Как Гванук ни рвался, размахивая своим легким мечом (который Угиль упорно называл ножичком), но пробиться к строю северян не выходило. Перепуганные сигару всё активнее отступали к центру битвы, так скоро и подраться не с кем будет!
Хакатское ополчение уже оттеснило врага от берега ручья, адъютант рванул в образовавшееся свободное пространство, но там ниппонцев теснили уже Головорезы. Просто сплошное невезение! Обойти еще и их? Но Гванук вовремя заметил, что далеко в центре кружат сотни всадников…
«Э, нет! Туда я не полезу» — осмотрительно заметил юноша. Чувствовать себя Будущим Головорезом было крайне приятно. Но лезть в опасную близость к конным самураям он ни за что не станет. Если не расстреляют за сотню шагов, то уж точно затопчут. И меч-ножичек ему никак не поможет.
Не отдаляясь от спасительного каменистого склона, который мог стать неплохой защитой, Гванук в растерянности остановился.
Что делать? Возвращаться уже, наконец, к сиятельному? Но свою лошадь он сейчас ни за что не найдет…
Отдаленный, но всё равно явно опасный шум заставил его резко повернуться влево. Там, внизу — озеро с маленькой деревней и, как хорошо знал О, лагерь армии северян. И вот сейчас прямо на этот лагерь, выскочив из дальних рощиц, неслись воины! Конные, пешие, они что-то яростно кричали, еще более яростно трясли оружием…
И они явно нападали на лагерь врагов!
В том лагере тоже оставалось немало воинов. Может быть, даже побольше, чем нападавших. Но это явно были не лучшие войска Сибукава-Сёни. Лучшие сейчас гибли перед реданами с их пушками, гранатами и стреляющими дубинами. А тыловые отряды явно не готовились в битве за жизнь… и некоторые пустились наутек, даже не скрестив мечи с неведомыми нападавшими.
Завязалась кровавая, но короткая стычка, после которой появившиеся из чащи незнакомцы стали хозяевами лагеря, обратив в бегство тех, кто уцелел.
Только сильно позже Гванук узнает, что это были воины из кланов Мацуура и Рюдодзю, которыми командовал Садака. Лишившийся господина Садака не находился себе покоя. Печень его раздулась и болела, он искал смерти, но хотелось умереть так, чтобы забрать с собой хоть кого-то из подлых Сёни, пленивших господина Хисасе. Садака был крайне раздосадован тем, что Ли Чжонму повелел союзникам охранять лагерь в тылу. И, еще не разогнувшись из поклона, решил, что приказ этот нарушит. Едва только Армия Южного двора с хакатцами втянулась в схватку, он поднял всю свою тысячу и увел вглубь лесов. За прошлую неспокойную ночь его люди нашли немало лесных тропок, по которым приходили мерзкие синоби без чести в сердце.
И теперь эти тропки пригодились.
Лагерь захватили быстро. Перебить удалось всего пару сотен врагов, правда, подлецов с камонами Сёни оказалось совсем немного — они были на поле боя. Богатства здесь нашлись немалые, но потом Садака нашел такую добычу, что тут же велел уходить обратно под защиту лесов. Недовольные самураи хватали, что попало под руку, но приказа все-таки не ослушались.
Что и спасло им жизнь.
Потому что захват лагеря заметил не один Гванук. Шуму было столько, что и сражающиеся северяне поневоле обратили внимание на свой тыл, свою базу. И ее разорение вдруг стало последним камешком, который столкнул лавину. Где-то ниппонцы еще могли сражаться, да и в целом, на поле битвы северян оставалось заметно больше, чем южан. Но первыми начал отход левый фланг, представленный отрядами кланов, служивших Отомо. Они не были окружены, как правый фланг, и могли передвигаться, сохраняя порядки и готовность к бою.
А вот кавалерия в центре, намертво сцепившаяся с полками Ариты и Хвана, уже вырывалась, как могла. Одиночки или небольшие группы вырывались из круговерти схваток и просто мчались во весь опор. Кто-то — к разоряемому лагерю; кто-то — куда глаза глядят. Недобитые части правого фланга — пешие асигару с небольшими отрядами самураев Сёни — уже просто пытались вырваться из окружения, спастись. Особо отчаянно они стали вырываться из кольца, глядя, как бегут все остальные отряды.
Опять же, позже Гванук узнал, что Ли Чжонму приказал всем, кроме конных лучников, не преследовать отступающих. Но пока приказ дошел до командиров, пока командиры смогли довести его до всех бойцов… Всюду разгорелись небольшие схватки озверевших от ярости воинов. Гигантская битва длилась уже большую часть дня, люди привыкли кромсать, рубить и защищаться настолько, что вытеснили из голов все прочие мысли.
Убивай. Убивай. Убивай!
Гванук понял, что лихорадка боя недавно захватила и его.
— Надо возвращаться к господину, — тряхнул головой адъютант.
До центрального редана он добирался долго. По счастью, старый генерал оставался там же, устроив заседание штаба возле батареи. Приглашенные рассаживались прямо на ящиках, также обустроился и измученный сражением Ли Чжонму, всё еще в доспехах, забрызганных почерневшей кровью. Разве что над ним на скорую руку натянули небольшой тент. Поджидая полковников, он постоянно что-то выводил кисточкой на маленьких листочках, кого-то подзывал, отдавал приказы…
«А я всё это время Головореза себя строил» — Гванук мысленно отхлестал себя по щекам и с поникшим лицом приблизился к господину.
Старик замер на полуслове, оборвав очередное поручение.
— Жив… — тихо выговорил он очевидное. Будто, успокоил сам себя. — Цел?
— Да, господин, — пристыженно ответил адъютант и поспешно спросил. — А ты, сиятельный?
— Целее многих, — дернув уголком рта в кривой ухмылке, бросил генерал.
— Позволь, я помогу тебе снять доспех, — кинулся Гванук к господину, но был остановлен движением ладони.
— А с чего ты решил, что бой уже окончен? Садись рядом, бери кисть. Сейчас проверим, как ты знаешь цифры и насколько овладел сложением.
Дождавшись Угиля, Ли Чжонму начал заседание штаба. И первым говорил Чхве Сук.
— Расскажи про северян.
— Они какое-то время были в лагере, захваченном Садакой…
— А Садака-то где? — спохватился генерал.
— Я послал за ним. Ищут… — смутившись, ответил Монгол и продолжил. — В общем, уцелевшая пехота Отомо и конница Сёни из лагеря уже ушли. Они спустились почти к самой Онге, куда большинство северян и бежало. Сейчас стоят там, реку пока не переходят.
— Много их?
— Очень трудно понять, сиятельный. Данные разнятся. Но не меньше шести тысяч. Правда, сколько среди них раненых…
Затем начались доклады полковников. Гванук выводил колонки цифр и ужасался, какие огромные потери у Армии Южного двора. А ведь еще будут умирать раненые… Легче всех отделался Собачий полк. Чахун заявил, что у него только пятеро убитых при огромном числе раненых. У огнестрельщиков опасения вызвали другие потери.
— Ядер осталось меньше сотни. Картечных зарядов поболее — штук по семь на пушку. Только вот порох… Я сам еще не мерил, но по моим записям выходит, что выстрелов на 140–150 осталось. Остальное — только в хранилище Дадзайфу.
А вот у других полков потери были просто ужасные. Сильнее всех пострадали конники Ариты и Дуболомы. Каждый из полков лишился почти полной роты. И это только убитыми. А ведь были еще и раненые. Самурай-полковник без тени улыбки на лице заявил, что сможет сейчас повести в бой не более трех сотен воинов. Кто убит, кто ранен, кто без коня остался.
У других полков ситуация была лучше, но не намного. Чу Угиль признался, что у него нет точных данных для доклада. Он только-только вернулся с поля, где до последнего возвращал из преследования увлекшихся Головорезов.
— Но почти все живы! — хлопнул он себя по бедрам. — Не больше трех десятков полегло.
Ли Чжонму повернулся к адъютанту, который дрожащими руками сводил колонки чисел.
— Получается, О?
Гванук кивнул, не поднимая лица.
— Пятьсот… Почти.
А потом всех добил злой, как дикий зверь, однорукий пират Мита. Он еще не знал правил, заведенных в войске генерала Ли, и не собрал данные для послебоевого доклада. Но хакатцы собирали тела земляков, намереваясь вернуть их домой для упокоения. И выходило, что городское ополчение потеряло больше четырех сотен. Только одно ополчение потеряло почти столько же, как вся Южная армия! Причем, Мита Хаата злился совершенно не из-за потерь. Он до сих пор бесился, что Головорезы вмешали в ЕГО бой и отняли ЕГО победу!
— Воины идут на войну, чтобы умереть, — рубанул он воздух ладонью здоровой руки. — Если до этого они успеют выпустить чужие кишки — уже неплохо.
Пират не думал, что сейчас он вел в бой не шайку бандитов, а простых горожан. Он по привычке шел вперед и ломил силу силой. Да, у него выходило неплохо: про Миту Хаату говорили, что за один бой он своей секирой убил более двух десятков асигару и даже пару самураев. Уж больно ловко пират владел непривычным здесь щитом на изуродованной руке. Беда в том, что калека так же требовал драться и непривычных к войне горожан.
Гванук мельком посмотрел на генерала и заметил, как почернел у того взгляд.
— Ну, что будем делать, господа полковники? — немного успокоившись, спросил он у штаба.
— Да чего думать! — тигромедведь даже привстал в воодушевлении. — У них убито, пленено или разбежалось более десяти тысяч человек! Осталось вдвое меньше. Приводим быстро себя в порядок — и дружным натиском добиваем их! Сбросим в реку гадов!
Как пират Мита не злился на Угиля за «украденную славу», но сейчас не удержался и одобрительно хакнул.
— Здорово ты чужие трупы считаешь, порковник Угирь, — процедил Гото Арита. Эти двое всегда спорили и грызлись между собой. Обычно, в шутку. Но не сегодня. Самурай всё еще не мог успокоиться от потерь своего полка. — А ты наши посчитай! У Южной армии вместе с хакатцами меньше трех тысяч осталось. Соотношение едва ли не хуже, чем в начале битвы!
— Зато они бежали! — встал на сторону недавнего врага полковник-пират. — Они струсили, их дух сломлен! Надо добивать и именно сейчас!
— Чем добивать? — это уже Хван не удержался. — У нас шесть сотен пленников, две тысячи раненых. Нам людей на это не хватит. Надо пушки защищать, лагерь. Какими силами наступать-то?
— Всех повести! Даже раненых! — ярился однорукий калека. — Ты хочешь выпустить победу из рук?
— Это мы им подарим победу! — спокойно, но громко высказался Ли Сунмон. — Наше главное преимщество — пушки. И мы должны оставаться возле них. Иначе северяне нас одолеют. Арита прав, сил почти нет. А возле укреплений, под прикрытием пушек шанс победить имеется. Даже великий шанс.
Полковники ругались так, что Гвануку показалось, будто, он попал на базар. Только двое молчали. Чахун явно хотел боя, но пушки крайне трудно будет доставить к реке. А без его полка какой бой тогда! Ну, а Ким Ыльхва всегда думал, как генерал. И, пока генерал не высказался, Киму тоже говорить было нечего.
— Вот встанешь ты у своих пушек, Ли, а северяне возьмут и останутся у реки! — кричал Звезда. — Они же не дураки! Что тогда? Что нам делать тогда? Стоять тут, пока ваш Сом-Намадзу весь Ниппон в море не опрокинет?
Ли Сунмон ничего не успел сказать в ответ. За реданом послышался какой-то резкий гомон, замелькали самурайские доспехи. Стража из людей Сука заволновалась, но Гванук уже узнал камоны Мацуура и Рюдодзю. Вон и сам Садака. Его ближние самураи уверенно раздвигали толпу канониров, Дуболомов и шли прямо к заседавшим полковникам.
Усталый, сумрачный, но при этом довольный Садака вошел в круг, поклонился генералу Ли и прочим, после отшагнул назад, к своим людям, схватил какого-то парня в изысканных черно-багровых доспехах. Схватил за шкирку и швырнул его прямо к ногам Ли Чжонму.
— Генерал! Перед тобой Еситоши Сибукава. Глава бакуфу Тиндэя. Наместник острова и родич сёгуна.
Вокруг всё стихло. Гванук смотрел на правителя Тиндэя, валяющегося в ногах у старого генерала, и не мог проглотить комок в горле. И тут тишину разрезал каркающий смех. За все эти месяцы адъютант ни разу не слышал, как смеется его господин: в полный голос, не в силах остановиться.
— Вот теперь битва закончена. Ну, надо же, а! — старик перешел на плохой ниппонский. — Послал вперед на смерть Сёни, сам остался в безопасном месте… но волю богов не обойти! И вот ты — мой пленник.
Молодой пленник с гладко выбритым лбом и макушкой рычал, дергал связанными за спиной руками, но только сильнее веселил этим генерала Ли.
— Ну, Садака! Ну, удружил! Я теперь твой должник. И поверь: я отплачу не меньшим.
Ли Чжонму встал и воздел руки.
— Слушать приказ: стоим на наших позициях. Займитесь ранеными, накормите людей. Чините доспехи, наточите клинки. Пушки и ружья держать в боевой готовности. Будем ждать гостей.
Послы появились вечером. Возглавляли его двое: совсем юный, но уже рослый лобастый, как бычок, самурай и сухонький старик без мечей и доспехов.
— В знак своего уважения и доверия, — велеречиво начал старикашка. — Господин мой Мицусада Сёнипослал к генералу Ли Чжонму своего сына Нориёри.
— А тебя как зовут, почтенный?
— Имя мое не имеет значения. Я всего лишь уста славного господина моего… И первое, что велено мне узнать у стойкого чосонского генерала Ли: находится ли в его плену Еситоши Сибукава?
— Так и есть, — спокойно кивнул Ли Чжонму.
— В таком случае, мой господин предлагает нам начать переговоры, дабы…
— Нет!
Главнокомандующий Южной армии встал и резко махнул рукой.
— Никаких переговоров. Покуда не будет выполнено одно мое условие. К твоему господину прибыл мой друг и союзник Хисасе Мацуура. Прибыл с открытым сердцем, полным верности дому Сёни. Он принес ему утраченную провинцию Хидзен — и попал в темницу. Большей подлости я еще не встречал. Покуда Мицусада не освободит моего соратника и отпустит ко мне с извинениями — никаких переговоров я с домом Сёни вести не буду.
Старичок от удивления аж перестал сутулиться, крепыш Нориёри набычился… а Садака Рюдодзю где-то в сторонке сжал рукоять своего кинжала до хруста.
— Но господин… — начал было старый посол.
— Спрячьте свои «но» подальше! Не забывайте, что у меня в плену ваш наместник и родич сёгуна… О нет! Даже не думайте, что я его убью. Я остригу вашему Сибукаве волосы, обряжу в женское платье и заставлю мне прислуживать за столом.
Все — даже полковники Южной армии — обомлели от ужаса при этих словах. А генерал Ли явно не шутил.
— Просто верните мне Хисасе Мацууру. Живого, здорового, с оружием и почетом. Иначе я заключу союз с кем угодно. Я стану даровать земли и замки, буду делиться своим оружием и иными секретами со всеми, кроме Сёни!
— Понятно, господин, — старый посланник взял себя в руки. — Я передам моему господину твою волю. Пока же прими от меня это письменное послание Мицусады.
Старичок подошел к Ли Чжонму и, ооочень медленно передавая свиток, успел шепнуть:
— Мы вернем Хисасе. Но после этого, генерал, не спеши давать свободу Сибукаве.
Гванук был единственным, кто услышал этот шепоток. От коварства посланника он невольно выпучил глаза… А вот Ли Чжонму слушал его совершенно спокойно. Как будто, ждал чего-то подобного.
— Сёни наш, — подмигнул он своему адъютанту, когда послы вышли из шатра.
В этот миг Садака не удержался, бросился на колени перед генералом и вытянулся в поклоне.
— Благодарю тебя, сиятельный! — выговорил он по-чосонски. — Благодарю, что не оставил заботой моего господина!
— Я же говорил тебе, что отплачу, — улыбнулся тот. — За верность я всегда плачу верностью, Садака. И, кстати, у меня к тебе есть маленькая просьба: напиши-ка новое письмо своим «друзьям» Оучи. Расскажи им, что всё пропало, что Сибукава и Сёни разбиты в пух и прах! Что надо спасаться от ужасных пушек мерзких чосонцев!.. А то не хочется, чтобы к нам нагрянула новая армия, пока мы ждем нашего друга Хисасе.
Хисасе — живого и здорового (но очень мрачного) — привезли через шесть дней. За это время побитое войско Сёни отошло от удара, собрало немало беглецов и окрепло… Но к Южной армии успели подойти сразу несколько отрядов даймё провинции Хидзен. Теперь, после победы, все они очень спешили на помощь союзникам.
Что только сильнее подтолкнуло Мицусаду Сёни на вступление в переговоры с Армией Южного двора.