Русь. Строительство империи 4

Глава 5

Я мчался к западной стене Переяславца, чувствуя, как кровь стучит в висках, а топор в руке дрожит от нетерпения. Ветер бил в лицо, принося с собой запах дыма и железа — запах войны. С востока еще доносились отголоски победы: горящие ладьи варягов тонули в реке, их крики затихали под ударами катапульт Степы, но здесь, на западе, бой только начинался. Киевляне уже забрались на стену — я видел их шлемы, блестящие в утреннем свете, слышал звон мечей и хриплые выкрики. Моя дружина отступала, теснимая врагом.

— Держитесь! — рявкнул я, перепрыгивая через бочку, которую кто-то из наших бросил на пути.

Ноги скользили по влажным камням. Впереди, у бойниц, мелькали тени врагов — широкоплечие, в кожаных доспехах, с топорами и мечами. Они рубили моих людей. Я не мог дать им взять стену.

Первый киевлянин заметил меня слишком поздно. Он повернулся, поднимая меч, но я уже был рядом. Топор в моей руке описал дугу, и лезвие врезалось ему в плечо с хрустом, пробив кожу и кость. Он заорал, падая на колени, а я выдернул оружие, чувствуя, как теплая кровь брызнула мне в лицо. Второй бросился на меня с копьем, но я уклонился, шагнув в сторону, и рубанул снизу вверх, вскрыв ему живот. Он упал, хватаясь за рану, а я шагнул дальше, прямо в гущу боя.

Там было тесно — дружина сражалась плечом к плечу, щиты трещали под ударами, мечи звенели. Киевляне лезли со стены, как муравьи, их было больше, чем я ожидал. Один из моих парней — молодой, с рыжей бородой — упал, схватившись за шею, где торчала стрела. Я стиснул зубы.

На земле, у ног убитого киевлянина, лежал второй топор — короткий, с широким лезвием, чуть тронутый ржавчиной. Я нагнулся, подхватил его левой рукой, не теряя ни секунды. Вес двух топоров в руках был непривычным, но приятным — как будто я стал тяжелее. Я выпрямился, глядя на врагов, которые с опаской окружали меня и ухмыльнулся. Пусть попробуют взять меня теперь.

На меня пошли втроем — здоровые, бородатые, с глазами, полными злобы. Первый ударил топором сверху, но я отбил его своим правым, а левым рубанул ему по ноге. Он взвыл, падая, и я тут же крутнулся, уходя от меча второго. Движение вышло само собой — я завертелся, как волчок, топоры замелькали в воздухе, рассекая все, что попадалось на пути. Второй киевлянин получил удар в грудь, лезвие вошло глубоко, и он осел с хрипом. Третий попытался ткнуть меня копьем, но я отбил древко и, шагнув вперед, рубанул его по шее. Кровь хлынула фонтаном, заливая мне ноги.

Дружина за моей спиной ожила. Кто-то крикнул: «Княже!» — и я услышал, как их голоса набирают силу.

Я шагнул к краю стены, где двое киевлян теснили моего дружинника к бойнице. Один из них обернулся, и я увидел его лицо — широкое, со шрамом через губу. Он поднял щит, но я не стал бить в него. Вместо этого я прыгнул вперед, вложив силу в удар ногой. пятка врезалась ему в грудь, щит не помог — он пошатнулся, замахал руками и с воплем полетел вниз, кувыркаясь в воздухе.

— Это Переяславец! — заорал я, глядя, как он падает на камни внизу.

Это какое-то безумие. Где-то в голове мелькнула мысль о том, что подобное было в фильме из моего прошлого. Второй киевлянин бросился на меня, но я встретил его — лезвие топора врезалось ему в плечо, и он упал. Его добил мой дружинник.

Я обернулся, тяжело дыша. Враги еще лезли на стену, но теперь их было меньше — мои люди отбивались, тесня их назад. Топоры в моих руках казались продолжением меня самого. Каждый удар отдается в костях. Я крутнулся снова, рубанув очередного врага, и увидел, как он падает, цепляясь за край стены. Его пальцы соскользнули, и он исчез внизу с коротким вскриком.

Мы теснили киевлян, шаг за шагом, стена снова становится нашей. Но бой еще не закончился — снизу доносились крики, лязг металла. Я вытер пот со лба тыльной стороной ладони, оставив кровавый след на коже, и сжал топоры крепче.

Пусть идут. Я готов.

Тела убитых лежали у моих ног — кто с разрубленной грудью, кто с проломленной головой, а один, тот, что получил мой «спартанский» пинок, валялся где-то внизу, размазанный по камням. В воздухе висел запах пота, смешанный с дымом от костров.

Мы отбились. Пока.

— Княже! — голос Добрыни прорезал шум боя, заставив меня обернуться.

Он стоял в нескольких шагах, с мечом в одной руке и щитом в другой, его борода была перепачкана, а доспехи покрыты вмятинами. За его спиной двое киевлян наступали на дружинника — парень отбивался, но его теснили к краю. Я рванулся туда, но Добрыня опередил меня. Его щит взлетел, принимая удар меча одного из врагов, а меч тут же вонзился второму в бок, пробив кожаный доспех. Киевлянин захрипел, падая, а Добрыня крутнулся, рубанув первого по руке. Тот выронил оружие, и дружинник добил его, всадив топор в грудь.

— Держись за мной, княже! — крикнул Добрыня, шагнув ко мне.

Мы двинулись вдоль стены, плечом к плечу, как два медведя. Киевляне лезли снизу, их лестницы скрипели под весом, а стрелы свистели. Один из врагов выскочил из-за бойницы, метя мне копьём в грудь, но Добрыня был быстрее — его щит отбил древко, а мой правый топор врезался в шею нападавшему. Кровь брызнула мне в лицо, но я только мотнул головой, отгоняя её от глаз.

— Слева! — рявкнул Добрыня, и я крутнулся, заметив ещё одного киевлянина.

Это был здоровяк, с широкими плечами и топором, что гудел в воздухе, как молот кузнеца. Он ударил, целясь мне в голову, но я поднырнул под лезвие, чувствуя, как ветер от удара шевелит волосы. Мой левый топор вонзился ему в бедро, правый — в бок, и он свалился, заорав так, что у меня заложило уши. Добрыня тут же добил его ударом меча в горло, и мы двинулись дальше.

Я еле вытащил свои топоры с туши здоровяка. Дружина подтягивалась к нам — я слышал их выкрики, видел, как топоры мелькают в утреннем свете. Один из наших поднялся, держась за плечо, и с матом рубанул киевлянина, который лез через приставную лестницу. Враг полетел вниз, цепляясь за край, но пальцы соскользнули, и его крик оборвался где-то внизу. Я ухмыльнулся.

— На край! — крикнул я, заметив, как трое киевлян сгрудились у бойницы, пытаясь пробиться к нам.

Мы с Добрыней рванули туда. Первый успел поднять щит, но я ударил сверху правым топором, проломив дерево и врезавшись ему в плечо. Он пошатнулся, и я пнул его ногой. Он полетел со стены, размахивая руками, будто надеялся зацепиться за воздух. Второй бросился на Добрыню, но тысяцкий встретил его мечом, вспоров живот, а третий получил мой левый топор в грудь и упал, даже не пикнув.

Я выпрямился, тяжело дыша, и оглядел стену. Киевляне отступали — кто спускался по лестницам, кто прыгал вниз, рискуя сломать ноги. Дружина гнала их, мечи звенели, стрелы самострелов щелкали, впиваясь в спины врагов. Один из наших лучников выстрелил, и я увидел, как болт пробил шлем киевлянину, что бежал к лестнице — тот покатился вниз. Мы отбились. Стена снова была нашей.

— Молодцы, — выдохнул я, опуская топоры.

Руки гудели от напряжения, мышцы ныли.

— Хорошо рубился, княже, — буркнул Добрыня, вытирая кровь с меча о плащ убитого врага. — Как вихрь прошёлся.

— Без тебя бы не справился, — хмыкнул я, глядя на него.

Его лицо было усталым. Мы стояли молча, глядя вниз, где киевляне собирались у подножия стены. Они не ушли далеко — я видел, как их командиры кричали, собирая людей, как тени мелькали у шатров.

Дружина вокруг меня приходила в себя: кто-то перевязывал раны куском ткани, оторванным от рубахи, кто-то подтаскивал стрелы для самострелов. Мы отбили стену.

Добрыня стоял рядом, вытирая меч о плащ убитого врага. Его доспехи звякали при каждом движении, а дыхание вырывалось изо рта белыми облачками в холодном утреннем воздухе. Он бросил взгляд вниз, на лагерь киевлян, и сплюнул на камни — густо, с досадой.

— Княже, — буркнул он, не поворачивая головы, — надо отдышаться. Они вернутся, и не одни.

— Знаю, — ответил я, опуская топоры.

Руки дрожали от напряжения, мышцы ныли так, будто я весь день молотил зерно.

Я повернулся к Добрыне.

— Идём к башне. Надо перевести дух.

Он кивнул, и мы двинулись вдоль стены к угловой башне, где стояли наши катапульты. Камни под ногами были скользкими от крови и я пару раз чуть не поскользнулся, но удержался, опираясь на топор, как на посох. Дружина расступалась перед нами, бросая быстрые взгляды.

Мы поднялись на башню — низкое сооружение из дерева и камня. Тут было тесно: двое дружинников сидели у края стены, один точил нож о камень, другой жевал кусок хлеба, отломанный от краюхи. Катапульты возвышались у центре башни, их рычаги торчали вверх, как рога какого-то зверя, но рядом с ними не было ни одного снаряда — ни кувшинов с горючей смесью, ни камней. Я нахмурился.

— Добрыня, — сказал я, кивая на катапульты, — где снаряды? Почему их не использовали?

Он остановился, глядя на пустое место рядом с орудиями. Его лицо потемнело, морщины вокруг глаз стали глубже, а рука сжала рукоять меча. Он молчал мгновение, будто собирался с мыслями, а потом повернулся ко мне.

— Княже, — начал он, — среди наших завелись предатели. Пока мы рубились, кто-то из горожан сбросил все снаряды со стены. Всё, что было — кувшины, пристрелочные камни, — вниз полетело. Катапульты пустые теперь.

Я переваривал его слова. Предатели. Среди моих людей, среди тех, кого я защищал, за кого лил кровь.

— Кто? — выдавил я сквозь зубы. — Кто это сделал?

— Поймали уже, — ответил он, глядя мне в глаза. — Троих. Двоих повязали дружинники, а третий… того сгоряча зарубили, как узнали. Остальные сидят внизу, в сарае у стены. Ждут.

Я стиснул зубы. Предательство — это было хуже, чем враги на стене. Киевляне хотя бы открыто шли на меня, а эти твари прятались за спинами моих людей, улыбались мне в лицо, а потом уничтожали наше оружие. Я представил, как кувшины с горючей смесью, что мы тащили ночью через реку, разбиваются о камни внизу, как огонь, что мог бы сжечь киевлян, гаснет в грязи. Это было не просто предательство — это была наша смерть, отсроченная только чудом.

— Потом разберусь, — процедил я, отводя взгляд. — Сейчас не время. Пусть сидят, подыхают от страха. У нас бой впереди.

Добрыня кивнул, но в его глазах мелькнуло что-то тяжёлое, будто он хотел сказать больше, но сдержался. Он отошёл к дружинникам, что сидели у стены, и буркнул им что-то — те встали, подхватив оружие, и вышли наружу. Я остался у катапульты. Без снарядов она была просто грудой дерева и железа, бесполезной в бою. Я пнул рычаг ногой, и он качнулся с глухим стуком.

Я спустился с башни. Солнце поднималось выше, разгоняя туман. Киевляне внизу готовятся к новому удару. Их командиры кричали, воины тащили лестницы ближе, а в лагере мелькали тени — больше, чем раньше. Я прищурился, пытаясь понять, что они задумали.

— Княже, — голос одного из дружинников вырвал меня из дум. Он стоял у бойницы, глядя вниз. — Они опять лезут. Лестницы ставят.

Я шагнул к нему, выглянув наружу. Он был прав — киевляне снова шли на стену, через пару минут обстрелов с обеих сторон, их лестницы поднялись к бойницам.

Я бросил взгляд на Добрыню, который стоял у башни, и кивнул ему. Он понял без слов — поднял меч, крикнул дружине готовиться. Передышка кончилась. Я сжал топоры крепче, адреналин снова гонит кровь по жилам.

— Держим стену! — рявкнул я, перехватывая топор поудобнее. Дружина вокруг меня ожила: лучники натягивали тетивы, самострелы щелкали, посылая болты вниз, а те, у кого были мечи и топоры, готовились встретить врагов у бойниц. Добрыня стоял справа, его щит был утыкан стрелами, но он держал его крепко.

Первая лестница ударилась о стену прямо передо мной, и я шагнул к ней, не дожидаясь, пока киевляне полезут. Первый враг высунулся из-за края, его борода торчала из-под шлема, а в руках блестел короткий меч. Я рубанул правым топором сверху вниз, и лезвие врезалось ему в плечо, пробив доспех. Он заорал, падая назад, и утянул за собой лестницу и мой топор. Мне подали еще топор. Дружина загудела, кто-то крикнул: «Так их, княже!» — и уголок моих губ тянется вверх.

Но киевляне продолжали. Ещё две лестницы встали рядом, враги полезли сразу кучей, как муравьи. Я крутнулся, рубанув одного по ногам — он свалился, загородив проход, но второй перепрыгнул через него, целясь мне мечом в грудь. Я отбил удар левым топором, а правым ударил снизу, вспоров ему живот. Кровь хлынула на камни, и он упал. Добрыня тут же подскочил, пнув третьего ногой обратно вниз, и лестница снова полетела, ломая кости тем, кто был внизу.

— Сбрасывайте их! — крикнул я, и дружина бросилась к бойницам.

Мы толкали лестницы плечами, рубили канаты, пинали их ногами — всё, что могли. Одна за другой они падали, и крики киевлян смешивались с треском дерева. Но их было слишком много. Новые лестницы поднимаются взамен упавших. Стрелы сыпались градом. Самострелы отвечали, болты вонзались в щиты и доспехи врагов, но этого было мало.

И тут я услышал низкий, гулкий звук, который пробился сквозь шум боя.

Бум. Бум.

Я выглянул за край стены. Внизу, у ворот, киевляне подтащили таран — огромный ствол дерева, подвешенный на канатах, с железным набалдашником, который блестел, как глаз зверя. Десяток воинов раскачивали его, и с каждым ударом ворота дрожали, треща всё громче.

Бум. Бум.

Щепки летели в воздух, дерево гнулось. Долго оно не выдержит.

— Княже, таран! — крикнул Добрыня, его голос перекрыл свист стрел.

Он стоял у бойницы, глядя вниз. Я шагнул к нему, чувствуя, как сердце ухает в груди в такт ударам тарана. Ворота были слабым местом — старые, потрескавшиеся, они держались на честном слове и паре железных скоб. Да, там были баррикады, но их не хватит и на пару минут. Если ворота падут, киевляне ворвутся в город, и стена станет бесполезной.

— Держим лестницы! — рявкнул я, бросаясь к очередной.

Я рубанул по канатам, и она унесла с собой троих врагов. Дружина сражалась рядом.

Мы держались, но таран бил всё сильнее.

Бум. Бум.

Ворота трещали, железо скрипело, и я услышал, как дерево начало поддаваться — глухой треск, словно кость ломается. Я бросил взгляд вниз: киевляне у тарана кричали, подбадривая друг друга, их лица были красными от напряжения.

— Княже, они прорываются! — крикнула Веслава, появившись слева.

Её лук был в руках, стрелы торчали за спиной, а лицо было перепачкано грязью. Она выстрелила, и один из киевлян у тарана упал, схватившись за шею, но на его место тут же встал другой. Я кивнул ей, не тратя слов, и бросился к очередной лестнице, рубя канаты. Она свалилась, но это не спасёт нас. Таран бил без остановки, и ворота уже гнулись внутрь.

И тут я услышал новый звук — низкий гул рогов, донёсшийся не с запада, а с севера. Я повернул голову и прищурился, вглядываясь в лес, тянувшийся вдоль города. Тёмные и быстрые тени мелькали между деревьями и вскоре они вышли на открытое место.

Варяги. Их длинные плащи развевались, щиты блестели, а на копьях трепетали синие ленты. Это были остатки сил Сфендослава. Уцелевшие после пожара на реке. Они обошли Переяславец по лесу и теперь шли на подмогу киевлянам.

— Проклятье, — выдохнул я.

Они двигались быстро, их было не меньше двух сотен. Киевляне у стены оживились, заорали громче, будто почуяли кровь. Варяги выстроились у подножия, усиливая натиск.

Это конец.

Бум. Последний удар тарана был оглушительным. Ворота треснули пополам, дерево разлетелось в щепки, и железные скобы сорвались с петель, упав в грязь. Сквозь пыль я увидел, как киевляне рванулись вперёд, продираясь через нагромождения из досок ящиков, телег и бочек. Стена ещё держалась, лестницы мы сбивали, но ворота пали, и враг был внутри.

— Княже! — голос Добрыни прорезал шум. Он стоял у башни, щит в одной руке, меч в другой, а в глазах тоска. — Что делать?

Я стиснул топоры. Пот стекает по вискам. Ворота свалили, враги лезли внутрь, а с севера шли варяги.

Мы были в клещах. Выхода не было видно.