Шайтан Иван 6

Глава 12

Несмотря на дорожную усталость, едва прибыв в Петербург, Констанция первым делом навестила отца, князя Юсупова. Она подробно рассказала ему о встрече с братом Константином.

— Папа, он выглядит прекрасно, — заметила она, — бодр и доволен. Совершенно здоров! И службой своей нынешней очень доволен. Говорит, ни за что не хочет переводиться — твердо решил выслужить офицерский чин именно в казачьем войске и лишь потом думать о другом.

Князь одобрительно кивнул, но дочь продолжила, голос ее слегка дрогнул:

— Он… он участвовал в бою, папа. Легко ранен, слава Богу. Но главное… его представили к знаку отличия Военного ордена! К Святому Георгию! Он этим невероятно гордится.

Тут Констанция не удержалась и позволила себе неосторожную шутку насчет награды брата. Князь резко поднял голову, и его взгляд стал холодным и укоризненным.

— Коста! — строго произнес он. — Шутки твои здесь совершенно неуместны. Знак отличия Военного ордена Святого Георгия — высшая солдатская награда за доблесть. Это не повод для насмешек.

— Папа, прости! — смущенно воскликнула Констанция. — Я виновата, я сразу же попросила у него прощения! Честно, я просто не разбираюсь толком в этих военных наградах… Мне же простительно?

Констанция с таким виноватым видом смотрела на отца, что он не смог далее сердиться.

— Ну, лисичка, как на тебя сердиться? — улыбнулся отец.

— Да, пап, при мне произошёл неприятный случай с зятем графа Васильева. Его арестовали жандармы и увезли в Тифлис.

— Как арестовали? За что? — встревожился князь.

— Папа я ничего не знаю в подробностях. Следующий день как я передала ему письма, хотела просить его сопроводить к нему в батальон, к месту службы Константина. Князь Долгорукий сообщил мне, что полковник арестован и увезён Тифлис. Это всё, что я знаю.

Встревоженный князь Юсупов на следующий день попытался навести справки, но ничего определенного выяснить не смог. Не теряя времени, он решил лично навестить графа.

— Здравствуйте, граф!

— А, князь! — Граф, казалось, был рад визиту, хотя в голосе звучала легкая усталость. — Надеюсь, на сей раз вы пожаловали просто проведать старика? Милости прошу в кабинет.

— Благодарю, граф, — Юсупов последовал за хозяином, тяжело дыша. — К глубокому моему сожалению, визит мой не сулит приятных вестей. Я вынужден сообщить вам неприятное известие: ваш зять, Дмитрий Борисович, арестован.

— Как⁈ — Лицо графа побелело, словно мел. Он пошатнулся и ухватился за спинку кресла, прежде чем опуститься в него. Прошло несколько томительных секунд, пока он обрел самообладание. — Арестован?.. Вы уверены, ваше сиятельство? В чем обвинение?

— Вчера ко мне приезжала дочь, только что вернувшаяся с Кавказа. Она была свидетельницей… то есть, ей сам князь Долгорукий сообщил об аресте в его присутствии. Сегодня я пытался узнать подробности у осведомленных лиц, — князь Юсупов развел руками, — но дело, видимо, строжайше засекречено. Удалось установить лишь одно достоверное обстоятельство: в августе по высочайшему повелению туда было направлено военно-судебное установление. Простите, граф, при всем моем усердии узнать больше не удалось. Дело покрыто мраком.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — голос графа звучал глухо и отстранённо, будто доносился издалека. — Прошу извинить… мне необходимо остаться одному. Обдумать…

— Разумеется, граф, я все понимаю, — князь Юсупов мгновенно поднялся с места, всем видом показывая готовность удалиться. Он сделал глубокий, почтительный поклон. — Дмитрий Борисович, будьте уверены, вы всегда можете рассчитывать на мою посильную помощь и поддержку в этом тягостном деле.

С этими словами князь тихо вышел, стараясь не потревожить гнетущую тишину кабинета.

Граф остался один. Он попытался собрать в кулак рассыпающиеся мысли, но тщетно. Разум отказывался служить. Как? — билось в висках одно неотступное слово. Как могло случиться такое? Петр… арестован! Немыслимо! Спаситель цесаревича! Георгиевский кавалер! Человек, чьи заслуги перед Престолом неоспоримы! Что он мог совершить, чтобы военно-судебное установление арестовало его по высочайшей воле? Логика отступала перед хаосом тревоги и непонимания. Мысли путались, цепляясь за пустяки, уворачиваясь от страшной сути. Конструктивному размышлению мешал нарастающий ком беспокойства.

Сознавая бесплодность попыток успокоиться, граф с усилием встал. Одно решение проявилось сквозь сумбур: завтра с первым рассветом — к Бенкендорфу. Только к шефу жандармов. Там, возможно, удастся хоть краешком глаза заглянуть в эту непроницаемую тьму и понять, что же стряслось.

Решив скрыть от Катерины тревожные вести до выяснения истины, граф провёл бессонную ночь. Едва дождавшись рассвета, он уже стоял в приёмной Бенкендорфа.

Генерал, увидев измождённое лицо гостя, немедленно провёл его в кабинет.

— Дмитрий Борисович? — Бенкендорф с искренним беспокойством взглянул на графа. — Что случилось? Вы нездоровы?

— Ваше высокопревосходительство, лишь вы можете развеять мою муку, — голос графа был глухим. — Скажите ради Бога: правда ли, что полковник граф Иванов-Васильев арестован?

— Ах, вот о чём… — Бенкендорф слегка откинулся в кресле, его выражение смягчилось. — Успокойтесь, Дмитрий Борисович! Положение вовсе не столь грозно, как вам представилось. Подробностей сообщать не могу, но уверяю вас: полковник следует в Петербург не под стражей, а как свободный офицер. Убеждён, что арест был досадным недоразумением и ныне он давно на свободе.

Словно гора с плеч свалилась. Граф ощутил внезапную слабость, крупные капли пота выступили на лбу. Он с трудом вынул платок.

— Виноват, ваше высокопревосходительство… годы. Такие вести — не для старого сердца. Значит… значит, я могу успокоиться? Ссылаться на это досадное недоразумение? — в его глазах читалась мольба о подтверждении.

— Совершенно верно, — твёрдо кивнул Бенкендорф. — Потому прошу: не тревожьте напрасно Екатерину Николаевну. Но скажите, — его взгляд внезапно стал проницательным и строгим, — от кого именно вы узнали об аресте?

— Княгиня Оболенская… только что вернулась с Кавказа. Князь Долгорукий сообщил ей об этом при передаче писем, — граф поспешно добавил, видя нахмуренные брови генерала: — Она навестила брата, ничего более. Так же сообщила, что он был легко ранен в бою.

Граф встал, совершая глубокий, благодарный поклон:

— Благодарю вас, граф Александр Христофорович, за то, что приняли старика и вернули ему душевный покой. Признаюсь… я искренне привязан к Петру Алексеевичу. Вижу в нём истинного патриота и верного слугу Престола. И никогда не поверю в иное.

Уже возвращаясь домой в карете, граф неожиданно для себя осознал всю глубину своей привязанности к Петру. Яснее ясного он почувствовал: молодой человек стал близок и дорог не только Кате — он занял место в самом сердце его, старого графа. Петр сумел заполнить ту бездонную пустоту, что зияла в душе после гибели сына. Да, именно сына, — с внезапной и безусловной ясностью признал он про себя. — Сына и никак иначе.

И странно: с этим горько-сладким осознанием на душе словно просветлело. Тягостная тревога, еще недавно сжимающая сердце ледяным кольцом, отступила, растаяла, как утренний туман под первыми лучами солнца.

— Дедушка, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? — встревожилась Катерина увидев разбитого усталостью деда.

— Всё уже хорошо, — не переживай Катенька.

— Неприятности на службе?

— Можно и так сказать, — усмехнулся граф.

Дорога выдалась на удивление сносной. Декабрьский мороз сковал землю, не дав разыграться привычной для иного времени хляби и непролазной грязи. Это изрядно облегчило путь нашему немалому каравану. Хотя, несмотря на все ухищрения, внутри кареты пробирало холодом. Что уж говорить об отряде Малышева и моих «гавриках», ехавших верхом — они буквально коченели на ветру.

Лишь Мурат и Лейла, казалось, не замечали стужи. Их неугасимый интерес приковывал к окнам: каждый городок, каждое большое селение по пути вызывало живой отклик. А на всех остановках и ночевках неразлучную пару составляли Миша и Лейла. Они либо без умолку говорили обо всем на свете, либо просто молча смотрели друг на друга, обмениваясь улыбками, полными тайного смысла, понятного лишь им двоим.

Дело шло к свадьбе: Михаил, собравшись с духом, официально попросил руки Лейлы у Мелис. Получив горячее согласие самой невесты, они были признаны женихом и невестой. Когда Миша спросил о выкупе, все слегка опешили. Но Мелис первой пришла в себя. С невозмутимым видом она объявила:

— Ввиду нынешних… непредвиденных обстоятельств, выкуп не требуется. Ибо и приданого за невестой, по совести, пока не числится. Если это встаёт преградой для вас, мы можем расстроить помолвку?

— Госпожа Мелис, — горячо возразил Михаил, — приданое для меня не играет никакой роли! Я искренне люблю Лейлу и уверяю вас, в состоянии содержать семью достойным образом.

Лейла вся вспыхнула, услышав столь искренние слова жениха.

— Я верю вам, Михаил, — мягко, но с тревогой в голосе произнесла Мелис. — Но не станет ли отсутствие приданого непреодолимой преградой для ваших родных? Не откажут ли они в благословении браку с… бесприданницей?

— Нет, нет! Моя бабушка непременно благословит нас! — поспешно заверил Миша, но затем смущенно покраснел. — Вот только… Лейле, возможно, придется принять православие. Уверен, это будет единственным ее условием.

Мелис вопросительно посмотрела на дочь.

— Миша, я приму православие, — тихо, но внятно сказала Лейла, опустив глаза.

— Хорошо, — кивнула Мелис, но ее взгляд, устремившийся на Михаила, стал жестким. — Но помни, Михаил: если ты хоть раз упрекнешь мою дочь ее положением или назовешь бесприданницей — она покинет тебя в тот же день и час. Запомни это, Лейла! — В голосе Мелис прозвучала стальная нота, и я невольно вздрогнул от этой недвусмысленной угрозы. — Поверь, ее отец, Хайбула, хан аварский, при первой возможности обеспечит Лейлу приданым, достойным ее крови. — Никто не усомнился бы в правдивости ее слов.

— Вот и отлично! — с облегчением выдохнул я. — Такой повод нельзя оставить без внимания. Надо отметить помолвку!

Двадцать третьего декабря, под перезвон московских колоколов и хвойный дух, витавший над заснеженными улицами, мы въехали в столицу. Тихона и Илью я завёз к сестре; едва успел обменяться рукопожатием с Михаилом — как они уже растворились в его мастерской. Сестра лишь вздыхала, обратив всё внимание ко мне.

— Мама с Саней теперь в Юрьевском, — сказала она. — А наш дом здесь сдали купцу староверу. В лавке, знаешь, теперь только коврами торгуют. — Она вопросительно посмотрела на меня. — Ты надолго, Петенька?

— Нет, Аня. Заеду в Юрьевское, наскоро повидаюсь с маменькой — и в Петербург. Дела горят. Жену с сыном увидеть хочу, очень.

Мелис с детьми, Анвар с Елмой — все они с любопытством смотрели по сторонам, удивлённые новизной впечатлений от города. Незнакомые звуки, толчея, высота зданий — всё это удивляло, но не более того. После жизни в Стамбуле их трудно было поразить размерами.

— Город не плохой, — только прошептал Анвар, не переставая крутить головой.

Сдав ковры на склад, мы двинулись в Юрьевское.

Лукьянов и Куликов отбыли по своим делам; до Питера добираться им предстояло самостоятельно.

Не удерживал я и Андрея — он просто пылал от нетерпения обнять своих. Уехал он со своим ординарцем, Алексеем Пыжиновым, Лёхой. После ранения в ногу парень не годился для тяжёлых переходов, вот Андрей и взял его к себе, ординарцем.

Настоятельно требовалось утеплить семейство Хайбулы перед дальней дорогой. Анвар и Елма получили добротные овчинные тулупы. Для Мелис подобрали теплую и статную шубу из черного бархата, подбитую беличьим мехом. Особой же неожиданностью стала шуба для Лейлы: Михаил сам выбрал и купил ей великолепную шубу из меха черно-бурой лисицы. Завершили обновления меховыми шапками. Покупки совершили в Малом Городце — цены здесь были значительно ниже московских. Михаил, не без волнения, уговорил Мелис отпустить Лейлу с ним в Тарханы, имение его бабушки в Пензенской губернии. Он намеревался представить девушку семье и торжественно обязался через десять дней прибыть в Петербург (где под городом имелось имение брата Елизаветы Алексеевны). Забрав карету, он с Лейлой, в сопровождении Эркена и Саввы, благополучно отбыли. Почему–то я настоял на сопровождении бойцами, наверное видя беспокойство матери.

После их отъезда мы с Мелис обсудили планы: краткая остановка в Юрьевском — и далее без задержек в Петербург, чтобы устроить Мурата в кадетский корпус.