Пограничник. Том 7: Призраки Пянджа

Глава 17

Я улыбнулся, опустил взгляд. Майор Леонов тоже смотрел на меня с улыбкой.

— Значит, — начал я, — агентурную сеть на Шамабаде создаёте. И скольким из пограничников вы предложили то же самое, что и мне?

— Извиняй, Саша, — сказал майор, всё ещё улыбаясь, — служебных сведений я не имею права разглашать.

— Понимаю.

Улыбка сошла с губ Леонова. Он откинулся на спинку стула и принялся поигрывать карандашом. Потом, наконец, спросил:

— И что же ты ответишь?

Я вздохнул, беззлобно посмотрел на майора.

— Вы хотите, чтобы я следил за сослуживцами и докладывал вам обо всём, что покажется мне достойным внимания?

— Совершенно верно, — кивнул Леонов серьёзно. — Ты у бойцов на хорошем счету. Тебе доверяют. Будешь слушать, о чём говорят, о чём беседуют. Какие настроения, так сказать, в коллективе ходят. А потом передавать информацию. Как именно — это вопрос второй. Не переживай, я тебе всё подробно расскажу.

Майор приподнял брови. Глянул на меня со значением. Понимая, что я не тороплюсь отвечать, он спросил:

— Ну так что?

— Вы просите меня, — я поудобнее устроился на стуле и подался немного вперёд, — чтобы я следил за парнями, с которыми прошёл огонь и воду. С которыми вместе отстоял заставу. Которым плечо подставлял, если было сложно, и которые мне плечо подставляли, если было надо. Так?

По мере того как Леонов меня выслушивал, выражение лица его менялось. Сначала оно казалось благосклонным, потом нейтральным, и, наконец, майор нахмурился. Его серые глаза блеснули подозрительностью и раздражением. Казалось, он даже и не собирался скрывать своей реакции.

— Нет, Саша, — ответил он, — я хочу, чтобы ты выполнил задачу, которую перед тобой Родина ставит. Сейчас требуется именно это — сбор информации на заставе.

— Родина передо мной ставит задачу охранять её рубежи. И эту задачу я выполняю. И вот что я вам скажу, товарищ майор: защищать границу в условиях войны гораздо проще с теми, кому доверяешь, и кто тебе доверяет. Личный состав на Шамабаде спаянный, дружный. Закалённый в боях. Я тут за каждого могу ручаться. И каждому доверю свою жизнь, как самому себе. Потому, обижайтесь или нет, тут уж как хотите, но я не стану «стучать» на своих. Такое моё решение.

Майор помрачнел.

— На обиженных воду возят, — пробурчал он угрюмо.

— Тем более, — я спокойно улыбнулся.

— Ты, Саша, видимо, не понимаешь всей серьёзности ситуации.

— Это вы не понимаете, что можете разрушить спаянный коллектив своими подозрениями.

— Подозрения, — майор покачал головой, — отнюдь не беспочвенны.

— Вы подозреваете, что на Шамабаде есть предатель? — Я бесстрашно посмотрел в лицо Леонову.

Тот ответил суровым и холодным взглядом.

— Забываетесь, товарищ сержант. Я вам отчитываться не обязан.

— А я обязан соглашаться на ваше предложение? — Парировал я.

Леонов некоторое время молчал. Думал.

— Хорошо. Ты уверен в тех бойцах, что служат на Шамабаде сейчас, — наконец сказал он, — но пройдёт чуть времени, и старики демобилизуются. Придут совсем зелёные ребята. О них поручиться не сможет никто.

— А это проблема уполномоченных органов. В том числе и ваша, — покачал я головой. — Неужели вы так не уверены в силе Советского государства и его органов, что считаете, они допустят к службе вражеского шпиона?

— Раз в год и палка стреляет, Селихов. И прецеденты были.

— Здесь, — продолжил я, помолчав, — на границе, человек проявляется таким, каков он есть с первых дней. Если он изначально — говно, то это станет видно сразу же. Я не спорю с тем, что без информаторов бывает оперативная работа. Не спорю с тем, что оперативная работа не нужна. Лишь говорю, что тут у нас всё настолько бурлит-кипит, настолько все эти люди плотно упакованы в этот «тигель», что любая зараза от нормального материала вмиг отделяется. Ничего тут не утаишь.

Леонов некоторое время молчал. Потом, наконец, проговорил:

— Выражаетесь в присутствие офицера?

— Виноват, — сухо ответил я.

— Значит, нет.

— Нет.

— Ну что же, — Леонов вздохнул. — Вижу, что у тебя, Саша, крепкая жизненная позиция. Убеждения крепкие. Это похвально.

— Рад стараться, — ответил я без особого энтузиазма.

— Ну что ж. В таком случае, я твой выбор уважаю и не настаиваю.

«Тем более, что гнуть-то тебе меня и нечем», — подумал я.

Я понимал, на чём хотел сыграть майор — на моём чувстве патриотизма. На моей надёжности. Будь у него другие рычаги, он бы точно ими воспользовался.

Наверняка майор понимал, с кем имеет дело, и был готов к отказу. Знал, что работает с довольно характерным человеком. Но в то же время мне и правда доверяют на Шамабаде. Со мной считаются. Потому такой человек, как я, был бы неплохим инструментом в руках майора.

Пусть намерения его и благие, но я не могу поступиться своими принципами. Не стану я стучать на сослуживцев, с которыми уже успел сто пудов соли вместе сожрать.

— Тогда, — спросил я, — разрешите идти?

Леонов кивнул. Бросил:

— Да, иди. Свободен.

Я встал. Отдал честь и направился к выходу.

Леонов не знал, что я всё же успел уловить его последнюю, неразборчивую реплику. Пусть дословно я её и не услышал, но смысл уловил предельно чётко:

«Если не ты, то кто-то другой» — вот какой там был смысл.

В доме культуры посёлка Московский нынче было людно.

Актовый зал встретил нас приглушённым светом люстр в матовых плафонах. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь высокие окна, цеплялись за алые знамёна с золотой бахромой и портрет Брежнева висевший над сценой.

На стене слева — карта участка границы, утыканная флажками, как иглами дикобраза. Справа — стенд с фотографиями: молодые лица в зелёных фуражках, некоторые — с траурной лентой.

За длинным столом на сцене, покрытым алой скатертью, замерли фигуры офицеров. В центре — подполковник Давыдов, начальник отряда. Его китель с чешуёй орденов напоминал броню. Седеющие виски, жёсткая линия подбородка, руки, сцепленные перед папкой с документами, будто готовые сдержать напор невидимого врага. Слева от него — замначальника округа, генерал-майор с лицом, иссечённым морщинами и шрамом от осколка под глазом. Справа — майор Искандаров, стройный и подтянутый, будто клинок в ножнах. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по рядам, выискивая кого-то в толпе.

Я заметил, как посвежел разведчик. Если в момент последней нашей с ним встречи он выглядел сломленным и уставшим, то теперь образ его стал решительным, хоть и скромным, не бросающимся в глаза. В том, как он держал спину, сидя за столом, чувствовалась офицерская выправка.

Рядом с ним, чуть откинувшись на стуле, сидел капитан Наливкин, молодой ещё, но с проседью у висков. Не помнил я, чтобы в прошлый раз видел у Наливкина седые волосы.

Его пальцы нервно перебирали уголок наградного листа.

— Смотри, — шепнул мне Нарыв, сидевший рядом, — это что ж? Наливкин специально на награждение приехал?

— Как видишь, — улыбнулся я.

В первом ряду, под сценой, застыли семьи награждаемых: матери в платках с влажными глазами, жёны, сжимающие букеты полевых цветов, дети, ёрзающие на стульях.

За ними сидела шеренга ветеранов-афганцев в парадных мундирах. Их медали позвякивали при каждом движении, как колокольчики на ветру. Выглядели они так, будто не сидят на стульях, а всё ещё стоят в строю, гордые, преисполненные абсолютной уверенности в том, что с честью отдали долг Родине.

В проходах у стен стояли пограничники срочной службы, вытянувшиеся в струнку. Зелёные погоны, начищенные до блеска ремни, лица, ещё не утратившие юношеской мягкости, но уже закалённые горными ветрами.

Тишина накрыла зал, как тяжёлый полог, когда Давыдов поднялся со стула.

Свет люстр дрожал на его орденах — «Красной Звезды», «За службу Родине», медалях, заслуженных в бою. Даже воздух, казалось, застыл, вбирая густой бас подполковника, начавшего речь.

За его спиной, на бархатном фоне сцены, тускло поблёскивал бюст Ленина, а из открытого окна доносился запах летнего вечера. Запах нагретой солнцем, а теперь остывающей сирени — сладкий и густой, как обещание мирного лета.

— Дорогие товарищи! — начал Давыдов. — Сегодня мы чествуем тех, кто делом доказал — граница нашей Родины под надёжной охраной, а всякий враг, кто посягнёт на её целостность, будет разбит!

С момента событий на Бидо прошло пять дней. Сегодня пограничники с Шамабада в сопровождении Тарана и Ковалева прибыли в Московский на награждение.

Медали должны были вручить всем, кто участвовал в событиях в горах. Тем не менее Таран взял с собой и Нарыва.

Учитывая, что Наливкин появился здесь сегодня, нам со Славой «припомнят» и операцию по вызволению Искандарова.

Однако не речь начальника отряда занимала мой разум сейчас. Не торжественная атмосфера в ДК трогала душу.

Причина была иной.

Наш наряд, который должен был первым среди многочисленных отличившихся пограничников пойти на награждение, сидел на третьем ряду, поближе к лестнице, по которой нам предстояло подниматься на сцену.

Когда Таран привёл нас в актовый зал, я заметил того человека, чьё присутствие стало по-настоящему греть мою душу. Я заметил Наташу. Мою жену.

«Мою жену, — удивился и порадовался я своим мыслям тогда, — столько лет прошло, да и не жена она мне сейчас, и всё же я продолжаю звать её именно так у себя в голове».

— Саш, а ты чего вечно вертишься? — спросил у меня Мартынов, сидевший по правую руку от меня.

Он заметил, что я слегка повернул голову, чтобы попытаться рассмотреть Наташу сквозь ряды многочисленных зрителей. Да только отсюда сделать это было почти невозможно. И всё же я рассмотрел её.

Наташа сидела в четвертом или пятом ряду, чуть склонившись вперёд, будто боялась пропустить момент, когда я выйду на сцену.

Её платье — нежно-голубое, в мелкий белый горошек — мягко облегало хрупкие плечи, а кружевной воротничок обрамлял шею, словно оправа драгоценного камня. Светло-русые волосы, собранные в низкий пучок, высвечивались янтарными бликами под лучами люстр, а непослушная прядь выбивалась у виска, как намёк на лёгкую взволнованность.

Она сидела так, будто училась держать спину в балетном классе: прямой стан, подбородок чуть приподнят, ладони аккуратно сложены на коленях. Но в её позе не было ни капли наигранности — только естественная грация, словно она родилась в этом платье и в этой позе.

Глаза, те самые, голубые, тёплые и бездонные, будто горные озёра, неотрывно следили за сценой. Следили так, будто она чего-то ждала.

Когда Давыдов закончил свою речь, Наташа слегка прикусила нижнюю губу — алую, без помады, но от этого лишь ярче выделявшуюся на фоне бледной кожи.

Её отец, Владимир Ефимович, в коричневом пиджаке что-то шепнул ей, но она лишь кивнула, даже не повернув головы.

Отвернувшись, я не ответил Мартынову, только улыбнулся ему. Тогда старший сержант обернулся и сам.

— А-а-а-а… — протянул он тихо.

Видимо, понял, в чём было дело. Понял, куда я смотрел.

— Что, твоя? — спросил Нарыв, сидевший слева, и в голосе его прозвучали едва уловимые нотки какой-то грусти. — Давно ты её не видал уже.

— Давно, — согласился я.

Когда начальник отряда сказал вступительное слово, то приказал нам, пограничникам с четырнадцатой заставы «Шамабад», подняться на сцену.

Под общий гул аплодисментов мы выполнили приказ. Стали «смирно» в строй, справа от длинной трибуны.

Я смотрел в зал. Некоторые гости награждения встали, принялись аплодировать нам стоя. Среди них была и Наташа.

Она широко улыбалась, радостно смотрела прямо на меня.

Я заметил, как поблёскивают её счастливые голубые глаза.

— Итак, начнём, товарищи, — сказал Давыдов, когда вышел из-за стола с красной папкой в руках.

Привычным делом он встал у наград, аккуратно и торжественно разложенных на красном пологе. Потом поочерёдно, читая приказы о присвоении государственных наград, стал вызывать пограничников. Первым пошёл Мартынов. За ним Нарыв, а потом и Уткин. Следом Алим Канджиев с загипсованной рукой и Ильяс Сагдиев.

Каждого зал приветствовал аплодисментами. Каждому начальник отряда вручал награду. Нарыву, кроме всего прочего, перепало ещё и от Наливкина. Командир «Каскада» вышел к нему и вручил благодарственную грамоту от КГБ. Пожал руку.

— Указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик… — зачитал Давыдов, когда Ильяс вернулся в строй, — за заслуги в обеспечении государственной безопасности и неприкосновенности государственной границы СССР, за мужество и отвагу, проявленные при исполнении воинского или служебного долга в условиях, сопряжённых с риском для жизни, Орденом Красной Звезды награждается Селихов Александр Степанович.

Зал взорвался аплодисментами. Я вышел из строя и направился к подполковнику.

— Ну вот мы и снова встретились, Саша, — сказал он с улыбкой, когда я приблизился к нему.

— Так точно. Снова.

— Быстрее, чем я думал, — улыбнулся мне подполковник.

Тем не менее в глубоких, умудрённых опытом глазах Давыдова, вперемешку со спокойной гордостью, читалось ещё кое-что. В них читалось беспокойство.

— Немало лишений, рисков и трудностей выпало на твою молодую душу, Саша.

— Всем сейчас непросто, — согласился я.

Давыдов вздохнул.

— И что-то мне подсказывает, что выпадет ещё больше.

Внезапно Давыдов повеселел.

— Ну что это я? День-то у нас нынче праздничный. Потому вот.

Он взял со стола книжицу с наградой.

— Носи с честью, — сказал он, передавая мне орден Красной Звезды.

Я принял. Осмотрел его.

Выполненный в виде пятиконечной звезды, он нёс в своём центре щит с изображением фигуры красноармейца в шинели и будёновке с винтовкой в руках. По ободу щита протянулась надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», в нижней части обода — надпись «СССР». Под щитом красовалось изображение серпа и молота.

— Это ещё не всё, — сказал Давыдов и совершенно неожиданно для меня взял со стола бинокль БПЦ 4 в зеленом корпусе.

Когда передал его мне, я рассмотрел на левой стороне корпуса гравировку: «Сержанту Селихову А. П. За неусыпную вахту. 117-й погранотряд. 1981».

— Спасибо, — улыбнулся я.

— Этот бинокль видел больше, чем иные глаза, — сказал Давыдов. — Пусть он поможет тебе разглядеть врага раньше, чем он увидит тебя.

— Пусть, товарищ подполковник, — сказал я, не снимая с губ улыбки.

— И ещё, Саша, — сказал Давыдов, — у вас на Шамабаде маловато старших сержантов осталось. Так что с завтрашнего дня ты будешь повышен в звании. Я распоряжусь донести до сведения старшего лейтенанта Тарана соответствующий приказ. Должность для тебя у него уже имеется.

Я кивнул.

Давыдов вдруг снова отдал мне честь. Я ему в ответ. Когда я хотел уже сделать «кругом», заметил, что Искандаров с Наливкиным почти синхронно поднялись из-за стола. Поспешили выйти.

— Здравия желаю, Селихов, — улыбнулся Наливкин весело, а потом протянул мне свою большую пятерню.

Я пожал.

— Ты, видать, думал, легко от меня отделаешься? Что я так просто от тебя отстану? — разулыбался Наливкин.

— Саша парень упрямый, товарищ капитан, — сказал ему Давыдов.

— Знаю, товарищ подполковник, — кивнул тот и взял со стола грамоту. — Вот тебе, Саша, за добрую твою помощь.

Он вручил мне благодарственную грамоту от КГБ в деревянной рамке. Потом вопросительно кивнул:

— Ну что, не передумал ещё? Если че, наши двери для тебя открыты.

— Я отвечу вам, товарищ капитан, точно так же, как в прошлый раз, — сказал я добродушно. — Остаются у меня ещё здесь, на Шамабаде, дела.

— И судя по последним событиям, — Наливкин немного посерьёзнел, — прав ты был. Угадал.

— Чуйка, — я хмыкнул.

— Товарищ капитан, — вдруг вклинился Искандаров, стоявший рядом, — ты решил на весь вечер внимание Селихова занять? Уступи место, не жлобься.

— Да что вы, товарищ майор? — Наливкин изобразил шутливый испуг. — И в мыслях у меня не было!

Он шагнул в сторону, пропустил Искандарова, но добавил:

— Но если Сашке когда-то выпадет выбирать, куда податься: ко мне в спецназ или к вам в разведку, тут уж извиняйте. Такого бойца я вам не уступлю.

Искандаров хмыкнул.

— Да я, товарищи командиры, сам как-нибудь разберусь, — сказал я.

Наливкин рассмеялся. Давыдов с Искандаровым сдержанно улыбались.

— Сашка Селихов, как всегда, в своём репертуаре! — сказал Наливкин шутливо. — Я б даже не удивился, если б мне сказали, что он, прежде чем приказ исполнить, сначала офицера, кто его отдал, ногами бьёт!

Тут уж и подполковник с майором засмеялись.

— И всё же на нашу помощь, если что, ты всегда сможешь рассчитывать, — сказал Искандаров.

Я заметил, что разведчик держал в руках красивый кортик.

— И ещё надеюсь, — сказал он, когда протянул его мне, — что ты всё-таки решишь остановиться в лоне разведки. А это тебе — авансом.

Это было красивое парадное оружие в чёрных ножнах с латунным наконечником. На их устье, под гардой, я заметил гравировку: «Защитнику рубежей Родины. 1981».

Когда я взялся за изящную чёрную рукоять и на треть извлёк клинок, увидел, что он хромированный. На клинке был вытравлен рисунок, изображающий дубовые листья.

— Спасибо, товарищ майор, — сказал я.

— Кортик — оружие офицера, — Искандаров приподнял подбородок. — Но ты заслужил право носить его. Так что носи с честью и доблестью, которые заработал в тяжёлых боях.

— Спасибо, — я пожал протянутую Искандаровым руку. — Передавайте от меня привет Амине.

— Передам обязательно, — кивнул майор.

Тогда я встал «смирно», взял под козырёк. Офицеры ответили. Когда я сделал «кругом», чтобы обратиться лицом к залу, меня снова встретили аплодисментами.

Но я не смотрел на всех — гражданских и военных, присутствующих сегодня здесь. Взгляд мой был прикован только к ней. К Наташе. И она смотрела на меня в ответ. Смотрела и утирала слёзки беленьким платочком.

— Служу Советскому Союзу, — как бы ответил я на её немой вопрос: «Где же ты был?» застывший во взгляде.

— Ну что, выходной, братцы! — обрадовался Нарыв, когда награждение, длившееся до темна, закончилось, и мы стали подниматься со своих мест.

Толпа воспитанно двигалась к выходу.

Таран притормозил Уткина и Канджиева, уже норовивших протиснуться вперёд. Начальник заставы приказал всему наряду подождать, пока выйдут остальные.

— Нечего толпиться! Не на базаре! — строго сказал он.

— А товарищ лейтенант первым ушёл! — обиженно, словно ребёнок, пожаловался Уткин на Ковалева.

— Товарищ лейтенант делом занят! — сказал Таран неопределённо. — А вы ждите, чай пограничники, а не стадо баранов!

Я бросил взгляд туда, где была Наташа. Я знал, что сегодня мы с ней встретимся после долгой разлуки. Знал и не торопился. Просто мне ещё раз хотелось посмотреть на неё. Порадовать душу её красотой.

Первым я заметил её отца. Владимир Ефимович разговаривал с каким-то пожилым мужчиной. Оба они так же ждали, пока большая часть народу выйдет из актового зала. Да только Наташи с ними не было.

Тогда, из любопытства и чтобы как-то себя занять, я стал смотреть по сторонам. Рассматривать уходящих граждан и военных.

Когда бросил взгляд к выходу, увидел широкую спину лейтенанта Ковалева. Он с кем-то разговаривал. А потом на миг обернулся. Я увидел, что он улыбался во все тридцать два. Даже странно было смотреть на его физиономию. Обычно она была кислой, и последнее, что можно было от него ожидать — такую широкую улыбку.

— Давай, пошли, — скомандовал Таран, когда народу поубавилось.

Мы медленно двинулись к выходу. И тогда я смог увидеть, с кем он разговаривал.

Это была Наташа, прильнувшая спиной к стене, сторонясь людского потока.