Пограничник. Том 7: Призраки Пянджа

Глава 14

— От сука… — протянул Мартынов, держа Марджару на прицеле. — А Сашка-то… Прав оказался.

Хусейн тут же одернул руки от лица Зубаира. Медленно, под перепуганным взглядом Джамиля опустил их.

Мальчик отшатнулся от Молчуна, едва услышал звук передёргиваемого затвора. Он отскочил на шаг, снова прижался спиной к каменной стене скалы, к которой примыкал шалаш.

Молчун же глубоко дышал. Его грудь высоко вздымалась, а потом опускалась. Вздрагивала, когда раненый вражеский снайпер откашливался.

Марджара понимал, что отнекиваться нет смысла. Его поймали с поличным. Любые объяснения и оправдания будут выглядеть странными, неубедительными и позорными.

Что ж. Хусейн рискнул и проиграл.

— В другой час я б ничего тебе и не сказал, — пробурчал Мартынов. — Даже б с удовольствием посмотрел, как ты эту гадину душишь. Но сегодня — дело другое.

— Я понимаю, — помолчав несколько мгновений, кивнул Марджара.

Не прошло и двух минут с момента, как Хусейна застали у нар Молчуна, как в шалаш вернулся Селихов.

Он вошёл, медленно тронул Мартынова за плечо, и старший сержант пропустил его.

Селихов поднял автомат.

— Всё, как ты и говорил, Саша, — поторопился доложить ему старший по званию Мартынов. — Эта сука действительно что-то мутит-крутит.

— Эта сука действительно что-то мутит-крутит, — сказал мне Мартынов, не сводя взгляда с Марджары.

— Блестяще сработано, — сказал Марджара. — Ферзь съел короля. Шах и мат.

— Ты не похож на короля, — возразил я. — Скорее на отчаявшегося и припертого к стенке врага.

Марджара, сверля меня взглядом, поджал губы. Заговорил, протягивая руки:

— Полагаю, я потерял привилегию ходить по лагерю свободным.

— Ты зачем хотел его укокошить? — кивнул ему Мартынов, доставая ремень из подсумка, чтобы связать Марджаре руки.

Марджара молчал. Взгляд его стал суровым, холодным. А ещё злым.

— Не так важно, зачем он хотел убить Молчуна, — сказал я. — Важнее — что теперь он этого не сделает.

Внезапно Хусейн хмыкнул. Но взгляд его остался прежним.

— Ты точно всего лишь пограничник? — спросил у меня Марджара.

Голос его звучал беззлобно и даже как-то добродушно, но глаза полностью выдавали его эмоции. Хусейн практически потерял самообладание. Он уже не был тем холодным, расчётливым «механизмом». Винтиком машины, которым пытался казаться в начале.

— Ты че мелишь? Руки давай! — Мартынов приблизился к нему. Стал вязать Марджаре запястья за спиной.

— Тебя уже не должно это волновать, Марджара — сказал я спокойно.

— Мастерская игра, — тем не менее сказал Марджара. — Внушить мне мысль о том, что у меня нет времени действовать. А потом подкинуть подходящий случай, чтобы рискнуть. Это умно, Саша.

— На колени! — приказал Марджаре Мартынов. — На колени, я сказал!

Хусейн подчинился.

Потом Мартынов точно так же поставил на колени и Джамиля. И ему связал руки. Оба нарушителя госграницы опустили головы. Пастушонок выглядел так, будто его сейчас расстреляют. Марджара держался спокойно. Потом поднял голову и взглянул на меня:

— Я действительно был готов сотрудничать. Моя главная цель. Моё намерение спасти семью — это правда.

— Теперь это не имеет значения, — сказал я. — Со мной тебе не о чём договариваться. Только с КГБ, когда ты попадёшь в руки оперативников. Они станут решать, как с тобой обойтись после всего, что ты сделал.

— Я… — начал было Марджара, но его перебили.

Перебил тот, от кого этого меньше всего ожидали — Молчун.

Он протяжно, хрипло и очень нервно рассмеялся.

— Хайло закрой! — рявкнул на него Мартынов. — Че, выздоровил уже⁈

Зубаир даже и не заметил слов Вити. Просто пропустил их мимо ушей.

— Марджара, — заговорил он неприятным каркающим голосом, — твои новые друзья зажали тебя в угол, да?

Потом Зубаир раскашлялся. Хусейн ничего не сказал ему.

Мартынов застыл, нахмурившись. Я, понимая, что Зубаир хочет что-то сказать, молчал.

— Ты хотел показаться им благородным. Показаться жертвой обстоятельств, — продолжал Зубаир с акцентом, проявленным гораздо сильнее, чем у Хусейна. — Думал, втереться им в доверие? Ты, собака! Я слышал, как ты говорил: «Зубаир заслуживает умереть»… А сам ты? Сам ты чего заслужил?

Снайпер говорил как исступлённый, вещал в потолок, словно сумасшедший, прикованный к больничной койке санитарами. Тем не менее я понимал — слова его будут правдивы. Он желает поквитаться с Марджарой. Поквитаться тем, что все узнают, кто такой на самом деле Надим «Марджара» Хусейн.

— Ад! Вот что ты заслужил! — выкрикнул Зубаир. — Я тоже попаду в ад. Я готов к этому, а ты?

— Это уже не важно, — горько проговорил Марджара.

— Важно! Пусть твои новые хозяева, пусть шурави знают, кто ты есть на самом деле!

Мы с Мартыновым переглянулись. Витя крепче сжал цевьё и рукоять своего АК.

— Эта собака обвиняла меня в том, что я военный преступник. Так, шурави? — вопросил Зубаир, но никто ему не ответил. — Но сам ты мазан той же кровью, что и я! Вы слышите меня, шурави? Слышите, что я сейчас вам скажу?

Марджара обречённо опустил голову.

Мы с Мартыновым встретились взглядами. В глазах Вити я видел полнейшее замешательство.

— Мы слышим тебя, — ответил я Молчуну.

— Хорошо. Очень хорошо! — рассмеялся Зубаир. — Скажи мне, Марджара, ты ведь помнишь операцию «Аль-Асфар»?

Марджара, казалось, вздрогнул, услышав знакомое название. Потом опустил голову ещё ниже.

— Операцию «Жёлтые птицы», если говорить по-русски? — продолжил Зубаир.

Молчун замолчал, ожидая ответа. В шалаше воцарилась гнетущая тишина. Все тоже молчали, слушая раненого снайпера. Зубаир говорил отрывисто. Часто дышал, кривился от боли. Но говорил.

— Я… — тихо начал Марджара. — Я никогда её не забуду.

— Я слышу твой голос, Марджара! — рассмеялся, а потом закашлялся Зубаир. — Это голос раскаивающегося человека! Но я знаю тебя… Ты никогда не раскаиваешься по правде!

Эти слова подействовали на Марджару словно удар под дых. Я увидел, как вечно бесстрастное лицо Хусейна вдруг скривилось. Скривилось от душевной боли и горечи.

— Семьдесят девятый год, — продолжал Молчун, сказавший сейчас, казалось, больше, чем за всю свою жизнь. — Приграничный кишлак под Джелалабадом… Ты ведь помнишь, что там было?

— Помню… — сдавленным голосом просипел Марджара.

— Мы с тобой вошли в кишлак днём, — проговорил Зубаир. — Знали, что в нём много сирот. Детей, чьих родителей забрала война. Мы обещали этим детям спасение. Обещали еду и кров. А ещё — месть.

Мартынов поджал губы. Я просто внимательно слушал, держа автомат наготове.

— Мы забрали тех детей. Увезли в Вазиристан, в тренировочные лагеря, чтобы обучить их, как умирать во имя Аллаха и джихада. Ты ведь помнишь их? Пятерых детей, которых мы забрали с собой? Ты ведь помнишь их имена?

— Помню…

— Фарид, Рашид, — стал перечислять Зубаир.

— Молчи…

— Амина, Карим…

— Замолчи! — уже громче сказал Марджара.

— Лейла…

— Заткнись! — крикнул Хусейн. — Заткнись, грязная собака! Ты знаешь, что я должен был пойти на выполнение этого задания! Ты же знаешь, что я не мог отказаться! Знаешь, что было бы со мной, если бы я отказался!

С этими словами Марджара выпрямился на коленях, зло уставившись на Молчуна.

— Тихо! Тихо, сказано тебе! — Мартынов ткнул прикладом Марджаре в спину.

— Я должен был, — обернулся к нему Марджара, как бы оправдываясь. — Я должен был…

— Мы тренировали их в лагерях, — продолжал Зубаир, несмотря ни на что. — Тренировали их, как правильно подойти к шурави. Как себя с ними вести. Как носить бомбу, чтобы её не было видно…

— Меня бы самого убили, если бы я отказался выполнять приказ! — крикнул Хусейн.

— Мы учили их маскироваться под попрошаек и пастухов! Я — учил! — взревел Молчун. — А ты…

Марджара замолчал, глядя на лежащего на нарах Зубаира. Лицо его казалось измученным. На нём застыла страдальческая маска.

— Ты, уже капитан в то время, руководил всей этой операцией. Был главным её куратором.

— Ну ты и мразь… — с отвращением бросил Мартынов Хусейну. — Оба вы — мрази!

Марджара виновато обернулся к Мартынову. Бессильно повторил:

— Я был должен…

Витя брезгливо отвел взгляд.

— Ты сам подбирал детей, — продолжал Зубаир. — Ты сказал Лейле, что если она умрёт, Аллах вернёт к жизни её мать!

Молчун наконец замолчал. Он лежал на кровати, тяжело дыша.

— Все те дети погибли? — спросил я, и мой голос разогнал сгустившуюся тишину.

Марджара ничего не ответил мне. Но глаза его перестали быть серыми и холодными. Они широко раскрылись. И были полны сожаления.

Зубаир с трудом приподнял голову. Он скривился от боли, стараясь посмотреть мне прямо в глаза:

— Да. Марджара обменял их жизни на один советский БТР и семь солдат.

— Это какая-то бессмыслица, — покачал головой ошарашенный Мартынов. — Какая-то глупость! Зверство!

— Это не было глупостью, — на выдохе сказал Зубаир, откинув голову. — Нет, не было. Среди моджахедов те дети стали героями. Символами борьбы против оккупантов. Операция «Аль-Асфар» достигла своей цели.

Я медленно опустил автомат. Взяв за ремень, положил его на землю у своих ног.

— Ты че делаешь, Саша? — не понял Мартынов.

Тем не менее старший сержант не остановил меня, когда я подошёл к Марджаре и встал над ним.

Хусейн поднял на меня глаза:

— Я всегда буду помнить те имена, Саша, — проговорил он тихо. — Всегда буду нести это бремя.

Я не ответил ему. Просто изо всех сил ударил по лицу. Марджара дёрнулся, откинул голову набок. Испуганный Джамиль аж отпрянул, упал на землю и отполз.

Марджара медленно обратил ко мне своё лицо. Его и без того лопнувшие губы снова закровоточили.

Мартынов не стал меня останавливать. Когда я нанёс второй удар, пограничник только наблюдал. За всем этим смотрел и Зубаир.

Он повернул голову и молчал. Его лицо ничего не выражало. Взгляд казался пустым.

Я ударил снова. Потом ещё и ещё раз. Бил всё сильнее и сильнее. Бил, даже когда уже не чувствовал костяшек пальцев. Когда содрал всю кожу с них.

Боли я не ощущал. Только холодная, нет — ледяная ярость клокотала у меня в душе.

С каждым словом Молчуна она всё возрастала. Становилась всё сильнее. Я позволял ей становиться всё сильнее. И когда снайпер закончил, просто отпустил её с поводка, ослабив волю.

Когда лицо Марджары превратилось в одну сплошную гематому, он упал. Выплюнул кровь и зубы. Тогда я стал бить его ногами по печени и почкам.

Закончил только тогда, когда Марджара превратился в жалкое, сжавшееся калачиком существо.

— За то, что ты сделал, — сказал я холодно, — тебя следовало бы убить.

— Я… Тфу… Я знаю, Селихов… — хрипло, с трудом проговорил Марджара и обратил ко мне взгляд своих заплывших от гематомы глаз.

— Но я не стану этого делать, — продолжил я. — Я пограничник, а не судья. Пусть уполномоченные органы решают, как с тобой поступить.

Марджара не решался ничего мне сказать. Только силился разлепить веки совсем уж опухшего глаза. Потом всё же пробормотал:

— Я раскаиваюсь…

— Твои руки и так в крови, — проговорил я, не обратив внимания на его слова. — И если не хочешь нырнуть в кровь с головой, если и правда раскаиваешься, то расскажешь нашим всё, что знаешь о «Пересмешнике».

— Я был не согласен с планами командования, — Марджара опустил голову и отрицательно покочал ею. — Но я не мог ослушаться приказа. Тогда меня, мою семью, всех бы…

— Немецкие солдаты, которые были против преступных приказов командиров вермахта, убивали своих офицеров и дезертировали из армии. Вот что значит «несогласен». А ты шёл на всё сознательно. Это был твой выбор. И теперь тебе за него и отвечать.

С этими словами я взял автомат, повесил на плечо. А потом вышел из шалаша на воздух.

Последним, что я заметил, было то, как Мартынов подошёл к Марджаре и, смачно харкнув, плюнул на него:

— Лежи, собака. Не двигайся, — сказал он пакистанскому спецназовцу. — Спета твоя песенка.

…

— Старший наряда, старший сержант Мартынов, — отрапортовал Витя и опустил руку, отдав честь.

Таран, лично возглавивший тревожную группу, тоже опустил руку. А потом обнял Мартынова. Следом подошёл ко мне.

Группа подоспела к шалашу примерно к шестнадцати ноль-ноль. Мы с Мартыновым встретили их у шалаша.

Встреча, к слову, оказалась внезапной. Пограничники подошли тихо. Не обнаружив себя даже перед нами.

Группу из пяти человек вёл сам Таран. Вместе с ним шли ещё сержант Ара Авакян, ефрейтор Синицын, сержант Симирикин с радиостанцией и ефрейтор Лунько.

Наряд двигался пешим, но вёл с собой двух оставшихся лошадей. Их по большей части использовали в качестве вьючных.

— Смотрю, пришлось вам тяжеловато, — ухмыльнулся Таран, приблизившись ко мне.

— Как обычно, товарищ старший лейтенант, — ответил я такой же кислой улыбкой.

Таран вздохнул. Протянул мне руку. Я пожал, и лейтенант внезапно заключил и меня в объятия. Похлопал по спине. Отпрянул:

— Молотки. Справились, хоть было тяжело.

Таран кивнул и посерьёзнел:

— Ну лады, бойцы. Вольно. Показывайте гадов своих.

Пограничники быстро вывели из шалаша Джамиля и Марджару.

Таран почти не удостоил вниманием пастушонка, но в опухшее лицо Хусейна всмотрелся внимательно:

— Этот, значит, пакистанец? — спросил начальник заставы холодным и задумчивым тоном.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ответил Мартынов. — При допросе сознался, что он военнослужащий. Служит в пакистанском спецназе. Отряд «Призраки Пянджа».

Таран скривил губы. Нахмурился:

— А че он такой побитый, будто бы его вчетвером отбуцкали?

Мартынов прочистил горло. Едва заметно бросил на меня растерянный взгляд.

— При аресте сопротивлялся, — проговорил я хладнокровно.

Марджара ничего не ответил. Ничего не опроверг и не подтвердил. Он выглядел совершенно разбитым. Проигравшим.

— Какие-либо документы при нём нашли? — спросил Таран.

— Никак нет, — сказал я. — Зато нашли камешек. Уткин вам его передал, товарищ старший лейтенант?

Таран обратил своё усталое лицо ко мне. Кивнул, но ничего по этому поводу не сказал. Спросил вместо этого:

— А третий?

— Раненый. Внутри, — отрывисто ответил Мартынов.

— Показывайте.

Остальные пограничники остались сторожить нарушителей. Я, Мартынов и Таран вошли в шалаш.

Зубаир лежал всё на том же месте. Он не спал. Смотрел на нас неморгающим взглядом. А ещё истекал потом. Я видел, как на его лбу блестела испарина. Как мелко подрагивали от лихорадки руки снайпера, привязанные к доскам нар.

— Раненый, значит? — выдохнул Таран.

— Так точно, — отозвался Мартынов.

— Плохо. Тяжко вести будет. Ну ничего. Он хоть чуть-чуть ходячий?

— Дотащить надо будет, — я пожал плечами.

— Лады. Потом попробуем на коня посадить, — вздохнул Таран. — И скорее на заставу.

Таран окинул Зубаира оценивающим взглядом. С иронией проговорил:

— М-да. Весёлый нам предстоит разбор полётов. И дел теперь тут, на фланге, выше крыши. Ну ничего. Кто надо, уже ждут нас на заставе. Буем спускаться. Лунько!

— Я! — донеслось снаружи.

— Ко мне.

Когда худощавый, с острыми скулами Лунько зашёл в шалаш, Таран приказал ему помочь переместить Зубаира.

Втроём мы принялись отвязывать и поднимать ослабевшего снайпера. Тащить его пришлось разве что не на закорках. Непонятно было, сможет ли он держаться в седле. Я предполагал, что скорее всего нет.

— Может, не дожить, — сказал Таран, наблюдая, как мы положили Молчуна на землю у тропы, чтобы дать обезболивающее и антисептик.

— Может, — приблизился я. — Но у него сведения важные. Нашим из разведки будет полезно.

Таран поджал губы. Потом кивнул и принялся раздавать остальным пограничникам указания.

— Разрешите вернуться в шалаш, товарищ старший лейтенант, — сказал я. — У меня там фляжка осталась. Да и ещё кое-какие личные вещи.

— Давай, Селихов.

Не успел я отойти, Таран меня окликнул:

— Стой.

Я обернулся.

— За ловушки отдельное спасибо. Ну, что пометили. Если б не вы — так бы мы все на тропе и остались.

Не ответив, я только улыбнулся.

— Разрешите идти?

— Давай.

Я вернулся в шалаш. Принялся шарить взглядом, ища фляжку и мой вещмешок, в котором лежал компас. Они оказались за нарами. Видимо, туда их сунул Мартынов, чтоб места в и так узком пространстве не занимали.

Когда я шагнул к нарам, почувствовал, как что-то хрустнуло под подошвой. Глянул под ноги. Убрал сапог. А потом нахмурился. Опустился на корточки.