Русь. Строительство империи 4

Глава 10

Я стоял на площади Переяславца, щурясь от утреннего солнца, которое лениво пробивалось сквозь серую пелену облаков. Ветер гнал пыль по земле, цеплялся за края моего плаща, будто хотел сорвать его с плеч. Передо мной выстроилась дружина — ряды воинов тянулись от края площади до старой часовни, где еще дымились угли вчерашнего костра. Люди молчали, только изредка слышался лязг железа, когда кто-то поправлял щит или перехватывал копье поудобнее. Я прошел вдоль строя, вглядываясь в лица: одни усталые, с потемневшими глазами после ночного боя, другие — настороженные, словно ждали, что я вот-вот прикажу броситься в новую рубку.

Добрыня стоял, скрестив руки на груди, его борода топорщилась от ветра. Он молчал, но его взгляд был тяжелым. Алеша, наоборот, не стоял на месте: то подойдет к одному из варягов, что вчера перешли под мою руку, то ткнет пальцем в чью-то сбрую, проверяя, крепко ли держится. Ярополк маячил чуть дальше, у своих киевлян, и что-то втолковывал Илье Муромцу, тыкая пальцем в сторону восточных ворот. Его светлая борода мелькала среди шлемов, как маяк в этой толпе. Я прикинул: человек пятьсот у меня, может, чуть больше, если считать новоприбывших варягов. А еще триста киевлян Ярополка. Восемь сотен, выходит. Неплохо, но для Киева? Для Сфендослава с его ладьями и печенегов с их конями? Маловато.

— Княже, — позвал Добрыня, шагнув ко мне. Его голос был хриплым, будто он полночи орал команды. — Смотри, вон те, с косами длинными, — он кивнул на варягов, что стояли чуть в стороне, угрюмо глядя под ноги. — Их полсотни, да только веры им мало. Сегодня со мной, завтра к Сфендославу переметнутся, ежели ветер переменится.

Я хмыкнул, глядя на этих рослых парней в кожаных куртках и с мечами, что больше походили на мясницкие тесаки. Но оружие у них крепкое, и рубиться умеют — я сам видел, как двое из них валили моих дружинников.

— Пусть стоят пока, — сказал я, поворачиваясь к нему. — Не доверяю — не значит, что пущу их под топор. Лишние руки в деле пригодятся. А там видно будет, кто чего стоит.

Добрыня кивнул, но в его глазах мелькнуло сомнение. Я отвернулся и двинулся дальше, к своим. Мимо прошел Степан, он ворчал, что снаряды для катапульт кончаются.

Я окликнул его:

— Степа, что с припасами? Хватит на поход?

Он остановился и вытер пот со лба. Лицо у него было красное, как после бани, а рубаха прилипла к спине.

— Княже, ежели по уму считать, то на неделю пути хватит, — начал он, разгибая пальцы. — Зерна два воза, мяса сушеного три мешка, да воды бочки целые С Совиного сегодня придет обоз. А вот железа маловато — стрел для самострелов сотня осталась, да копий этих, — он пнул ближайшую связку ногой, — едва на три десятка наберется. Катапульты пустые стоят, снарядов нет.

Я кивнул, прикидывая в голове. Неделя пути — это если прямо сейчас выступить и идти без остановок. А Киев далеко, да и кто знает, что нас там ждет? Сфендослав, поди, уже новую силу собрал, а печенеги, судя по пустому лагерю, где-то затаились. Восемь сотен воинов, половина из которых мне не до конца верна, да горстка припасов — это не войско, это отряд на один хороший бой. А мне не бой нужен, мне Киев взять надо.

— Ладно, — бросил я Степану. — Собери, что сможешь. И найди кузнецов, пусть работают.

Он кивнул, а я вернулся к строю. Надо было решать, идти или нет. Восемь сотен — это не так мало, если бить быстро и наверняка. Но если Сфендослав успел укрепиться, а печенеги ударят с тыла, то нас сомнут, как траву под копытами. Я прошел еще десяток шагов, остановился у старого дуба, что рос посреди площади, и оперся рукой о его шершавый ствол. Думай, Антон, думай. Киев — это не просто город, это сердце Руси. Взять его — значит стать почти стать Великим князем.

— Княже! — раздался резкий голос. Я обернулся. Ко мне бежал Алеша. Лицо у него было встревоженное. — Княже, гонец с запада!

Я выпрямился. Гонец? От кого?

— С востока войско идет. Много их, говорят. Разведчики видели пыль на дороге, да знамена какие-то чужие. Не наши.

— Сколько? — спросил я, шагнув к нему.

— Не считали еще, — ответил он, вытирая пот с лица. — Но пыль густая, говорят, как от тысячи копыт. Идут быстро, к полудню будут у стен, если не остановятся.

Тысяча копыт. Это не просто отряд, это армия. Я бросил взгляд на Добрыню — он уже шагал к нам, нахмурив брови. Ярополк тоже заметил суматоху и двинулся сюда, таща за собой Илью. Вся площадь загудела, как улей, — воины зашептались, переглядываясь, кто-то схватился за оружие. Я поднял руку, обрывая шум.

— Тихо! — рявкнул я, и голос мой раскатился над площадью, заставив всех замереть. — Алеша, где разведчики?

— У западных ворот.

— Добрыня, — я повернулся к нему. — Бери десяток людей, проверь стены. Степа, ворота закрыть, всех дозорных на башни. Алеша, веди меня к разведчикам. Шевелитесь!

Они разбежались, как муравьи, каждый к своему делу. Я пошел за Алешей. Площадь ожила: кто-то тащил щиты, кто-то бежал к воротам, а варяги встали в строй, глядя на меня с настороженным любопытством. Ярополк догнал меня на полпути.

— Кто это может быть, князь? — спросил он, шагая рядом. — Печенеги бы с востока шли, а эти с запада. Сфендослав?

— Не знаю, — буркнул я, не сбавляя шагу. — Скоро узнаем. Главное — ворота закрыть, пока не подошли. А там разберемся, рубиться или говорить.

Восемь сотен против тысячи — это мясорубка. А если их больше? Если это не печенеги и не Сфендослав, а кто-то третий?

Ладно. Сначала увидеть, потом решать. Мы дошли до ворот, где уже толпились разведчики — трое парней в потрепанных плащах, с луками за спиной. Один, худой, с длинным шрамом через щеку, шагнул вперед, увидев меня. Гонец, стало быть.

— Княже, — начал он, кланяясь. — Видели их с холма. Идут строем, с телегами, знамена красные с черным. Не печенеги, те бы на конях скакали, а эти пешие, да копий у них лес целый. Человек тысяча, а то и больше. И конных около пятисот.

Красные с черным. Я перебирал в голове, чьи это могут быть цвета. Не Сфендослав — у него синие стяги, не печенеги — у тех вообще знамен толком нет. Кто-то чужой. Я кивнул разведчику, отпуская его, и повернулся к Алеше.

— Зови Веславу, — сказал я. — Пусть с лучниками на стены идет. И Ратибора найди, он где-то с дружиной шастает. Надо готовиться.

Алеша умчался.

Я стоял у западных ворот Переяславца, глядя на дорогу, которая уходила за холмы. Пыль еще не поднялась. Ветер гнал по земле сухую траву, она шуршала, цепляясь за обувь. За спиной суета: дружинники тащили бревна, чтобы укрепить ворота, Степан орал на кого-то, требуя быстрее шевелиться, а сверху, с башен, доносились короткие выкрики дозорных. Я повернулся к ним, задрав голову. Один, совсем молодой, с копной русых волос, перегнулся через край и махнул рукой.

— Пока тихо, княже! — крикнул он. — Но идут, точно идут!

Я кивнул, не ответив. Тысяча копий, сказал разведчик. И пятьсот всадников. А у меня восемь сотен, да и те не все свои до конца. Я прогонял мысли о том, что будет, если это враг. Надо держать голову холодной. Алеша вернулся, ведя за собой Веславу и Ратибора. Девушка шла быстро, а Ратибор двигался бесшумно.

— Княже, — сказала Веслава, остановившись передо мной. — Лучники готовы. Дай слово — и встанем на стены.

— Встаньте, — бросил я, кивая на башни. — Но без приказа не стрелять. Сначала понять надо, кто идет.

Она кивнула и махнула рукой своим — десяток лучников, что маячили у ворот, тут же рванули к лестницам. Я проводил их взглядом, а потом повернулся к Ратибору. Он молчал, глядя на меня своими темными глазами, в которых всегда было что-то такое, от чего мороз по коже шел. Носитель «Вежи», как и я, только он свои тайны держал крепче, чем я свои.

— Что думаешь? — спросил я, понизив голос. — Полторы тысячи. Не печенеги, не Сфендослав. Кто?

Он пожал плечами, но ответил тихо, будто слова выдавливал:

— Чужие. Может, венгры. А может, кто похуже. Скоро увидим.

Венгры? Я задумался. Было дело, я через купца Калиту гонцов слал к их князю — Такшоню, кажется, его звали. Предлагал нанять его воинов, когда думал, что на Киев идти придется. Но ответа не было, и я решил, что-либо гонцы не дошли, либо венграм не до нас. Совпадение? Или они все-таки решили прийти, но не с миром? Я выругался про себя и махнул Ратибору.

— Иди с Добрыней, проверь восточную стену. Если это засада, могут с двух сторон ударить.

Он кивнул и ушел, растворившись среди дружинников. Я остался у ворот, глядя, как заколачивают последние бревна. Ворота затрещали, принимая подпорки, — крепкие, дубовые, но против тарана долго не выстоят. Ярополк подошел ко мне.

— Антон, — начал Ярополк, нахмурившись. — Если это Сфендослав с подмогой, нам конец. Может уходить, пока не поздно?

— Уходить? — переспросил я, бросив на него острый взгляд. — Куда? В Березовку? Или в Совиное прятаться? Это Переяславец, Ярополк.

Он сжал губы, но промолчал. Илья вздохнул.

— Князь прав, — прогудел он. — Бежать — значит, все потерять. Но и стоять насмерть без толку не дело. Надо знать, кто идет.

Я кивнул, соглашаясь. Илья дело сказал. Бежать я не собирался, но и бросать дружину под копья без смысла — не мой путь.

Я поднялся на башню, цепляясь за грубые доски лестницы. Сверху открывался вид на дорогу — длинная полоса земли, уходящая к горизонту, пока еще пустая. Вчера все следы боя успели убрать. О сражении напоминала только вытоптанная трава и лужи крови. И вдалеке тлел дымок от сожженного погребального костра убитых.

— Княже! — крикнула Веслава с соседней башни. Она стояла у края. — Вижу их! Знамена красные, черные полосы. Пешие, с телегами. Не конница!

Не конница — уже хорошо. Печенеги бы скакали, как ветер, а эти идут шагом, с обозом. Значит, не набег, а поход. Я стиснул перила башни, вглядываясь в горизонт. Пыль становилась гуще и теперь я видел тени — длинный строй, копья, что торчали над головами, как лес зимой. Красные стяги колыхались на ветру, черные линии на них мелькали, будто змеи. Венгры? Или кто-то другой, кого я не ждал?

— Княже, — раздался голос Ратибора снизу. Я перегнулся через край. Он стоял у подножия башни, задрав голову. — Восток чист. Никаких следов. Если бьют, то только с востока.

— Хорошо, — крикнул я в ответ.

И вернулся к созерцанию дороги. Теперь уже ясно было видно: войско шло строем, не торопясь. Телеги скрипели позади, воины шагали в ногу, копья блестели на солнце. Тысяча, а может, и больше. Я прикинул расстояние — к полудню будут у стен.

Если это враг, то шансов мало. Говорить? А если они не для разговоров пришли?

— Князь Антон, — позвал Ярополк, поднявшись ко мне на башню. — Надо разведчиков еще раз послать. Пусть ближе подойдут, узнают, кто такие.

— Поздно, — буркнул я, не отрывая взгляда от дороги. — Уже идут. Скоро будут здесь. Разведчики не успеют вернуться.

Он выругался. Я бросил на него взгляд и вдруг заметил, как дрогнула его рука. Нервничает сын Святослава. А ведь он прав — знать бы, кто это, можно было бы хоть что-то придумать. Но времени не было.

Я стоял, глядя на то, как пыль на дороге оседает, а тени чужого войска становятся четче. Они остановились в полуверсте от стен — длинный строй копий, красные стяги с черными полосами, телеги позади, что скрипели, как старые кости. Не печенеги, не Сфендослав — это уже ясно. Веслава крикнула с башни, что видит вождя впереди, в кожаной броне, с саблей у пояса. Я прищурился, но лица не разглядеть — слишком далеко. Дружина за спиной гудела.

Я ждал.

От войска отделился всадник. Один, на крепком коне, с белой тряпкой, привязанной к копью. Мирный знак. Я выдохнул, напряжение чуть отпускает. Всадник подъехал ближе, остановился в двух десятках шагов от ворот. Молодой, с длинными усами, которые свисали почти до подбородка, в шлеме с перьями. Он крикнул что-то на чужом языке — гортанно и резко, будто лай собаки. Я не понял ни слова, но смысл уловил: зовут говорить.

— Княже, — начал Добрыня, шагнув ко мне. — Может, это венгры? У них такие усы любят, да и говор похож.

— Может, — буркнул я, не сводя глаз с всадника. — Ратибор, что скажешь?

Он пожал плечами, но ответил тихо:

— Венгры. Такшонь, поди. Ты же к нему гонцов слал.

Такшонь. Неужели дошли посланцы Калиты? Или это ловушка? Если это он, то тысяча копий и полутысяча всадников — это сила, которую я могу повернуть на Киев.

— Добрыня, Ратибор, пойдем со мной, — сказал я, поворачиваясь к ним.

Я махнул всаднику, показывая, что иду. Мы вышли из ворот.

Лагерь венгров раскинулся у подножия холма — низкие шатры из шкур. Воины стояли вдоль пути, глядя на нас. Высокие, в кожаных доспехах, с длинными усами. У каждого сабля или лук, копья торчали из земли, как лес. Пахло жареным мясом и конским потом. Я шел, чувствуя их тяжелые взгляды. Добрыня рядом хмыкнул, шепнув:

— Поглядывают, будто добычу делят. Не доверяю я им, княже.

— И я не доверяю, — ответил я тихо. — Но если это Такшонь, то говорить будем. А там посмотрим.

Всадник привел нас к большому шатру в центре лагеря. Шкуры на нем были темные, почти черные, с вышитыми красными узорами, внутри горел огонь и дым валил наружу. У входа стояли двое — широкоплечие, с саблями наголо, но нас пропустили, едва всадник что-то буркнул. Я шагнул внутрь, пригнувшись, чтобы не задеть низкий полог. В нос ударил запах дыма и шерсти. Шатер был просторный, стены увешаны коврами с дикими узорами — звери, стрелы, солнце. Посреди горел очаг, над ним висел котел, в котором что-то булькало. А у дальней стены, на груде шкур, сидел глава всего этого.

Крепкий мужик, лет сорока, с густой бородой, спадающая на грудь. Лицо обветренное, глаза узкие, хитрые, как у лиса. На нем была кожаная броня, расшитая медными бляхами, у пояса — сабля с резной рукоятью, а рядом лежал лук, длинный, почти в рост человека. Он смотрел на меня, не вставая, и ухмыльнулся, показав желтые зубы. Рядом с ним сидел еще один, помоложе, с такими же усами, но без брони — в рубахе и штанах, с ножом в руках, которым он чистил яблоко.

— Ты Антон, князь Переяславца? — спросил Такшонь, с хрипотцой.

Говорил он на нашем языке, но с акцентом, будто слова жевал перед тем, как выплюнуть.

— Я, — ответил я, останавливаясь у очага. Добрыня и Ратибор встали за мной, молча, но оба готовы выхватить оружие в любой момент. — А ты князь венгров?

Он кивнул, ухмылка стала шире. Он приглашающее пригласил сесть на шкуры, мы сели.

— Такшонь я. Слыхал о тебе. Гонцы твои дошли, а я и решил сам прийти, посмотреть, что за князь такой, что чужие мечи зовет.

Я прищурился. Пришел сам? Это хорошо или плохо? Я кивнул на шатры за стенами.

— Это мирный поход или мне стены крепче держать?

Он засмеялся, как собака тявкнула. Молодой с ножом тоже хмыкнул, не отрываясь от яблока.

— Мирный, пока ты сам мир держишь, — сказал Такшонь, наклоняясь вперед. — Слыхал я, ты тут знатно порезвился. Киевлян разбил. А у нас с Киевом свои счеты. Уверен, пойдешь мстить за своих. Вот и подумал — может, вместе пойдем?

Я молчал, перебирая его слова. Вместе на Киев? Это то, что мне нужно. Полторы тысячи венгров — это сила, которая может значительно усилить меня. Но венгры — не друзья, это наемники, а наемники любят золото. Я бросил взгляд на Добрыню — он молчал. Ратибор смотрел на Такшоня, как на зверя в клетке, — спокойно, но с расчетом.

— Вместе — это как? — спросил я, скрестив руки на груди. — Ты мне мечи даешь, а я что?

Такшонь откинулся назад, потянулся к котлу и зачерпнул деревянной ложкой что-то густое, пахнущее мясом и специями. Он отпил, вытер бороду рукавом и только тогда ответил:

— Мечи мои, да. Тысяча воинов, копья, луки, сабли. И полутысяча всадников. Идем с тобой на Киев, бьем твоих врагов. Но золото твое. И добыча — пополам.

Я кивнул, прикидывая. Золото у меня есть. Добычу делить — не жалко, если Киев взять удастся. Но что-то в его голосе, в этой ухмылке, меня цепляло. Слишком легко он согласился. Или это я слишком подозрительный стал?

— И еще одно, — добавил я, — венгры мои в города твои не входят. Стены бьем, ворота открываем, а дальше я сам.

— Лады, — быстро согласился венгр.

— До зимы пойдешь? — спросил я, глядя ему в глаза. — Или как?

Он снова засмеялся, хлопнув себя по колену.

— До зимы, князь. Зима придет — домой пойдем. У нас свои земли, свои дела. Но до того — мечи твои. Слово даю.

Слово венгра. Я хмыкнул про себя. Слово — это ветер, а ветер переменчив. Но выбора у меня не было. Восемь сотен против Киева — мало. А полторы тысячи венгров сверху — это уже почти две с половиной тысячи. Я наклонился ближе к очагу, чувствуя жар на лице.

— Хорошо, — сказал я. — Идем вместе. Золото дам, добычу поделим. Но если предашь — голову сниму, Такшонь. Сам.

Он кивнул, ухмылка не исчезла, но глаза сузились.

— Договорились, князь. Завтра выступаем?

— Через два дня, — ответил я, поднимаясь и поворачивая к выходу. — Готовь своих.

Я вышел из шатра, Добрыня и Ратибор за мной. Снаружи венгры провожали нас взглядами. Я шел обратно к воротам, чувствуя, как гудит голова. Союз с Такшонем — это риск.

— Княже, — начал Добрыня, понизив голос, когда мы отошли от лагеря. — Ты ему веришь? Смотрит он, как купец на базаре, что тебя обвесить хочет. А эти его усачи — грабители, не воины. Предать могут.

— Не верю, — ответил я, не сбавляя шагу. — Но мне не вера нужна, а мечи. Тысяча копий и пять сотен всадников — это сила, Добрыня. С нашими восемью сотнями Киев не взять, сам знаешь.

Он хмыкнул, но спорить не стал. Ратибор молчал, только кивнул чуть заметно, будто соглашаясь. Я бросил взгляд назад — шатер Такшоня все еще виднелся, дым вился над ним, как змея. Венгры не походили на друзей, но и врагами пока не были. Наемники. А с наемниками я работать умел — главное, держать их в узде и платить вовремя. Мы дошли до ворот и Алеша, увидев нас, махнул рукой с башни. Ворота заскрипели, открываясь, дружинники расступились, пропуская меня внутрь. Ярополк ждал у стены, скрестив руки, его светлая борода топорщилась от ветра.

— Ну что? — спросил он. — Кто это был?

— Венгры, — ответил я, останавливаясь. — Такшонь, их князь. Хочет идти с нами на Киев.

Ярополк прищурился, Илья рядом прогудел что-то невнятное.

— И ты согласился? — продолжал Ярополк, с тревогой. — Чужаки, Антон. Они не за Русь, они за золото. А если Сфендослав их перекупит?

— Не перекупит, — буркнул я. — Золота у меня хватит. А мечи их мне нужны. Ты сам говорил — восемь сотен против Киева не вытянут. Теперь будет намного больше. Это уже войско.

Он сжал губы, но кивнул. Видно было, что ему не по душе, но спорить не стал — понимал, что я прав. Я махнул Добрыне и Ратибору, чтобы шли за мной, и двинулся к терему. Надо было думать, как это все провернуть. Венгры — сила, но сила дикая, необузданная. А мне нужен порядок, чтобы Киев взять, а не просто кровью залить поле перед ним.

В тереме было тепло, пахло хлебом — Милава хлопотала у очага. Я скинул плащ, бросил его на лавку и сел у стола. Добрыня плюхнулся рядом, Ратибор встал у стены, скрестив руки.

— Золота у тебя много, княже, — сказал Добрыня, потирая бороду. — Но они жадные. Добычу пополам — это половина Киева, если возьмем. Не жирно ли им?

— Не жирно, если Киев наш будет, — ответил я. — Главное — договориться четко. Я их до стен доведу, а дальше — сами. Но обманут — пожалеют.

Ратибор наконец подал голос:

— Договор нужен. Не слово, а знак. Венгры уважают клятвы на крови. Дай им такое — крепче держаться будут.

Я кивнул, задумавшись. Клятва на крови — это дело серьезное. У нас такое тоже бывало, но редко. Если Такшонь согласится, то это уже не просто слова на ветер. Я откинулся на спинку лавки, глядя в потолок.

— Ладно, — сказал я. — Завтра с утра иду к нему снова. Договор скрепим. Но вы с Алешей и Веславой готовьте дружину. Нужно много самострелов.

Дверь скрипнула и вошла Милава. Волосы растрепаны, руки в муке, глаза строгие. Она посмотрела на меня, потом на Добрыню с Ратибором, пробурчала:

— Искра вон под замком лежит, а ты новых змей в дом тащишь…

Я ухмыльнулся, не сдержавшись. Ее забота была понятна, но иногда она перегибала.

— Не в дом, Милава, — ответил я. — До стен только.

Она фыркнула, но промолчала, шагнув к очагу.

— Княже, — вбежал рыжебородый дружинник, — там это… очнулась сталбыть… Искра.