Русь. Строительство империи 4

Глава 21

Лезвие в засохшей крови, рукоять липкая — аж тошно. Рогволод не шутит: стоит мне кинуть катапульты на стены Полоцка, и он Веславе горло перережет. Надо что-то решать, пока этот князек не решил покрасоваться перед своими псами.

Шатер воняет дымом и мокрой шерстью — утром слегка лил дождь и полог до сих пор не просох. Снаружи слышно, как дружина топчется, кто-то матерится, подгоняя коня. Я тру виски. В голове кавардак: штурм — верная смерть Веславы, а без штурма этот Рогволод решит, что я слабак, и вообще оборзеет. Надо найти ход какой-то хитрый, чтоб и город взять, и ее вытащить. Где ж его взять-то?

Дверной полог откидывается, вваливаются Добрыня, Ратибор и Такшонь. Добрыня хмурый, борода в саже — видать, у костра грелся. Ратибор щурится, будто в темноте шатра духов своих высматривает. А Такшонь лыбится.

— Ну что, княже, — Добрыня садится на лавку, — пора решать. Я б ночью малым отрядом пошел, через ров перемахнул, да стражу у терема снял. Веславу вытащим, а там и штурмовать можно.

— Диверсия? — бурчу я, глядя на кинжал. — А если заметят? Это Смоленск удалось взять из-за низкой и обветшалой крайней стены. А здесь все крепенько. Рогволод ее сразу прирежет, и хана твоей диверсии.

— Так не заметят, — Добрыня пожимает плечами. — Я ребят знаю, тихо пойдут.

— А если не тихо? — я хмыкаю. — Если этот гад ее на стену вытащит и при всех глотку вскроет?

Он молчит. Знает, что прав я. Ратибор кивает, а Такшонь ухмыляется.

— Что смешного, венгр? — рычу я, поворачиваясь к нему.

— Да ты, княже, так печешься о бабе, — Такшонь хлопает себя по колену. — То ли дело — ворота вынести да башку Рогволоду оттяпать. А сколько добра можно будет урвать с полочан? Это ж сказка. Ну помрет одна баба из-за этого. И что?

— Я своих людей на злато не меняю! — я встал нахмурившись. — Ты это запомни.

Такшонь прищуривается, но молчит. Видать, понял, что я не в настроении его венгерские байки слушать. Добрыня кашляет в кулак, пытаясь призвать меня к холодной голове и остыть.

— Есть ход другой, — тихо говорит Ратибор. — Не штурм, не диверсия. Хитрость нужна. Духи шепчут: обманешь врага — живыми все будут.

— Здесь поподробнее, — я сажусь обратно и смотрю на него. — О чем речь?

Он не отвечает, только ухмыляется и пожимает плечами.

— Дык, придумать надо.

Я отворачиваюсь. Хитрость… Легко сказать. И тут в углу шатра раздается голосок, с ехидцей такой, будто девка с базара дразнится.

— Хочешь тайну Полоцка, княже? — Вежа вдруг сама появилась. Золотистая, с длинной косой, улыбается, как кошка над сметаной. — За каких-то 5 000 очков влияния я шепну тебе кое-что вкусное.

Я аж замер. 5 000 очков — это не так уж и много. Оно того стоит. Скрепя сердце, киваю сам себе.

«Ладно», — бурчу мысленно. — «Давай свою тайну, вымогательница».

«Ой, какой грубый», — Вежа хихикает. — «Слушай внимательно, княже. Есть под Полоцком тоннель. Начинается в лесу, за старым дубом, что с выжженной корой. Ведет за стену подо рвом, прямо в подвал кузницы, у южной стены. Узкий, вонючий, но пролезешь. Только не благодари, я ж добрая».

Голос стихает и образ исчезает. А я сижу с открытым ртом. Это сейчас что было? Система сама вмешалась в планирование моих поступков? Но почему? Что случилось?

А тут еще и такая новость. Тоннель. Под городом. Это ж выход! Если это правда — могу внутрь пробраться, Веславу вытащить, а там и Рогволода прижать. Но если нет? Если засада там? Очки-то уже сняла, зараза, баланс в голове мигнул — 23 316 стало, было на 5 тысяч больше.

— Княже, ты чего? — Добрыня смотрит на меня нахмурившись. — Что бормочешь?

— С самим собой, — отмахиваюсь я и резко встаю. — Есть дело. Ратибор, зови лазутчиков, самых шустрых. Надо лес обшарить, за южным склоном. Дуб там ищем, старый, горелый. И ход под землей.

— Ход? — Такшонь прищурился. — Это что, княже, втихаря город брать собрался?

— А ты думал, я воинами стены ломать буду? — хмыкаю я. — Сиди пока, Такшонь, пей мед свой. Венгры твои пригодятся еще.

Он весело смеется. Ратибор кивает и уходит за ребятами. Добрыня смотрит на меня, будто понять пытается, что я задумал. А я стою, кинжал Веславы в руках кручу и думаю: если тоннель существует, то я этого Рогволода голыми руками удавлю. И Веславу вытащу. А если нет? Ведь неспроста Вежа без моего прямого призыва выдала этц информациб?

Снаружи завывает ветер, шатер трясет. Лазутчиков в итоге я отправил. Они скоро вернутся.

Утро пришло сырое, с туманом. Я стою у шатра, смотрю на Полоцк вдали — его стены торчат из дымки, будто зубы гнилые. Лазутчики вернулись ночью, шепнули: тоннель есть, узкий, воняет тухлятиной, но пройти можно.

Теперь надо Рогволода с толку сбить, чтоб он Веславу не тронул, а я пока внутрь пролезу. Штурм с катапультами — верный провал затеи, а мне Веслава живая нужна, а не в виде похоронного подарка.

Вызываю Такшоня с Добрыней, те притопали быстро. Объясняю им задумку — без лишних слов, по-простому.

— Такшонь, бери своих венгров, иди к западным воротам, — говорю я, тыча пальцем в карту на шкуре. — Шумите, копьями махайте, стройте там херабору какую-нибудь, будто укрепления. Но без катапульт. Чтобы выглядело грозно, но в бой не лезь.

— Это что скоморошью забаву играть? — Такшонь скалится. — Мои ребята добычу хотят.

— Добычу свою в Полоцке возьмешь, когда я его открою, — отрезал я.

Он хмыкает, но кивает. Поворачиваюсь к Добрыне.

— А ты, брат, с ополченцами на юг иди. Маршируйте туда-сюда, стройтесь, будто атаку готовите. Пусть Рогволод голову ломает, куда я ударю. Главное — стены не трогайте, Веславу спугнем.

— Не сложно. Сделаем, — Добрыня кивает, теребонькая бороду. — А ты сам что?

— Я ночью полезу, — бурчу я, не вдаваясь в детали. — Вы мне время дайте, чтоб этот гад отвлекся.

Добрыня долго на меня смотрит, будто вынюхивает подвох. Знает, что я упрямый. Такшонь смеется. Вот поражаюсь его беззаботности.

— Ну, княже, ты затейник! Ладно, пошумлю я у ворот. Только если они с перепугу обделаются, я не виноват.

— Идите, время теряем, — откликнулся я.

Они ушли, а я смотрю на карту. Полоцк, как крепкий орех — снаружи не расколешь, а внутри, может, и гниль найдется. Главное — Рогволода обмануть, чтобы он силы свои распылил, а Веславу не тронул.

К полудню все закрутилось. Такшонь со своими венграми у западных ворот устроил цирк — орут, мечами стучат, какие-то бревна таскают, будто частокол лепят. Его конники скачут вокруг, пыль поднимают. Со стен Полоцка трубы загудели, видать, Рогволод засуетился. Добрыня с ополченцами на юге тоже не подкачал — выстроил их в три ряда, щитами гремят и топают. А ополченцы-то — половина вчера с сохой ходила, но с виду грозно так смотрят.

Я с холма смотрю на исполнение своей задумки. На стенах Полоцка движуха пошла: лучники бегают, стража суетится, Рогволод, поди, голову чешет — откуда ждать удара? А удара-то нет, ха! Пусть помучается. Главное — Веславу не тронул. Если он ее на стену вытащит или еще какую пакость удумает, придется сжечь город дотла. Но пока вроде тихо — ни криков, ни ее силуэта на башне. Может, и выйдет моя хитрость.

К вечеру лазутчики вернулись, рожи чумазые, но довольные. Один, худой, с бороденкой клочковатой, докладывает:

— Тоннель тот — правда, княже. Узкий, воняет, как в выгребной яме, но пролезть можно. В кузницу выходит, там подвал старый, досками завален. Кузнецы, видать, не знают даже. Мы через подпол смотрели на них. Все без обмана. Тайный проход действует.

— Сколько там кузнецов?

— Трое, — отвечает он. — Два молодых, один старый, с бородой седой. Дрыхнут сейчас, горн потух.

— Отлично, — киваю я. — Ночью пойдем. Готовьтесь. И тихо, чтоб мышь не пискнула.

Он кивает и уходит. Я сажусь, выдыхаю. Тоннель — это шанс. Если ночью проберусь, Рогволода прижму к ногтю, а Веславу вытащу.

А если засада? А если кузнецы проснутся и шум поднимут? А если Рогволод Веславу уже прикончил? Нет, не думаю об этом. Она жива. Иначе бы Вежа не давала бы мне такую жирную подсказку в виде тоннеля. Но сам факт этого «рояля» меня напрягает. Тут явно что-то не чисто.

Снаружи гудит лагерь — венгры Такшоня орут песни, Добрыня орет на ополченцев, чтоб строй держали. Я ухмыляюсь: спектакль удался.

Сижу, топор точу. Камень по лезвию скрежещет, искры мелкие летят.

Ночь накрыла Полоцк, как черный плащ — ни луны, ни звезд, только ветер воет. Я стою у входа в тоннель, в лесу за старым дубом. Дерево здоровое, кора обожженная, будто молния в него когда-то шарахнула. Внизу дыра — узкая, воняет, аж нос воротит. Ратибор рядом, рожа спокойная, как у монаха, а за ним пятеро лазутчиков — шустрые ребята, с ножами да веревками. Дружина осталась в лагере, Такшонь с Добрыней спектаклем руководят, а я тут, в этой щели.

— Готовы? — бурчу я, топор за пояс затыкая. — И тихо. Один звук — и хана нам.

— Пройдем, княже, — Ратибор кивает, глаза блестят в темноте. — Духи путь стерегут.

— Ох уж твои духи, — фыркаю я под улыбки своих лазутчиков.

Я спускаюсь первым, ноги скользят по глине, вонь такая, что глаза слезятся. Тоннель тесный, плечи цепляют стены, бронька скрипит. За мной Ратибор, потом остальные — слышу, как дышат и пыхтят. Мы ползем долго, минут двадцать, пока впереди не забрезжил тусклый свет. Подвал кузницы. Выбираюсь, оглядываюсь — доски гнилые, рухлядь какая-то, и три силуэта у стены. Кузнецы, спят. Храпят, как кабаны. Один седой, двое молодых, горн рядом потухший, угли едва тлеют.

— Бери их, — шепчу Ратибору. — Тихо, ножи к горлу, но не убивайте.

Он кивает, машет ребятам. Лазутчики подбираются к кузнецам. Секунда — и те просыпаются, глаза круглые, но рты заткнуты тряпками, ножи у шеи. Седой дернулся было, но Ратибор шикнул и тот затих. Я подхожу, золото из кошеля достаю — горсть монет из Берёзовки.

— Слушайте, мужики, — шепчу я. — Это вам. Берите и валите через тоннель в лес. Второй вариант вам не понравится. Ясно?

Седой кивает, молодые тоже моргают. Мы отпускаем их и они лезут в дыру, только пятки мелькают. Один лазутчик за ними — проследить, чтобы пошли назад. Я выдыхаю. Пока тихо, а это уже полдела.

— Слух пускаем, — говорю Ратибору. — Пусть город шумит оттого, что кто-то предал Рогволода. Хаос нам в помощь.

Он кивает, двое лазутчиков шмыгают в темные углы кузницы, а потом на улицу — шептать. Я стою, прислушиваюсь. Снаружи гул — Такшонь, гад, вовремя начал. Слышу, как с юга стрелы свистят, дымом тянет, но огня нет — венгр дымовые пустил, как договаривались. В Полоцке будто улей разворошили. Крики, топот, где-то баба визжит.

Пора к терему. Выбираемся из кузницы — ночь черная, улицы узкие, дома деревянные жмутся друг к другу. Мы идем быстро, но тихо, вдоль стен. Стража мелькает вдали, они суетятся, орут друг на друга — спектакль Такшоня с Добрыней свое дело делает. Слухи уже поползли, слышу, как мужик какой-то вопит: «Предали нас! Ворота открывают!»

Ха, красавцы мои лазутчики, быстро сработали. Хотя нет, это же как раз мой лазутчик орет. Хитер.

Терем Рогволода впереди — высокий, с башней. У крыльца двое стражников держат копья в руках, но рожи растерянные. Я Ратибору киваю, он с лазутчиком ныряет в тень, а я вперед иду, горло прочищаю.

— Эй, мужики! — хрипло ору я. — Рогволод где? Город сдаем, полочане ворота открыли! Бегите, пока целы!

Они переглядываются. Один, рыжий, бормочет:

— Это как… Сдаем? А князь что?

— Князь ваш бросит вас! — рявкаю я, ближе подхожу. — Бегите, пока венгры не прирезали!

В этот момент сзади на них наваливаются Ратибор с лазутчиком.

Рыжий падает, а второй бросает копье и деру. Я ухмыляюсь. Вот уж защитнички княжевы. Я врываюсь в терем, а Ратибор за мной. Внутри тепло, факелы горят, запах смолы. Лестница вверх. Наверху дубовая, тяжелая дверь. Толкаю и вот он Рогволод.

Сидит за столом, рожа красная, в руках кубок, рядом меч. Видать, пил, гадая, что я удумал. Увидел меня — глаза круглые, вскакивает, кубок на пол летит.

— Ты кто, мать твою⁈ — орет он, хватая меч.

Не признал, бедолага.

— Твоя смертушка, Рогволод, — рычу я, выхватывая топор.

Он кидается на меня, отталкивая стол. Силен. Меч свистит, но я уворачиваюсь, бью топором снизу вверх. Сталь лязгает, искры летят. Ратибор с лазутчиками сзади заходит, но я ору:

— Он мой!

Рогволод рычит, снова замахивается, но я ловлю момент — ныряю под руку, всаживаю топор ему в бок. Хруст, кровь хлещет, он воет и падает на колени, оголяя шею.

Много позднее я прокручивал этот момент и пытался понять мотивы своего поступка. Пришел к интересной мысли. Я никогда не позволю шантажировать себя. И никогда не позволю убивать или причинять вред своим людям, моей команде.

Дальше выглядело, будто казнь. Второй удар — в шею. И его голова отлетает, как гнилая тыква. Я стою, дышу тяжело, горячая кровь течет по рукам. Ратибор смотрит приподняв бровь.

— Веслава где? — рычу я, оглядываясь.

— В темнице, поди, — Ратибор кивает на лестницу вниз. — Идем?

Я киваю, топор засовываю в пояс.

Кровь Рогволода еще липнет к рукам, когда я с Ратибором спускаюсь по лестнице в теремную темницу. Ступени скользкие, факелы чадят, воняет сыростью. В голове гудит — Рогволод мертв, хаос в Полоцке. Но все это напрасно, если Веславы там нет.

Ратибор идет за мной, топор в руках, рожа спокойная, будто на прогулку вышел. А я весь на нервах — если этот гад Рогволод ее прирезал перед смертью, я его прах в конский навоз втопчу.

Внизу показалась железная, ржавая дверь с толстым засовом. Я бью по ней ногой, не поддается. Ратибор молча подставляет плечо, толкаем вместе — скрип, треск, и дверь вваливается внутрь. Темно, хоть глаз выколи. Я хватаю факел со стены, врываюсь в коридор. Каменные стены, цепи висят, в углу кости какие-то белеют — жуткое место. И тут слышу слабый шорох.

— Веслава! — ору я. — Ты где, черт тебя дери⁈

Тишина, а потом хриплое, еле слышное:

— Княже… тут…

Я бегу на голос. В углу клетка — решетка кривая, замок здоровый. А за ней Веслава. Сидит, волосы спутанные, лицо бледное, как мел. Одежда в грязи, руки в цепях, но жива.

— Держись, сейчас вытащу, — бурчу я, откидывая решетку.

Она смотрит на меня, ее губы дрожат. Я вытаскиваю ее, срываю с рук цепи, кожа под ними красная, в ссадинах. Она встает, шатается, и вдруг бросается мне на шею, вцепляется так, что броня трещит.

— Я знала, что ты придешь, — шепчет она. — Знала, гад ты эдакий…

Я обнимаю ее, прижимаю к себе.

Ратибор кашляет в кулак, отворачивается.

Тактичный такой.

— Ты как? — наконец выдавливаю я, чуть отстраняясь. — Тебя пытали?

— Не успели, — она криво ухмыляется, вытирая слезы рукавом. — Орал, грозился, но я молчала. А потом шум поднялся, он наверх рванул и все.

— Все, да, — хмыкает Ратибор. — Княже башку ему отрубил. Больше не орет.

Она смотрит на меня, глаза блестят в свете факела.

— Пошли, — говорю я и беру ее за руку. — Надо город брать, пока там бардак.

Мы выбираемся из темницы. Веслава идет, опираясь на меня, но шаг твердый — не сломалась, крепкая девка. Наверху уже светлеет — рассвет пробивается сквозь щели в ставнях. Снаружи крики, топот — Полоцк гудит. Стража Рогволода разбежалась, кто-то вопит про сдачу, кто-то просто орет от страха. Мой спектакль с Такшонем и Добрыней сработал — город объят хаосом.

Я выхожу на площадь перед теремом, Веславу за собой веду. Смотрю — ворота открыты, моя дружина вваливается внутрь. Такшонь впереди, его венгры орут, мечами машут, но не грабят — пока держат слово. Хотя по уговору, они должны только стены захватывать. Добрыня с ополченцами с кузни заходит, рожа довольная, щит на плече. Я ухмыляюсь — красавцы, все по плану. Лазутчики открыли ворота венграм. Потом Добрыня рванул к дубу и по тоннелю вывел войско в тыл.

— Открывайте ворота шире! — ору я громо. — Полоцк мой!

Дружина в ответ ревет, венгры Такшоня тоже улюлюкают — им все равно, лишь бы добыча была.

— Ты это сделал, — тихо говорит Веслава. — Без штурма, без лишней крови.

— Есть такое, — бурчу я.

Но она права — я этот тоннель вонючий прошел, Рогволода зарубил. И не жалею.

Такшонь подскакивает, лыбу тянет.

— Ну что, княже, город твой! — орет он. — Мои ребята стены берут, как договаривались. Где моя доля?

— Кто о чем, а вшивый о бане, — хмыкаю я. — Контролируй стены, венгр. Потом поделим.

Он кивает и что-то напевая себе под нос, уходит к своим. Я смотрю на площадь — полоцкий народ высыпал, рожи растерянные, кто-то шепчется, кто-то в пыль кланяется.

Ну что же, раз уж собрались, то грех не воспользоваться моментом.

Созываю их на вече, прямо тут, у терема и встаю на крыльцо.

— Слушайте, люди Полоцка! — ору я, устанавливая тишину. — Рогволод ваш мертв, я его зарубил. Теперь я тут князь. Кто против — выходи, зарублю и тебя. Кто за — присягу давайте, и живите спокойно.

Толпа тихо шумит, им боязно. Какой-то бородатый мужик в драной шапке кричит:

— А ты кто такой, чтоб нами править?

— Я Антон, князь Березовки, Переяславца и Смоленска, — рычу я. — Хотите жить — принимайте меня как князя. Не хотите — вон ворота, никого не держу.

Мужик молчит, толпа шепчется. Потом местный авторитетный деятель, седой и с палкой, выходит вперед. Он кланяется.

— Присягаем, княже, — говорит он. — Лишь бы мир был.

— Будет мир, — уважительно киваю я. — Слово князя.

Народ расходится, а я стою, смотрю на них. То тут, то там я слышу обрывки разговоров и в который раз удивляюсь вывертам человеческой психики. Слух пошел, что я колдун, через стены перепрыгнул. Веслава смеется услышав это.

— Колдун, — шепчет она. — А я-то все думала как так получилось, что я тебе служу.

— Цыц, — бурчу я, но сам ухмыляюсь.

Полоцк мой, Веслава жива.

Теперь черед Новгорода.