Пограничник. Том 7: Призраки Пянджа

Глава 28

— Конечно, — посерьезнев так, словно просьба касалась боевой задачи, ответил я.

Мартынов снова помялся.

— Сегодня, — заговорил он наконец, — когда я днем ходил до Тарана, в дозор проситься, а он мне не разрешил, я спросил его кое о чём.

— О чём?

Мартынов сглотнул. Поджал губы.

— Спросил, кто будет теперь вместо меня. Кто будет первым стрелковым командовать. И знаешь, что он мне сказал?

Я не ответил на этот вопрос. Мы даже не смотрели друг на друга. Мартынов говорил всё это, уперевшись взглядом в землю под сапогами. И я не спешил беспокоить его собственным взглядом. Знал, что это сейчас ненужно. Да и бессмысленно.

Потому я просто поднял голову. Глянул на звезды, что блестящей россыпью засыпали всё небо. Только тут, только на Границе можно увидеть такую красоту. В городе, да даже в поселке, где уже бывает световой шум — никогда. А тут — пожалуйста.

— Сказал, — продолжил Витя, — что ты будешь. Что он тебя поставит командиром отделения.

Я только молча покивал.

— Я хочу, чтобы завтра, когда я уеду, — продолжил Мартынов, — ты собрал ребят. Собрал и сказал им кое-что от меня. Сможешь?

Только теперь я глянул на Мартынова. Старший сержант почувствовал на себе мой взгляд. Почувствовал и тоже поднял глаза от земли.

— Конечно, — с легкой, теплой улыбкой, сказал я. — Конечно смогу.

— Хорошо, — Мартынов вздохнул. — Тогда слушай.

Машина приехала за дембелями в девять утра. Когда часовой по заставе распахнул шишиге из отряда ворота, дембеля уже ждали у ступеней заставы.

Вместе с ними были и офицеры. Были и те парни, которые остались сегодня свободными от нарядов.

Десять человек, десять дембелей, ярко выделялись среди остальных, одетых в повседневное ХБ. Парни нарядились в парадку, повесили на грудь награды и значки. Прицепили самодельные, нехитрые значочки, поблескивавшие на молодом утреннем солнце.

Каждый был при чемодане. Красивые, украшенные самодельными наклейками, изображающие эмблемы и пограничные столбики, эти чемоданы были почти пустыми.

Мало чего дембель мог забрать с собой с заставы. В основном это были какие-то личные и бытовые мелочи. Но было внутри и кое-что по-настоящему ценное — дембельские альбомы.

Красивые, смастеренные с тщательностью и уважением, они были разными. Каждый содержал в себе историю бойца, прошедшего свой нелегкий путь. Историю от повестки до…

— Братцы! Приехала шишига! — крикнул Синицын, размахивая всем своим стареньким фотоаппаратом «Смена М-8». — Стройся на фотографию! Последний кадр у меня остался!

Мое дежурство закончилось в восемь утра, но спать я не ложился. Дождался шишиги. Теперь, вместе с остальными, кто был свободен, остался во дворе, чтобы проводить парней домой.

Машина, урча двигателем, вкатилась во двор. Из кабины выскочили сержант с ефрейтором. Принялись открывать кузов.

— Давай у заставы! У заставы давай! — кричал Синицын. — Братцы, разойдитесь, дайте сфотографироваться!

Погранцы, с веселым гаканьем, с шутками и прибаутками, расступились. Вежливо отошли в сторону и офицеры, давая дембелям пространства.

Я смотрел на то, как парни строились для фото. Как Синицын было выбежал перед ними, чтобы сделать фото так, как он это привык.

Сейчас, казалось, не было в лицах погранцов никакой грусти. Они весело улыбались, смеялись и будто бы сияли изнутри. Каждый, даже Витя Мартынов, решил на сегодня оставить свою грусть по Шамабаду глубоко в душе.

— Мля! А я! — вдруг осенило Синицына.

— Синицын! Не выражаться! — зло буркнул было замбоя Ковалев, но Таран приструнил его одним только взглядом.

Тем не менее Синицын, как бы между прочим, пискнул:

— Виноват, товарищ лейтенант, — а потом тут же обратился к остальным: — Братцы! Кто может нас сфотографировать? Кто умеет⁈

— Давай я! — вызвался Матузный. — Я фото сделаю!

— Ага! Фигу! Последний кадр! Запорешь, и че тогда? — возмутился Синицын.

Потом он принялся шарить веселым взглядом по погранцам и вдруг остановился на мне.

— Сашка! Ты парень надежный! Сможешь сфотографировать⁈

— Смогу, — улыбнулся я и пошел протискиваться между спин остальных погранцов.

Когда выбрался к дембелям, Синицын сунул мне свой фотоаппаратик, сам подбежал к дембелям и пристроился сбоку. Состроил сначала по-дурацки веселую рожу, но когда Мартынов ткнул его локтем, то посерьезнел.

— Ну че, готовы, братцы? — сказал я, отходя подальше, чтобы поместить всех в маленький кадр.

— Так точно!

— Давай, Сашка!

— Всегда готовы!

Я нажал на спуск затвора. Фотоаппарат клацнул, навсегда запечатлев на фотопленке последние минуты пребывания наших дембелей на Шамабаде.

А потом с ними начали прощаться: парней обнимали, трясли им руки, хлопали по плечам. Офицеры тоже подошли. Стали жать им руки.

Ко всеобщему удивлению, Таран вдруг плюнул, махнул рукой и полез к дембелям обниматься.

Сержант с ефрейтором, приехавшие на шишиге, терпеливо ждали, когда дембеля освободятся от всеобщих рук и объятий. При этом сержант постоянно поглядывал на часы, и с каждой минутой лицо его становилось все кислее. Видимо, это не первая застава на их пути. Будет еще, как минимум, одна.

Когда наконец парни загрузились в кузов, водитель с ефрейтором вернулись в машину.

— Ну что, братцы! Поехали мы! — закричал Синицын, размахивая полупустым дембельским чемоданом. — Не поминайте лихом!

— Бывайте! — кричал Сагдиев.

— Хорошей службы, хорошей службы, парни! — прощался с нами Ваня Белоус из кузова.

— Ну что⁈ — рассмеялся Нарыв. — Давай, братцы! Ану — толкай их вон с заставы! Хватит, наслужились уже!

Мы все как один ринулись к шишиге. Уперлись, кто в кузов, кто в кабину. Со свистом, смехом, криком, принялись толкать машину вон с заставского двора.

Та, на холостом ходу, покатилась под одним нашим нажимом.

— И… Раз! — закричал я с улыбкой, упираясь руками в кабину.

— И… Раз! — ответили пограничники почти хором.

Шишига медленно, но все быстрее и быстрее покатилась. Мы — за ней. Сначала медленным, неторопливым шагом, а потом все скорее и скорее. Когда машина оказалась за воротами, а водитель поддал газу — мы побежали за машиной бегом.

Так и ушла шишига, загруженная дембелями. Те махали нам из кузова. Кричали пожелания добра и легкой службы. А мы в ответ желали им удачно добраться домой.

— Сашка! — внезапно Мартынов выступил вперед среди остальных, выпрямился, поставив кирзач на задний борт.

— Ты обещал, Сашка! — крикнул он, сложив руки рупором.

— Помню! — ответил я.

Мартынов же помахал напоследок «клоуну», провожавшему дембелей с наблюдательной вышки, и машина добавила газу. Все быстрее стала отдаляться от нас.

Мы все — и дембеля, что уезжали сегодня с заставы, и пограничники, что их провожали, еще долго махали друг другу. Еще долго прощались, нарушая устоявшуюся и спокойную тишину Границы.

— Значит, завтра к утру отделение должно остаться на заставе, так? — спросил я у Васи Уткина.

— Ага. Должно. Если Солодов придет с ночи. Алим и так сидит на заставе, Гия помогает. Ну… Ну если только Матузного сегодня Таран не отправит днем в дозор. Тогда все должно быть хорошо.

Вчера дембеля отбыли в отряд, и Шамабад ждал пополнения. Возможно, новенькие прибудут сегодня, но скорее всего завтра.

Впрочем, сейчас нас это не слишком волновало. Сейчас у нас была служба.

Стоял день. Подходило два часа. Горячее солнце стояло высоко, но над Пянджем шумел прохладный ветер. Он продувал хорошо, охлаждал, приятно щекотал шею и лицо.

Я, во главе наряда из четырех человек, следовал по вверенному нам участку границы.

Шли сегодня тут я, Уткин, Малюга и Матузный. Меряли шагами правый фланг.

— А что такого, Саш? — спросил Матузный, и я обернулся к нему. — Чего хотел-то? Зачем весь взвод собираешь?

— Надо, — ответил я беззлобно.

— Да ладно, не таи, — улыбнулся Малюга, шедший последним. — Что приключилось-то? Ты, если чего сказать хочешь, так нам скажи! Мы передадим остальным!

— Так не пойдет, — громко, перекрикивая ветер, сказал я. — Мне надо, чтоб все собрались.

— Заче? — удивился Уткин, следовавший прямо за моей спиной.

— Потому что, — я обернулся к нему, — потому что Витя Мартынов так просил.

Дальше мы растянулись цепью. Преодолели присловутую Угру, впадавшую в Пяндж. Миновали выжженные дожёлта заросли рогоза, в которых когда-то случилась у нас перестрелка с боевиками Юсуфзы.

Достигли леса, где берег Пянджа уходил за поворот, и дальнейший участок на короткое время уходил из виду.

Я глянул на часы, а потом привычным делом достал свой компас.

В нарядах я время от времени доставал компас и осматривал, как реагирует стрелка на том или ином участке. Иногда она стояла на месте. Иногда вдруг колыхалась. Когда слегка, когда чуть сильнее.

Сейчас стрелка снова колыхнулась, да так, что указала в противоположную сторону.

— Интересно, — проговорил я задумчиво. — Надо бы сказать Тарану.

Когда мы миновали поворот, то почти сразу увидели чужую машину на участке. Это был армейский УАЗик. Возле него стояли двое офицеров.

Офицеры о чем-то болтали. Увидев нас, обернулись.

— Инспекция, что ли какая? — спросил Матузный, насторожившись.

— Не знаю, — ответил я ему. — Сейчас выясним.

Когда мы приблизились, я смог рассмотреть офицеров. Оба были молодые лейтенанты-пограничники. Только один из них оказался старшим.

Это были подтянутые парни с молодыми, но по-офицерски строгими лицами.

Старший лейтенант оказался чуть пониже младшего, но шире в плечах. У него были черные волосы, едва заметной челкой выбивавшиеся из-под фуражки, небольшие карие и очень строгие глаза, а еще кругловатое, широкое лицо с чуть заметными, сглаженными возрастом отметинами от немногочисленных детских оспин.

Второй был повыше, а еще рыжий. Его лицо оказалось вытянутым и очень светлокожим и веснушчатым. А еще с яркими, голубыми глазами и такими светлыми бровями, что казалось, их и не было у лейтенанта вовсе. Зато надбровная дуга его выдавалась вперед чуть сильнее, чем обычно бывает у людей, придавая лицу несколько диковатый вид.

— Здравия желаю, — поздоровался я и взял под козырек.

Остальные пограничники тоже поздоровались.

— Здравия желаю, — ответил старший лейтенант немного сипловатым голосом.

— Здравия желаю, — присоединился лейтенантик.

Белобрысый говорил очень быстро, и, казалось, проглатывал некоторые буквы.

Я представился офицерам, а потом спросил:

— Разрешите ваши документы, товарищи офицеры.

Лейтенанты переглянулись. Во взгляде темноволосого не было совершенно никакого энтузиазма. А в глазах белобрысого мелькнуло на краткий миг некоторое замешательство, которое, впрочем, он тут же спрятал.

— Сержант, ты давай, иди куда шел, — сказал вдруг черноволосый. — У нас тут важное дело. Важный приказ. Потому, топайте дальше, бойцы.

Я вздохнул. А потом снял автомат с плеча.

— Чего? — сидя за своим столом, спросил в трубку Таран. — Ага. Соединяй.

Таран обернулся. Поймал обеспокоенный взгляд Пуганькова, сидевшего за своим местом. Ковалев же на начальника заставы даже не посмотрел. Он работал с документами.

— Уткин, ты? Докладывай. Чего стряслось? — спросил Таран, когда дежурный по связи и сигнализации соединил его с нарядом Селихова. — Кого обнаружили? Каких офицеров? Без пропусков? Без пропусков?

Таран нахмурился. Заметил, что теперь и Ковалев с каким-то мрачным интересом уставился на него.

— Арестовать. Кроме этого ничего не предпринимать, — Таран встал. — Я сейчас буду. Ждите.

Он положил трубку. Выругался:

— От сука… Это еще чего за залетчики? Как попали за систему? Кто пропустил?

— Чего случилось, Толя? — спросил Пуганьков тихо.

— Офицеры, какие-то. Без документов. Появились на границе, непойми откуда. Пуганьков, беги к дежурному по связи и сигнализации. Выясни, кто их пропустил. И почему мне не доложили. Ух… И надеру ж я шею умнику, кто их за систему выпустил…

— Есть, — буркнул Пуганьков и убежал из канцелярии.

— А вы, товарищ старший лейтенант? — спросил мрачно Ковалев.

— Я на границу, — Таран надел фуражку. — Разбираться буду.

Не успел он выйти вон из канцелярии, как сквозь открытую форточку услышал, как хлопнула калитка. Обернулся. А потом удивленно поднял брови.

Во двор заставы вошел начальник отряда, подполковник Давыдов в сопровождении младшего офицера. К нему тут же подскочил дежурный по заставе, чтобы встретить.

— Начальник отряда? — спросил Ковалев, привстав из-за стола, чтобы заглянуть в окно.

Тарану показалось, что во взгляде замбоя сверкнуло какое-то странное облегчение.

— Ага… — Таран выдохнул. — Предупреждал, что будет, но я его только завтра ждал.

Таран задумался.

— Ладно. Тогда я встречать. Выспрошу его. Может он чего знает про этих залетчиков. А ты, товарищ лейтенант, будь добр, сбегай к радистам. Пусть передадут мой приказ — офицеров конвоировать на заставу. Здесь разбираться будем.

— Вы арестованы, — сказал я строго. — И будете конвоированы на заставу. Потому сдайте оружие и не оказывайте сопротивление. Иначе к вам будет применена сила.

Черноволосый старший лейтенант нахмурился. Взгляд белобрысого же сделался вдруг необычайно пронизывающим, когда он сощурил свои маленькие глазки.

— Послушай, сержант, — выдохнул Лазарев. — А ты не думал, что мы тут не просто так? Что мы тут с особым приказом и задерживать нас нельзя? Потому, еще раз говорю, давай по-хорошему, иди дальше своим дозором, и не лезь, куда не просят.

Оба лейтенанта стали угрюмыми и мрачными, словно гнилые пни. Оба, как один, принялись сверлить меня взглядом. Подчиняться они явно не хотели.

— Наряд, — скомандовал я и наставил на офицеров автомат. Передернул затвор. Лейтенанты даже не вздрогнули. — Арестовать нарушителей.

За моей спиной раздалось лязганье еще четырех затворов.

Пограничники принялись окружать офицеров.

— Оружие сдать! — страшным басом взревел Уткин на лейтенанта.

Тот даже бровью не повел.

— Сдать, я сказал! — заорал он уже на обоих.

Черноволосый уставился на него волком, а потом жестко ответил:

— Нет.