Русь. Строительство империи 4

Глава 16

Всадники с белым стягом приближались, поднимая пыль над полем. Я стоял у частокола. Солнце уже поднялось высоко, освещая лагерь. Веслава умчалась за Добрыней и Ярополком. Нас видят и ждут. Я поправил топор за поясом, вдохнул воздух и шагнул вперед, на нейтральную полосу между лагерем и стенами.

Добрыня догнал меня первым, теребя бороду и щурясь на всадников. За ним шел Ярополк со спокойным лицом. Такшонь подъехал последним, с ухмылкой, не сходившей с его лица. Я кивнул им и мы встали в ряд, глядя, как пятеро всадников останавливаются в десятке шагов. Стяг парламентеров трепался на ветру. Я всматривался в их лица, пытаясь понять, кто передо мной.

Один из них спрыгнул с коня. Высокий и широкоплечий, с жестким взглядом и шрамом. Я напрягся, узнавая его. Сфендослав. Он шагнул вперед, глядя на меня сверху вниз и криво ухмыльнулся. За ним спешились еще трое — бояре, судя по богатым плащам и седым бородам, а пятый остался на коне, держа стяг. Я молчал.

— Ярополк, — сказал Сфендослав, повернувшись к нему первым. — Ты переметнулся к врагам, да еще и привел сюда чужаков?

Ярополк шагнул вперед, сжав кулаки.

— Киев мой, — ответил он, чеканя слова. — Я сын Святослава. Город принадлежит мне. Не по праву рождения, так по праву силы. Вече выбрало меня после смерти Игоря. Открой ворота, Сфендослав, и я войду один, без крови.

Сфендослав хрипло засмеялся. Он скрестил руки на груди, глядя на Ярополка с насмешкой.

— По праву? — переспросил он. — Вече нынче такое, — он неопределенно повел рукой, — вчера оно выбрало тебя, а сегодня оно выбрало меня правителем. Ты предал город, Ярополк, а теперь стоишь тут с чужаками. Киев мой.

Я смотрел на него с легким прищуром.

Вече? Значит, он заручился поддержкой бояр, пока Ярополк был со мной. Хитрый, как лис, наглый, как волк. Я перевел взгляд на бояр за его спиной, изучая их. Один — седой, с длинной бородой, стоял прямо, другой — низкий, толстый, нервно теребил пояс. А третий какой-то знакомец. Точно, Драган. Наемник, который помогал мне брать Совиное. Что он здесь делает?

Драган поймал мой взгляд, но не отвел глаз — только кивнул чуть заметно, как старому знакомому. Я нахмурился. И как это понимать? Он со Сфендославом. Это было понятно еще при прошлой встрече у Игоря. Но с этим новгородцем ему явно не комфортно.

Ладно, надо будет подумать на досуге. И выслушать их до конца.

Ярополк шагнул ближе:

— Вече не вечно, Сфендослав. Народ вспомнит, чья кровь течет в моих жилах. Открой ворота, или я возьму их сам.

— Ты, насколько я знаю, отрекся от рода, — отрезал новгородец.

Сфендослав фыркнул, повернувшись ко мне.

— А ты, Антон, — выплюнул он, растягивая слова. — Чего молчишь? Привел сюда своего пса Ярополка и думаешь, что Киев падет перед тобой?

Я выпрямился и заставил себя говорить спокойно. Ярополк сжал рукоять меча.

— Я не прошу, Сфендослав, — сказал я. — Я требую. Открой ворота сейчас, и моя армия останется за стенами. Никто не тронет город. Откажешься — и я отдам Киев на разграбление. Выбирай.

А чего мусолить-то? С такими надо говорить на языке ультиматумов.

Он замолчал, глядя на меня, его челюсть напряглась. Бояре за его спиной зашумели, переглядываясь, но Сфендослав поднял руку, заставив их замолчать. Такшонь хмыкнул за мной, явно довольный угрозой.

— Разграбление? Вот как заговорил, значит? — заявил он, оскалившись. — Вот твой истинный облик, Антон. Чужак, что привел на Русь пришлых волков.

Я хотел ответить, но заметил, как Драган наклонился к нему и что-то шепнул. Сфендослав глянул на Такшоня, потом снова на меня, и ухмылка его стала шире.

— Да, — продолжил он, ткнув пальцем в Такшоня. — Еще и венгры с тобой. Чего ждать от такого чужака, как ты? Ты не наш, Антон. И Киев тебе я не отдам.

Я пропустил его слова мимо ушей. Чужак? Пусть говорит. Я не ради его слов сюда пришел. Я повернулся к седому боярину — тому, что стоял прямо, с длинной бородой.

— Я даю вам время до утра, — сказал я, глядя на него. — Подумайте. Откроете ворота — Киев останется цел. Нет — и я сожгу его и отдам на разграбление. Выбирайте сами.

Сфендослав фыркнул, шагнув вперед.

— Нет никакого выбора, Антон, — сказал он, почти рыча. — Ответ уже есть. Нет. Киев не сдастся.

Боярин посмотрел на меня, потом на Сфендослава, кивнул, но ничего не сказал. Остальные тоже молчали. Я кивнул им в ответ, повернулся и пошел к лагерю. Добрыня, Ярополк и Такшонь двинулись за мной.

Мы отошли шагов на двадцать, когда Сфендослав крикнул в спину:

— Утро ничего не изменит, чужак!

Я даже не обернулся. Переговоры кончились.

В лагере я остановился у частокола. Ярополк сжал кулаки, глядя им вслед, и буркнул:

— Он украл мой город.

— Вернем, — сказал я.

— Разграбление, княже? — спросил Такшонь. — Мои воины уже жаждут этого.

— Посмотрим. Ждем утра.

Добрыня промолчал. Я повернулся к Киеву.

Лагерь гудел за спиной. Добрыня, Ярополк и Такшонь думали о своем. Ярополк — о городе, который был домом его отца, Добрыня — о штурме, что нам предстоит, а Такшонь — о добыче, на которую он мысленно зарился.

Я вдохнул холодный воздух, прогоняя слова Сфендослава из головы. Чужак? Пусть так. Главное — взять Киев.

Я повернулся к своему тысяцкому.

— Добрыня! Готовь катапульты. Если утром ворота не откроют, будем бить.

Он кивнул и ушел к обозу, где стояли машины. Ярополк посмотрел на меня.

— Они не сдадутся, Антон, — сказал он тихо. — Сфендослав их крепко держит.

— Тогда сломаем.

Он кивнул, сжав челюсть, и пошел к своим киевлянам. Такшонь хмыкнул.

— Сломаем, княже? — спросил он, ухмыляясь. — Или сожжем?

— Одно другому не мешает, — бросил я, не оборачиваясь и пошел к шатру.

Лагерь жил своей жизнью. Я обошел его, проверяя, как люди готовятся. Дружина тащила снаряды-кувшины к катапультам, самострелы с болтами лежали наготове. Веслава нашла меня у костра. Я грел руки, глядя на пламя.

— Лазутчики вернулись, — сказала она, садясь рядом. — В городе шум. Сфендослав людей на стены гонит.

— Сколько?

— Тысячи две, может, больше, — ответила она. — Лучники на башнях, копейщики у ворот.

— А бояре? — спросил я, вспомнив Драгана.

— С ним, — сказала она. — Драган тоже.

Я хмыкнул.

— Следи дальше, — велел я Веславе. — Если что-то изменится, буди меня.

Она кивнула и ушла. Солнце садилось, окрашивая стены красными бликами. На башнях зажигаются факелы.

Ночь опустилась над лагерем. Я лег в шатер, но сон не шел — в голове крутились переговоры, слова Сфендослава, лицо Драгана. Чужак. А кто он сам? Узурпатор, который украл город из-под носа Ярополка. Завтра все решится.

Утро встретило холодом, пробирающим до костей. Я вышел из шатра, умылся водой из бадьи и оглядел лагерь. Дружина стояла у частокола, самострелы в руках, катапульты готовы, кувшины сложены рядом. Киевляне Ярополка проверяли копья, галичане Такшоня седлали коней, я слышал, как он орет на своих, подгоняя. Я подошел к Добрыне, который стоял у катапульт, глядя на город.

— Ворота закрыты, — сказал он, щурясь на стены. — Ждут.

— Скоро начнем.

Я повернулся к Киеву, глядя на башни. Факелы догорели, но я видел тени людей — лучники, копейщики, все на местах. Сфендослав не открыл ворота. Значит, бой.

Сфендослав выбрал свой путь, и я выбрал свой.

— Готовь катапульты, — сказал я Добрыне.

Тысяцкий проводил последние приготовления. Катапульты выдвинулись на позиции. Ворота оставались закрыты, на башнях мелькали тени лучников. Катапульта выстрелила пробным кувшином с водой. Кувшин взмылся ввысь и с недолетом разбился в десятке метров от стены. Это вызвало смех у киевлян. Катапульты подправили цели.

Я сжал топор и повернулся к Добрыне.

— Время вышло, — сказал я. — Бьем.

Он кивнул, махнул дружине, и люди засуетились у катапульт. Я отошел в сторону, глядя, как воины подтаскивают кувшины с горючей смесью, как натягивают рычаги.

Дружина уже зарядила первую машину — кувшин лежал в ложке, готовый к броску. Добрыня глянул на меня, ожидая приказа. Я махнул рукой.

— Бей! — крикнул я.

Рычаг щелкнул, катапульта дрогнула, кувшин полетел к стенам, оставляя в воздухе темный след. Он ударил в башню слева от ворот — раздался треск, вспыхнуло пламя, и я услышал крики за стенами. Второй кувшин улетел следом, попав в саму стену — огонь лизнул дерево, дым поднялся столбом. Дружина заулюлюкала, натягивая рычаг третьей машины.

Я смотрел, как огонь растекается по стене, как тени на башнях мечутся в панике.

В течении часа снаряды летели один за другим. Киевляне в бесплотных попытках потушить пламя метались по стене. Деревянные стены охотно поддавались языкам пламени. Горючая смесь с шипением и треском пожирала бревна крепостной стены. Нужно им помешать организованно тушить пожар.

— Самострелы! — крикнул я, и воины подняли оружие.

Они прошли чуть дальше катапульт. На стене было зарево. Никто даже не пытался встретить моих арбалетчиков. Щелчки тетивы разорвали воздух, болты полетели к башням. Несколько таких залпов сократили энтузиазм в тушении пожара. А потом стало уже поздно тушить. Пламя с диким ревом начло вылизывать стены вместе с людьми. Я приказал арбалетчикам отступить.

Да уж. Не ожидал такого. Около сотни снарядов сделали свое дело. Если сейчас киевляне не потушат пожар, то город просто весь сгорит.

Веслава подбежала ко мне, глаза ее блестели от азарта.

— Сфендослав на стенее, — сказала она, задыхаясь. — Кричит на своих. Драган с ним, тащит его вниз.

Мои губы дрогнули в усмешке.

Я смотрел на Киев. Огонь пожирал стены, дым застилал башни.

Пламя, что лизало деревянные бревна, уже не было просто вспышкой — оно превратилось в жадного и ненасытного зверя. С треском и шипением горючая смесь, которой начинялись кувшины, пожирала все, до чего могла дотянуться. Сначала огонь казался управляемым: он цеплялся за башню слева от ворот, лениво пробовал дерево на вкус, оставляя черные подпалины. Но стоило ветру подхватить искры, как пламя рванулось вперед, будто живое существо, почуявшее добычу. Я наблюдал, как багровые языки взбираются выше, обнимают бревна, превращая их в уголь. Дым поднимался густыми клубами, заволакивая небо, и даже здесь, в лагере, я чувствовал его едкий запах — смесь горелого дерева, смолы и чего-то еще, почти живого, как крики людей за стенами.

Киев горел.

На башнях замелькали тени. Киевляне метались, пытаясь сбить огонь водой. Кто-то лез по лестницам, кто-то кричал, размахивая руками, но все было напрасно. Пламя не знало жалости. Оно цеплялось за сухие доски, прогрызало их насквозь, и вскоре одна из башен — та, что ближе к воротам, — начала крениться. Бревна, обугленные до сердцевины, трещали, как кости под ударом топора. Раздался глухой стон дерева, а потом — оглушительный грохот. Башня рухнула, подняв в воздух сноп искр и облако черного дыма. Я услышал, как дружина за моей спиной замерла, кто-то даже засмеялся.

Кажется, зря я арбалетчиков отправлял мешать тушить пожар. Но кто ж знал?

Стена, которая казалась такой несокрушимой утром, теперь превращалась в головешки. Огонь шел по ней, как волна, оставляя за собой лишь тлеющие остовы. Там, где еще недавно стояли лучники, теперь плясали языки пламени, пожирая их позиции. Я видел, как один из них попытался сбежать, но споткнулся и исчез в дыму. Деревянные ворота, укрепленные железом, держались дольше, но и они начали поддаваться. Смола, которой их пропитали, вспыхнула ярким оранжевым светом, а вскоре створки начали прогибаться, трещать, а потом — с ужасающим звуком — лопнули. Огонь ворвался внутрь.

Атака, которую мы готовили для штурма больше не нужна. Все решил этот огненный залп.

В лагере воины заворожено глядели на пожар. Катапульты стояли молча, их рычаги опущены. Кувшины с горючей смесью лежали нетронутыми — их больше не требовалось. Да и осталось то их с десятка два, не больше.

Киев горел. И это было не просто зрелище — это была победа, добытая огнем.

Пламя перекинулось дальше, за стены. Я видел, как огонь лизнул крыши домов, теснившиеся у крепости. Солома вспыхивала мгновенно, и вскоре дым поднялся уже не только от стен, но и из глубины города. Крики стали громче — теперь это были не только воины, но и простые люди, чьи жизни рушились вместе с их хижинами. Ветер, что дул с юга, разносил искры.

Пожар вышел из-под контроля. То, что началось как удар по Сфендославу, теперь грозило стереть Киев с лица земли. Я прищурился, глядя на стены, превратившиеся в черные скелеты, торчащие из земли. Бревна лежали кучами углей, тлеющих красным светом. Башни были объяты дымом, и даже железные скобы, что держали их, начали плавиться, капая вниз, как слезы.

Добрыня подошел ко мне с мрачным лицом.

— Княже, — сказал он тихо, — город горит. Если так пойдет, от Киева ничего не останется.

Я кивнул, не отводя глаз от огня.

— Мы сейчас ничего не можем сделать, — ответил я. — Сфендослав сам выбрал свою участь.

Он промолчал, теребя бороду. Ярополк стоял неподалеку, глядя на пожар с каким-то странным выражением боли. Это был его дом. Но он не сказал ни слова.

Такшонь, напротив, ухмылялся, глядя на пламя. Его венгры уже обсуждали, что возьмут из пепла, если что-то уцелеет.

Огонь ревел, заглушая все звуки. Стена лежала в руинах. Местами бревна еще держались, но их основания обуглились, и они падали одно за другим. Я видел, как киевляне на стенах бросали попытки тушить пожар — вода испарялась, не долетая до пламени, а дым душил их раньше, чем они успевали что-то сделать. Кто-то прыгал вниз, в ров, надеясь спастись, но большинство исчезало в огне.

Огонь сделал больше, чем могла бы моя армия. Штурм, копья, мечи — все это стало ненужным. Киев падал не под натиском дружин, а под тяжестью собственного пламени. Я смотрел, как дым застилает небо, как последние башни рушатся, как стены превращаются в головешки. Это был конец.

И, возможно, конец самого города.

Солнце клонилось к закату. Пожар разгорался все сильнее.

Ночь упала на лагерь тяжелым покрывалом, заглушая шум киевского пожара. В ночи он горел еще более величественно. Я стоял у шатра, глядя, как дым поднимается над городом. Ярополк смотрел с некой долей жалости на все это. Впрочем у Такшоня был такой же взгляд. Уверен, что мотивы у них абсолютно разные. Я приказал армии ждать утра. Войско улеглось спать, выставив дозорных.

Я повернулся к Веславе. Она стояла у частокола, глядя на город с суровым лицом

— Зови лазутчиков, — сказал я тихо. — Пора.

Она кивнула, не спрашивая зачем, и умчалась к лесу, где ждали ее подчиненные — двенадцать воинов из «Тайной гридницы». Я подошел к шатру, взял плащ потемнее. Ратибор нашел меня, будто чуял, что я задумал.

— Идешь? — спросил он, глядя на меня из-под капюшона.

Я кивнул.

— Пойдешь со мной?

— Духи велят, — ответил он.

Я хмыкнул. Ратибор и его духи — надежнее нет. Мы вышли к лесу, где Веслава уже собрала лазутчиков. Двенадцать теней в темных плащах, с кинжалами за поясом, стояли молча, глядя на меня.

— Слушайте, — сказал я, понизив голос. — В Киеве суматоха. К сожалению, Сфендослав жив. Он держит оборону. Мы идем туда. Нужно срубить голову врагу, лишить их князя.

Лазутчики не проронили ни звука.

Мы двинулись через лес, обходя лагерь. В том месте, где тени деревьев скрывали нас от глаз киевлян на стенах. Ночь была темной и холодной, ветер шумел в ветвях, заглушая наши шаги и раздувая пламя пожара в Киеве. Лазутчики шли бесшумно. Веслава держалась рядом, а Ратибор замыкал строй. Я вел их к рву у западной стены — туда, где огонь еще не добрался, но где стена была самой низкой.

Мы вышли с края леса.

Лазутчики поползли ко рву. Ров — одно название, воды где-то по колено. Большей сложностью для нас был ил, который мешал ходить по дну. Стараясь издавать как можно меньше шума, мы прошли это место. Я шел первым. Ратибор помогал Веславе и скоро мы все были у стены. Бревна здесь были подгнившими и старыми. С помощью «кошек», которые отлично показали себя еще в Совином, мы взобрались по стенам. Я пролез, цепляясь за гнилые бревна. За мной пошли остальные, и мы оказались внутри — в темном проходе под башней, где пахло сыростью и дымом.

Я шел вперед, держа кинжал наготове. Возле стены была лестница вниз. Где-то в стороне кричали люди Сфендослава. Лестница вывела нас к складу. А чуть дальше виднелся богатый терем. Вряд ли это княжеский.