васильев предъявил во время разбирательства именной серебряный жетон в золотом окаймлении?

— Верно, — со злой усмешкой отчеканил Барышев. — Именно этот жетон позволил ему выйти на свободу с условием явиться пятого декабря. А сегодня, ежели память мне не изменяет, третье февраля. Учитывая тяжесть совершенного преступления, дело было передано на рассмотрение главному военному прокурору, то есть мне, как его первому помощнику. Смею вас уверить, что дело будет рассмотрено со всей тщательностью, и все карающие меры закона будут применены, невзирая ни на чье заступничество или благоволение. Закон суров, но таков закон! — пафосно провозгласил Барышев, откинувшись в кресле и устремив суровый взгляд на Лукьянова.

На губах Лукьянова пробежала еле заметная усмешка.

— Прошу вас ознакомиться.

Он взял из рук корнета лист с императорской печатью и протянул Барышеву.

Помощник главного прокурора впился в текст именного указа. Пробежал глазами в первый раз, затем перечитал внимательно, улавливая каждое слово.

— Но помилуйте! — воскликнул ошарашенный Барышев. — Преступление столь тяжкое, против самого государства, трона! Я никак не могу понять, как сие возможно? Я обязан немедленно доложить главному прокурору, его сиятельству князю Меньшову!

— Несомненно, ваше превосходительство, — холодно ответил Лукьянов, — но лишь после исполнения указа. Прошу отдать распоряжение о выдаче мне всех документов по сему расследованию, до единой бумажки, безотлагательно. — Лицо полковника было каменным, выражая непоколебимую решимость.

Совершенно растерянный, Барышев вызвал секретаря и приказал выдать все материалы по делу графа Иванова-Васильева. Мрачно наблюдая, как полковник с секретарем удаляются, он осознавал: весь его хитроумный план рухнул в одно мгновение.

Мысленно он вновь перенесся к событиям двухнедельной давности. Тогда к нему, взывая о помощи, явился генерал-интендант Лукомский. Речь шла о беде, постигшей обер-интенданта Кавказского корпуса Смолина. Тот, доверчивый до простоты, угодил в хитроумную ловушку, расставленную недоброжелателями, дабы опорочить честного службиста. Злоумышленники, пользуясь его именем и положением, творили темные делишки. Когда же начальник финансового отдела канцелярии Смолина, уличенный в тяжких злоупотреблениях и отстраненный от должности, наложил на себя руки — удавился в петле, — это сочли красноречивым признанием вины и косвенным оправданием для самого обер-интенданта. Мол, подчиненный согрешил, а начальник — лишь недоглядел.

Тронутый стенаниями Лукомского и щедро подкрепленный «знаком признательности» от самого Смолина, Барышев дал твердое слово вытащить его из трясины. План созрел дерзкий и циничный: раздуть громкое дело графа Иванова-Васильева, обвиняемого в государственной измене и хищении казенных средств в пользу врага. Подвести под высшую меру, поднять невиданную шумиху в обществе, вовлечь под купленную прессу. Учитывая, что граф — супруг внебрачной дочери самого Государя, скандал вышел бы оглушительный, способный затмить любую иную новость. На этом фоне Барышев намеревался тихо и быстро замять дело Смолина — отделаться всего лишь отставкой, лишением чинов, наград и пенсиона, с унизительной, но не смертельной записью в формуляре: «за халатность, недостаточный контроль и административную несостоятельность». Смолин, видя в этом спасение, с готовностью ухватился за соломинку.

И вот теперь — полный крах. Сидя в кабинете, Барышев с леденящей душу ясностью осознал: перед ним — не попытка Государя защитить опального зятя. Здесь кроется нечто куда более грозное и непредсказуемое. В памяти с жуткой отчетливостью всплыли строки высочайшего повеления, перечеркивавшего все его расчеты: «Все сведения по настоящему делу изъять. Ежели какие-либо сведения станут известны посторонним лицам, виновные понесут строжайшее наказание.» Фраза «строжайшее наказание» обретает зловещую конкретность.

Барышев сидел, словно парализованный, подавленный и растерянный до крайности. Деньги Смолина — те самые, что должны были стать платой за спасение, — были уже не просто взяты, а безвозвратно потрачены. Что-то нужно было предпринять немедленно, отчаянно. Но что? Мысль, скованная ужасом, беспомощно билась в замкнутом кругу. Пути назад не было.

Полковник Лукьянов, скрупулезно проверяя полученные документы, потребовал для ознакомления материалы по делу обер-интенданта Смолина. Предъявленный им верительный знак мгновенно снял все вопросы у секретаря. Бегло просматривая папку, в самом конце он наткнулся на рапорт. В нем значилось: подследственный Анукин Фёдор Проханович обнаружен в съёмной квартире повешенным. При нем нашли покаянную записку: он полностью признавал вину в содеянном и умолял никого не винить в его смерти. Лукьянов приказал немедленно снять заверенную печатью канцелярии Главного военного прокурора копию с этого рапорта.

Собрав все бумаги, он отправился в Управление Отдельного корпуса жандармов и доложиться генералу Дубельту.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — Лукьянов зашёл в кабинет коротко кивнув.

— Здравствуйте, Лев Юрьевич. Я вас слушаю. — Дубельт, не отрываясь от бумаг, жестом пригласил сесть.

— Леонтий Васильевич, во исполнение высочайшего повеления об изъятии сведений по делу графа Иванова-Васильева, я попутно ознакомился и с делом обер-интенданта Смолина. Обнаружились новые обстоятельства, способные в корне изменить его суть.

— И что же это за обстоятельства? — Генерал наконец поднял взгляд.

Лукьянов молча положил на стол заверенную копию рапорта. Дубельт, достав пенсне, внимательно прочел. Лицо его оставалось непроницаемым. Закончив, он отложил бумагу и устремил на Лукьянова испытующий взгляд.

— Если память мне не изменяет, в докладе Куликова этот самый Анукин проходил, как начальник финансового отделения канцелярии Смолина. Он признал вину и умер. Обвинять же самого обер-интенданта напрямую, как я понимаю, прокурор не может — прямых доказательств его вины нет? Я верно улавливаю суть, Лев Юрьевич?

— Так точно, ваше превосходительство. Надзор над производством обоих дел ведет действительный статский советник Барышев, первый помощник Главного военного прокурора. Судя по его… настроенности, он намеревался выставить дело графа Иванова-Васильева, как особо значимое, показательное. Естественно, с максимально возможной строгостью наказания.

Дубельт задумался, постукивая перстнем по столу. Лукьянов терпеливо ждал ответа.

— Дело графа Иванова-Васильева, — наконец отчеканил генерал, — сдать в Особый архив под грифом «Секретно». И подключите Куликова к пересмотру материалов по Смолину в свете этих… новых обстоятельств. Чую, тут нечисто с этим обер-интендантом. Дурно пахнет.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — Лукьянов встал, готовясь к выходу.

— Да, Лев Юрьевич, по поводу смотра отряда Малышева. Все подготовлено?

— На четверг, как и планировалось, ваше превосходительство. В усадьбе, где они расквартированы. Назвали база «Отряд ССО».

— Предупреждаю заранее, — Дубельт слегка наклонился вперед, — помимо оговоренного состава, изъявили желание присутствовать цесаревич Александр Николаевич с великим князем Павлом Николаевичем.

— А это еще зачем?.. — невольно вырвалось у Лукьянова, и он тут же сжался внутренне.

Дубельт медленно поднял глаза. Взгляд его был холоден и чуть насмешлив.

— Лев Юрьевич, — произнес он с легкой укоризной, — у вас будет прекрасная возможность спросить об этом у их императорских высочеств… лично.

— Виноват, ваше превосходительство! — Лукьянов покраснел, осознав всю глубину своего промаха. Он резко вытянулся по стойке «смирно».

Лукьянов нашел Куликова в тесном кабинете на первом этаже. Поздоровавшись, он сразу перешел к сути, подробно изложив последние новости и вручив заверенную копию рокового рапорта.

— Так, так… — Куликов нахмурился, пробегая глазами строки о смерти Анукина. Лицо его стало жестким. — Смолин был в Петербурге… — Он отложил бумагу и посмотрел в окно, словно ища ответ в сером небе. — Выходит, опасения Кудасова за свою жизнь были не напрасны. — Голос Куликова звучал сухо, без тени сомнения. — Значит, в Тифлисе остался тот, кто «помог» Анукину одуматься и… написать покаянную записку. — Он с силой ткнул пальцем в рапорт. — Предположение Петра Алексеевича оправдывается: за всеми этими тонкими махинациями стоит тень. Кто-то совершенно неизвестный, кого знал, вероятно, только сам Анукин. И, судя по всему, этот некто действует решительно и безжалостно. — Куликов тяжело вздохнул, обхватив ладонью подбородок. — Как теперь выйти на него… Вот вопрос, на который у меня пока нет ответа.

— Может поговорить с Петром Алексеевичем, у него всегда свой взгляд на события.

— Вы правы, Лев Юрьевич, едемте.

После обеда я играл с сыном в гостиной, Катерина, Ада, Мелис и Лейла сидели в комнате Мелис и что-то бурно обсуждали. Скорее всего о предстоящей свадьбе. Нам предстояло навестить бабушку Михаила и представиться ей. Загородное имение её брата было полностью предоставлено ей. Брат с семьёй редко проживал в нём. Оно было давним владением семейства Столыпиных. Дима, как обычно, не выпускал крест из рук и что-то говорил мне на своём языке активно хватая меня за ухо или нос.

— Командир, Лукьянов и Куликов просят принять, — сообщил Паша.

— Кликни Аду.

— Здравствуйте господа!

Мы устроились в малой гостинной.

— Пётр Алексеевич, — начал Лукьянов без предисловий, его лицо было серьезно. — Ваше дело прекращено. Полностью и окончательно. Но… — он сделал едва заметную паузу, — поступили новые сведения. Неприятные. И пока непонятные. Если излагать кратко: Анукин повесился. Оставил покаянное письмо, в котором признает исключительно свою вину во всех хищениях. Выходит, что прямых доказательств вины самого обер-интенданта Смолина… нет. — Лукьянов посмотрел на меня, словно ожидая реакции. — Возникает вопрос: Кудасов, похоже, не зря опасался за свою жизнь. Может, стоит его перевести под нашу охрану? В тюрьму, для его же безопасности?

Я задумался, откинувшись в кресле. Не то чтобы это было полной неожиданностью. Слишком чисто, слишком… удобно. Самоубийство с покаянием, снимающее ответственность с начальника. Теперь картина прояснилась: за всей этой паутиной стоял кто-то другой. Умный, расчетливый, беспощадный. И этот кто-то — явно не Смолин. Холодок пробежал по спине.

— Хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет, Пётр Алексеевич? — тихо спросил Куликов, внимательно наблюдавший за мной. Его проницательный взгляд не упускал ни одной моей эмоции. Он ждал не просто ответа, а анализа.

— По поводу Кудасова мера вполне разумная. Хотя я не думаю, что он знает о неизвестном. Судя по его действиям человек он очень осторожный. Однозначно работающий в системе и обладающий возможностью знать о многом, что происходить в тыловом ведомстве всего корпуса. А из этого следует, что он служит, и не в маленьком чине.

— Вполне логично, но нужно вникать и разбираться на месте. — проговорил задумчиво Куликов.

— Можно попробовать ещё раз допросить Кудасова, в свете вновь открывшихся обстоятельств. — предложил я. — Помещаем его к вам, Лев Юрьевич, и беседуем, поясняя, что всё делается ради его безопасности. И, пожалуйста, создайте ему условия помягче. Он должен верить нам.

— Решено, действуем. Всё равно других вариантов нет.

Полковник и Куликов попрощались со мной и обещали известить меня. Полковник так же предупредил меня, что в четверг намечается смотрины отряда ротмистра Малышева, в присутствии Бенкендорфа, Дубельта, цесаревича и великого князя Павла.

— А с чего такая представительная делегация? — спросил я.

— У вас, Пётр Алексеевич, будет возможность задать этот вопрос их высочествам, лично. — Ответил Лукьянов ехидно улыбаясь.