Русь. Строительство империи 4

Глава 15

Утро первого дня похода встретило нас серым светом. Я вышел из шатра, потянулся, разминая затекшую спину, и оглядел лагерь. Дружина уже сворачивала шатры, галичане седлали коней, Ярополк отдавал приказы своим людям. Такшонь подошел ко мне, ухмыляясь, с куском хлеба в руке.

— Ну что, княже, идем дальше? — спросил он.

— Идем, — кивнул я, поправляя топор за поясом. — До Киева еще далеко.

Он засмеялся, махнул своим, и армия двинулась. Мы шли вдоль мутной реки, с крутыми берегами, поросшими ивняком. Дорога была широкой, местами раскисшей от весенней грязи. Дружина Добрыни шагала впереди, за ней киевляне, а галичане замыкали строй, громко переговариваясь. Я шел с Добрыней, слушая, как он ворчит про погоду, но глаза его были зоркими — он оглядывал лес.

К полудню солнце пробилось сквозь облака, и я велел сделать привал у реки. Воины расселись на траве, доставая хлеб и вяленое мясо из мешков. Веслава подошла ко мне, вытирая руки о плащ.

— Лазутчики вперед ходили, — сказала она. — Пока тихо. Следов ворогов нет.

— Хорошо, — ответил я. — Пусть смотрят. Главное, печенегов не проморгать. Не могли они просто так сбежать.

Она кивнула и ушла к своим, а я сел у воды, глядя, как течение несет ветки. Первый день пути — самый легкий. Я вспомнил Березовку, как отбивался от разбойников с горсткой людей и улыбнулся. Тогда все было проще, а теперь у меня целая армия.

Второй день начался с ветра, который гнал тучи с запада. Мы шли быстрее, чем вчера, — дорога стала крепче, грязь подсохла. Лес тянулся слева, шумя ветвями, а справа открывались поля, где уже зеленела трава. Я шел впереди с Добрыней, когда Веслава догнала нас, чуть запыхавшись.

— Следы, княже, — сказала она. — Ты был прав. Печенеги. Конные, человек двадцать. Прошли вчера, похоже.

— Куда идут?

— На юг. От нас в стороне. Но близко.

— Усиливай дозоры. Если полезут, бьем сразу.

Она ушла, а я глянул на Добрыню. Он кивнул, сжав рукоять топора. Печенеги — это плохо, но пока они не лезут, я не буду их трогать. Пусть думают, что мы их не заметили.

К вечеру мы встали на привал у старой дубовой рощи, который рос посреди поля. Я обошел лагерь, проверяя, как люди устраиваются. Галичане Такшоня пели песни, киевляне чистили копья, дружина ставила шатры. Я сел у костра, грея руки, когда ко мне подошел Ярополк.

— Думаешь о Киеве? — спросил он, садясь рядом.

— Думаю, — кивнул я. — А ты?

— Это мой дом был. Отец там правил. А теперь…

— Киевляне пошли с тобой после смерти Игоря, поэтому, формально ты возвращаешься домой.

— Уверен Сфендослав уже накрутил бояр и вече выбрало его своим князем.

— Есть такие сведения? — напрягся я.

— Да, сообщили уже доброжелатели.

А это плохо. В глубине души я надеялся на то, что удастся обойтись малой кровью.

Ярополк замолчал, глядя в огонь. Я не стал его трогать — у Ярополка свои счеты с Киевом, но он со мной. Мы посидели молча, пока ночь не накрыла поле.

Третий день принес первые вести из Переяславца. Мы шли через холмы, когда сзади послышался скрип телег. На холме я рассматривал наше войск, а когда обернулся в хвост колонны, увидел как обоз догонял нас. Пять возов, груженных кувшинами с горючей смесью, самострелами и болтами к ним, тащили усталые кони. С обозом скакал гонец — тот же русый парень, что приходил раньше. Он спрыгнул с коня, поклонился и заговорил:

— Княже, от Степана вести. Две деревни с нами — Осиновая и Каменка. Сами пришли, просят защиты.

О как! Цепная реакция пошла? Думаю, если сами придут, то меньше налогов платить будут. Интересно.

— Сколько людей?

— Восемьдесят рук. И еще зерно дали, пять возов. Степан велел сказать, что идет дальше.

— Молодец. Передай Степану, пусть не останавливается.

Гонец поклонился и умчался обратно.

Я подошел ближе, потрогав один из кувшинов, который лежал в телегах, аккуратно укрытый соломой и грубой мешковиной. Глина была шершавой на ощупь. Внутри плескалась горючая смесь, от которой даже через запечатанную пробку тянуло резким запахом. Рядом, в плетеных корзинах, лежали болты для самострелов — тяжелые, с широкими наконечниками, выкованными так, что могли пробить щит или кольчугу, если попасть в нужное место. Кузнецы из Переяславца постарались на славу: каждый болт был отшлифован, а железо закалено до синевы на краях. Самострелы тоже впечатляли — деревянные ложа, дуги натянуты так туго, что звенели, если задеть пальцем. С каждым разом они выходили лучше — опыт давал о себе знать.

— Раздать часть дружине, — велел я, кивнув воинам, стоящим рядом. — Пусть несут с собой, привыкают. Остальное оставьте в телегах, но следите, чтобы не растрясли кувшины. Нам еще Киев брать.

Он расхохотался так громко, что кони неподалеку шарахнулись, а потом хлопнул себя по бедру с такой силой, что звук эхом разнесся по лагерю.

— Ну ты даешь, княже! — выдохнул он, все еще посмеиваясь. — Люблю, когда все просто: не открыли ворота — спалил, и дело с концом!

С этими словами он пришпорил коня и ускакал к своим галичанам, что уже начали распрягать лошадей и шумно спорить, чья очередь чистить копья. Я проводил его взглядом, качнув головой. Такшонь был как ветер — шумный, быстрый и непредсказуемый, но в бою от него толку больше, чем от десятка обычных воев.

К вечеру мы встали на привал у ручья. Ветви деревьев свисали низко, касаясь воды. Красивое место.

Лагерь разбили быстро — воины уже приноровились к дороге, действовали слаженно. Шатры выросли за полчаса, костры затрещали, выбрасывая искры в темнеющее небо. Я сидел у огня, подбрасывая в него сухие ветки, когда ко мне подошла Веслава. Ее плащ был слегка припорошен пылью. В руках она держала короткий лук. Она скептически относилась к самострелам. И в чем-то была права — хороший лучник в разы лучше стреляет, чем самый лучший арбалетчик. Это касается и точности, и скорострельности, и дальности. Вот только учить одного хорошего лучника нужно годами, а арбалетчика и за месяц можно подготовить до приемлемого уровня.

— Печенеги ушли дальше на юг, — доложила она, присаживаясь рядом и грея руки у костра. — Следы старые, дня два назад прошли. Кони их тяжелые, копыта глубоко в землю вдавили. Видать с полоном идут.

— Хорошо, — ответил я, глядя на языки пламени. — Но не расслабляйся. Мутные они, эти степняки. Как бы засаду не устроили где-нибудь у переправы или в лесу.

Она кивнула, задумчиво постукивая пальцами по колену.

— Дозоры усилила, — добавила она. — Двое моих уже на той стороне ручья сидят, смотрят. Если что, дадут знать.

— Умница, — сказал я, бросив в огонь еще одну ветку. — Главное, чтобы не выскочили из ниоткуда.

Веслава хмыкнула и ушла к своим разведчикам.

Ночь прошла тихо, только ветер шумел в ветвях. Я спал крепко.

Утро четвертого дня встретило нас мелким весенним дождем. Я проснулся от стука капель по шатру, вылез наружу и вдохнул сырой воздух. Лагерь уже оживал. Обоз стоял у ручья, телеги блестели от влаги, но кувшины и болты были укрыты кожей — не промокнут. Я умылся холодной водой из ручья, чувствуя, как она бодрит, и пошел к Добрыне, который стоял у костра, грея руки.

— Дождь — это плохо, — буркнул он, глядя на тучи. — Дорога раскиснет.

— Пройдем, — не очень уверенно заявил я. — Главное, мост впереди держался бы.

Он хмурился. Я знал, о чем он думает: старый мост через реку мог не выдержать такую ораву. Если он рухнет, мы застрянем. Ближайшее место для переправы очень далеко. Надо было двигаться быстро.

Армия выступила, едва солнце поднялось над горизонтом — серое, тусклое, едва пробивающееся сквозь облака. Дождь моросил, обувь чавкала в грязи. К полудню добрались до широкой реки с мутной водой, которая пенилась у берегов. Деревянный мост стоял впереди потемневший от времени, с шаткими перилами. Я остановил колонну, махнув Добрыне.

— Проверяй, — велел я. — Если слабый, укрепим.

Он взял десяток людей и пошел к мосту, стуча топором по балкам. Я стоял у воды, глядя, как киевляне и галичане ждут позади. Такшонь подъехал ко мне, ухмыляясь, несмотря на дождь.

— Что, княже, боишься, что твой обоз утонет? — спросил он, ткнув пальцем в телеги.

— Боюсь, что твои кони застрянут, — ответил я, усмехнувшись. — Смотри, не отставай.

Он хекнул и ускакал к своим, а Добрыня вернулся, вытирая мокрые руки о плащ.

— Держится, — сказал он. — Но тяжелого не выдержит. Пешие пройдут, а обоз надо облегчить.

— Тогда пешие вперед, — решил я. — Обоз потом, по частям.

Мы двинулись через мост — сначала дружина, потом киевляне, следом галичане, оставив коней на берегу. Доски скрипели под ногами, но держались. Я шел последним, проверяя, как идут люди. Когда все перебрались, я велел тащить обоз — по одной телеге, разгрузив половину снарядов. Воины несли кувшины и болты на руках, ворча, но делая дело. К вечеру все были на другом берегу и мы встали лагерем под дождем.

Такшонь подошел ко мне, пока я грелся у костра, и ткнул пальцем в висок, как тогда на пиру.

— Избранные, небось, мосты чинить умеют, а? — сказал он, подмигнув.

— А венгры, небось, только языком трепать, — с улыбкой подколол его я.

— Значит все же признался, что ты избранный.

Он расхохотался и ушел, а я остался у огня.

Странная логика. Я ж ни в чем не признавался.

Сырость проникает под плащ. Я вздохнул. Мост прошли — уже победа.

Пятый день начался с того же дождя, но слабее. Мы шли по холмам, дорога вилась между сосен, и грязь липла к колесам телег. К полудню обоз догнал нас полностью — телеги скрипели, кони фыркали.

Я повернулся к обозу и велел Добрыне раздать самострелы дружине, учить людей на ходу. Он кивнул, собрал воинов, и скоро лес наполнился щелчками тетивы — дружинники стреляли по деревьям, учась целиться. Я смотрел, как болты впиваются в кору. Хорошо получается.

Дождь капал на лицо, но я не замечал — мысли были о Киеве.

К вечеру мы встали у холма, окруженного соснами. Лагерь разбили быстро, но галичане ворчали — кони вязли в грязи, а дождь не давал развести костры. Такшонь подошел ко мне, вытирая мокрую бороду.

— Погода ваша, княже, хуже печенегов, — буркнул он. — Когда уже Киев?

— Скоро, — сказал я. — Два дня, если не застрянем.

Он ушел.

Шестой день прошел под серым небом, но дождь стих. Мы шли через поля, где трава уже густо пробивалась и дорога стала суше. Обоз шел рядом, не отставая, воины привыкают к самострелам — стреляли на ходу, попадали в кусты, хвалились друг перед другом, собирали болты и повторяли процесс.

К вечеру мы встали у не широкой реки. Лагерь разбили на берегу. Ночь прошла спокойно. Я спал крепко, зная, что завтра увижу стены города.

Утро десятого дня пути пришло с легким туманом, стелившийся над рекой, где мы ночевали. Я проснулся от звука рогов — галичане Такшоня трубили подъем, лагерь зашевелился. Вылез из шатра, потянулся и умылся ледяной водой из реки. Дружина уже сворачивала лагерь, громко переговариваясь.

Сегодня мы должны были увидеть Киев.

Я подошел к Добрыне.

— Далеко еще? — спросил я, глядя на дорогу, которая вилась за рекой.

— К полудню выйдем.

Армия двинулась через реку — воды было по колено, но течение сильное. Я шел впереди, помогая тащить телеги обоза. Дружина перебралась быстро.

Туман рассеивался, солнце поднималось выше, а к полудню дорога вывела нас на холмы. Я остановил колонну, поднялся на гребень и замер. Впереди, в двух верстах, раскинулся Киев — город на холмах, окруженный деревянными стенами, с башнями и рвом. Над теремами поднимались дымы, ворота блестели железом, а за стенами виднелись крыши домов. Я стоял, глядя на него с легким предвкушением, даже сердце стало биться быстрее. Вот он. Мой.

Добрыня подошел ко мне, щурясь на город.

— Стены крепкие, — сказал он. — И лучники на башнях. Видал?

— Видал, — кивнул я.

Ярополк встал рядом, молча глядя на Киев. Такшонь подъехал, ткнул пальцем в стены и хмыкнул.

— Штурмовать будем, княже? — спросил он, ухмыляясь. — Мои готовы.

— Не сразу, — ответил я. — Сначала посмотрим.

Он пожал плечами и ускакал, а я остался на холме, изучая город. Стены высокие, но не каменные — дерево можно пробить или сжечь. Ров глубокий, но не широкий — мосты через него есть. Башни с лучниками — проблема, но с самострелами и кувшинами мы их достанем. Я прикидывал подходы.

Надо было вставать лагерем. Я махнул Добрыне, и мы повели людей вниз, к полю у леса.

К вечеру обоз догнал нас с последними снарядами — еще десяток кувшинов и болтов. Я велел разгружать телеги и готовиться. Солнце садилось, окрашивая Киев красным, а я стоял у края лагеря, глядя на город. Он был красив — холмы, стены, дымы над крышами. Но я не любоваться сюда пришел.

Ярополк подошел ко мне, глядя на стены.

— Отец говорил, Киев — сердце Руси, — сказал он тихо. — А теперь тут кто?

— Скоро узнаем, — ответил я. — И выгоним.

Дружина уже ставила шатры, киевляне копали ямы для костров, галичане шумели у коней. Я обошел людей, проверяя, как устраиваются.

Город молчал, а я чуял: там нас ждут. Вопрос — кто. Сфендослав? Печенеги? Или кто-то новый?

На следующий день я вышел из шатра, оглядывая лагерь.

Солнце поднималось над Киевом, бросая длинные тени от стен на поле, где раскинулся наш лагерь. Я стоял у шатра, глядя на город, пока дружина гудела за спиной — звенели топоры, трещали костры, голоса сливались в утренний шум. Добрыня ушел проверять людей, и я остался один.

Дружина уже взялась за дело. Они начали ставить частокол — вбивали колья в землю, связывали их веревками, делая стену между нами и городом. Не крепость, но защита от стрел, если что. Воины работали молча, кто-то из молодых ругнулся, уронив кол на ногу, под добродушный смех товарищей. К полудню частокол встал. Не самая лучшая защита, но по крайней мере спасет от внезапных вылазок.

Я пошел к обозу, где лежали снаряды. Кувшины с горючей смесью стояли в ряд, рядом — самострелы и болты к ним.

Я велел раздать оружие: пятьдесят самострелов — дружине, остальное — киевлянам Ярополка. Ярополк подошел ко мне, глядя на оружие.

— Отец таких не знал, — сказал он тихо. — Это твоя сила?

— Наша. Бери и учи своих. Видел как переяславцы тренировались в пути? Вот и своих подтяни по умению.

Он поблагодарил за оружие и ушел к киевлянам, а я повернулся к Такшоню. Он сидел на бревне, грызя вяленое мясо, и ухмыльнулся, увидев меня.

— Ну что, княже, когда стены жечь будем? — спросил он, ткнув пальцем в Киев.

Во пристал, безумец.

— Скоро. Сначала лагерь обустроим.

— Мои кони ждать не любят, — буркнул он, но встал и пошел помогать своим. Я проводил его взглядом. Венгры — сила, но нетерпеливые.

К вечеру лагерь обустроился. Дружина закончила частокол, киевляне выкопали ямы для костров, галичане поставили шатры у коновязей. Я велел привезти катапульты из обоза — шесть машин, которые Степа сделал в Переяславце. Мы тащили их к краю лагеря, ближе к городу. Кувшины для них сложили рядом, и я прикинул: с двух верст стены не достать, но подойти ближе можно.

Ночь прошла тревожно. Я спал урывками, просыпаясь от каждого шороха — то ветер в лесу, то кони фыркали.

Утром я стоял у частокола, глядя на Киев, пока лагерь оживал.

Пора начинать брать в свои руки этот город.

Я уже готовился отдать приказ к полноценной осаде, выдвижению армии и подготовке к обстрелу, когда ко мне подбежала Веслава.

— Княже, смотри, — сказала она, указывая на ворота.

Я напрягся, всматриваясь. Из города выехали несколько всадников — человек пять, с белым стягом, который трепался на ветру. Парламентеры. Они скакали к лагерю, поднимая пыль.

Даже так?

Ну, давай поговорим, Киев-град.