Слуга Государев 3. Потешный полк

Глава 5

Москва. Кремль.

20 мая 1682 года

В свою спальню я вернулся озлобленным и решительным. Предстояло разобраться с Анной и понять, не предательство ли это. Да конечно же, предательство. Вот только еще степень вины Анны, как и ее дядьки Игната, предстояло выяснить.

Вопреки моим ожиданиям, девушка не была зарёванной. Более того, смотрела на меня исподлобья, будто бы собиралась дать отпор. Очевидно, что понимает: разговор может быть не из легких.

Характерная стервочка. Никогда мне не нравились полностью безхребетные дамы. Нет в них огонька.

— А теперь рассказывай мне всё, без утайки! — потребовал я.

Девушка посмотрела на меня с сожалением. Неприятно, что так разговариваю и своим тоном уже демонстрирую негатив? Так и шпионить не нужно было.

— Добре, — согласилась Анна. — А после ты меня выгонишь⁈

— Об том я ещё буду думать. Сперва рассказывай! — сказал я.

— Дядька Игнат со мной в сговоре, — нехотя начала говорить Анна.

— Это я уже понял. Говори дале! — потребовал я. — И боле про то, каким боком тут Артамон Сергеевич Матвеев.

— Боярин Матвеев сперва не думал меня отправлять к тебе. Не говорил ничего, покуда Настасья Ивановна пожелала быть с тобой — приглянулся ты ей. Я и вовсе с боярином не зналась. Не его поля ягода. Токмо он узрел, яко Настасья хлестала меня по щекам, что по нраву я тебе пришлась, винила меня в том, — говорила Анна. — Да причитала все, что я такая-сякая ведьма, что заворожила тебя.

Я присел на кровать. Признаться, испытывал адреналиновый откат. Когда я был у стряпчего, наполнился таким гневом, что насилу удалось совладать с собой. Да и не сказать, что полностью. Подрагивали, пусть и не сильно, колени, мурашки маршировали по всему телу.

— И тогда Матвеев и решил подложить тебя ко мне на ложе? — задал я грубый вопрос. — Повинна была блудить мо мной да проведывать все?

Анна скривилась, ей такая формулировка не понравилась. Возразила:

— Об том, кабы миловаться с тобой, речи не было. Боярин настаивал токмо на том, кабы я была подле тебя, — решительно сказала Анна.

Я не стал ей перечить. Хотя и прекрасно понимал, что кто другой на моём месте, оставшись наедине с Анной, стал бы домогаться и лез бы под подол. Она отказала бы. Возможно, в грубой форме. Вспомнилось, как я её поцеловал, а она укусила меня за губу. Но уже тогда я мог её просто прогнать за отказ.

Между тем, Анна продолжала:

— Я должна была рассказывать о том, что видела и слышала. Тако же чаще предлагать тебе вино или даже брагу, кабы выпытывать намерения твои. Из последнего, что велел боярин, — потребно было убеждать тебя, кабы ты злой был на боярина Афанасия Кирилловича. Говаривать, что Афанасий Кирилович и меня домогалси.

— А что Игнат? — спросил я.

— Не желал он, кабы так все. Но уверовал, что посля всего, меня и его отпустять на волю.

У меня складывалось четкое убеждение, что Анна сейчас и с потрохами сдавала Игната, очень убедительно говорила про действия боярина Матвеева. И своей откровенностью вгоняла меня в полное замешательство. Я настолько хотел верить Анне, что еще немного и перестану воспринимать действительность. Только бы говорила своим звонким голоском, только бы стояла рядом.

Я не мог больше скрывать от самого себя, что испытываю яркие эмоции по отношению к этой девушке. Любовь ли это? Проживая вторую жизнь, я не знаю, что именно такое любовь. Но явная страсть к этой женщине закипала внутри.

Сложно было отринуть эмоции и переживания, чтобы рационально смотреть и на Анну, и на её признания. С трудом, но пока мне это удавалось делать.

— Пошто зелье на смерть мою лила в напои? — спросил я.

Анна еще раз напомнил, что это был приворот

Наверное, даже потому задал вопрос, на который уже был ответ, чтобы ещё раз услышать все признания, которые сладки моим ушам. Чтобы разбавить поток слов, от которых ушам было больно. Мне сладко думать, что меня прямо-таки привораживать хотят. Вот только сколь много тут своего, своих чувств Анны и сколько принуждения?

— А хотела я приворожить… Ты не принуждал меня возлечь с тобой. Был ласков. А ещё, — Анна пристально посмотрела мне в глаза, — Люб ты мне. Вот бабы и насоветовали приворотным зельем тебя споить, да самой согреть тебя.

На этих словах решительности у меня поубавилось. И все же выказал сомнение:

— Бабы ли, али Матвеев?

— Бабы…

Я ещё спрашивал, но всё было предельно ясно. Наверное, тянул время для принятия решения. Оставить всё, как было, уже невозможно. Терять девушку, может быть еще больше не хотелось.

— И нынче желаешь возлечь со мной? — спросил я.

Она смотрела на меня не моргая, прожигая своим взглядом. Есть стержень внутри этой девушки, характер. И всё равно она в этом мире, который, казалось, создан для мужчин, слаба.

Продолжая смотреть в глаза, Анна стала развязывать тесёмки на своём сарафане. Неожиданно и вдруг мешковатое платье рухнуло на пол.

Моё сердце забилось чаще, а дыхание участилось. Это были непередаваемые эмоции, к которым я не был готов. Я забыл, что такое быть молодым, когда внутри тебя кипят страсти, когда пелена застилает твой рассудок.

В свете сразу двух свечей тонкая и прозрачная нижняя рубаха девушки просвечивалась насквозь. Я уже не мог смотреть в глаза Анне, я жадно рассматривал её всю. Природные естественные инстинкты рвались наружу, беспощадно выгоняя из головы рассудок.

И она была великолепна. Идеальные, манящие, линии тела, изгибы. Я видел тело молодой женщины, где все пышет жаром и здоровьем. И все это так хочется, чтобы стало моим. Но чтобы и оставался самим собой при этом. На сколько времени? Уже и не важно, но я сердцем и душой, телом и в меньшей степени сознанием, хотел соединиться с этой женщиной.

Я встал, сделал два шага к Анне. Она дёрнулась было в сторону, но тут же передумала, сама сделала шаг навстречу. Кто был инициатором поцелуя, уже не разобрать. Да и стоит ли в таких мелочах разбираться!

Этот поцелуй был самым жарким из тех, что мне приходилось испытывать. Возможно, я просто забыл эмоции из прошлой жизни. Но уже и вспоминать не хочется. Зачем? Если здесь и сейчас меня накрывает буря. Я всего-то человек. Сейчас так! Я желаю быть «всего-то», пусть через некоторое временя возжелаю быть Человеком, могущем быть сильнее всех страстей. Потом… Это потом.

Я дал волю рукам и ощутил жар женского тела. Томное дыхание Анны ещё больше будоражило сознание. Она закатила и закрыла глаза. И вот это — когда женщина видно, что чувствует, когда она желает не меньше твоего — пьянило.

Дёргаными нетерпеливыми движениями я стал приподнимать ночную рубаху девушки. Ещё более нетерпеливо я стал целовать её. Руки жили своей жизнью. И вовсе будто бы я раздвоился: с одной стороны, будто бы наблюдал за всем этим со стороны, с другой стороны, упивался теми эмоциями и желанием, которые взяли верх надо мной.

Анна жадно отвечала на мои поцелуи. А потом на меня и вовсе будто бы упал тяжелый пресс, выбивающий разум. Опомнился я, когда рычал, а девушка подо мной стонала. И даже с такими разными тембрами голосов, казалось, что мы живём и дышим в одной тональности, поём одну песню, играем музыку своей страсти. Сложно представить, что подобное может повториться когда-нибудь ещё.

В какой-то момент я рухнул рядом с Анной. Мы лежали и не думали о том, чтобы восстановить дыхание. Мы молчали, но в этой тишине, разрываемой лишь тяжёлыми вздохами, я не ощущал неловкости. Словно бы всё то, что только что произошло, — не ошибка, а закономерность.

Кровать была небольшая, я бы её окрестил «полуторкой», так что жар раскалённого женского тела всё ещё меня согревал. Мы лежали, прижавшись друг к другу. И будь это ложе втрое большее, уверен, что все равно было мало места и мы тянулись друг к другу.

И как после этого я могу быть груб с ней? Как после этого я могу выгнать Анну, думать о том, что нечто подобное с ней может испытать другой мужчина?

Мой опыт в отношениях с женщинами небольшой. В прошлой жизни, по сути, была только одна — моя жена. Остальное, что до нее — тлен и не стоит вспоминать.

И теперь всё то, что я чувствовал к той женщине, к жене Лене насколько её уважал, любил, оберегал, всё это начинал ощущать и в отношении Анны. Я хотел защищать, оградить свою женщину от всех невзгод и переживаний. И мне было сейчас настолько хорошо, что лишь единожды я вспомнил, что живу сейчас в сословном обществе. Вспомнил… Забыл…

Вот и она — медовая ловушка! Попался я-таки в неё. Но оттого, наверное, и названа она «медовой», что сладка, как мёд.

Теперь мне нужно со всем этим разбираться. Но безусловно, оберегать Анну. Если надо будет — ради неё пойду против Матвеева. Хотя ещё как можно дольше нужно продержаться без прямого столкновения с наиболее сильными игроками. Да и государственными делами нужно думать, все же.

Матвеев может только казаться мне врагом. Но делать на благо Отечеству, мы с ним можем почти одно и тоже. Этот деятель скорее поддержит необходимые для взлета России изменения. Большим западником мог быть только Василий Голицын.

Вот, наконец, ко мне и разум возвращается.

— Я… никогда… — пыталась сказать Анна, но её голос срывался, а после и вовсе девушка расплакалась. — Прости меня, не гони меня. Сделай своей рабой, но оставь подле себя.

— Куда же я тебя теперь погоню? — сказал я, поглаживая бархатное бедро девушки.

Несколько слукавил я. Погоню, конечно, если мне проблемы станет чинить. Если продолжит играть против меня, а не быть за меня.

Желание вновь начало возвращаться ко мне. Даже после таких эмоций окончательного пресыщения не наступило. Я вновь стал целовать Анну, вызывая у неё удивление. Было понятно, что так не относились. Что она не думала, что можно так — нежно, при этом решительно. Когда не требовалось слов, когда губы постоянно заняты.

И какие же сладкие у неё уста!

— Ку-ка-ре-ку! — прокричал суповой набор.

И даже в Кремле есть петухи, как бы это не звучало.

Встал. Потянулся. Улыбка тут же легла на мое лицо. А увиденное сделало мое утро, или даже весь день.

Обнаженная, лишь только чуть скрутившись ближе к позе эмбриона, мирно посапывала богиня. Ну да, так и есть. Если и могли быть греческие богини, то рядом со мной — Афродита. До чего же хороша Анна. Сколько прелестей скрывает эта женская мешковатая одежда.

Аннушка посапывала, при этом улыбалась. Не было у нее тревог, снилось что-то приятное.

Начал делать зарядку. Так, по немногу, без силовых упражнений. Все же ранения еще дают о себе знать, но это не повод, чтобы ничего не делать.

Отличное начало утра принесло и весьма позитивные мысли. Ну присматривал за мной Матвеев… Ну так как иначе? Как будто не я словно бы с ноги вышиб дверь, ведущую к власти? И умный человек, который находился за этой дверью, обязательно заинтересуется, кто же это к нему ломится.

Тем более, если бы я действовал только исключительно прямолинейными методами, то и меньше было бы ко мне вопросов. Делаю и поступаю так, как это свойственно людям этого времени. Например, «балду гоняю» по большей части, ну и еще иногда кого-нибудь напрягаю поработать.

Нет, я и сам впахиваю, того же требую и от других. И это мое преимущество. Так меня сложно контролировать. Ибо ни один боярин не станет каждый день планировать и работать от условного звонка, до безусловного окончания рабочего дня, так как наступает ночь.

А боярин Матвеев, может и не знает, сколько использовано мною хитростей. Но думаю я, что у него даже чуйка в этом направлении развита. Как-никак, но Артамон Сергеевич немало времени пробовал почти что на вершине власти.

Да и коллега он, по сути, разведчик. Ведь заведовал и контрразведкой и иностранной разведывательной деятельностью, как бы это не называлось сейчас. Ворон ворону глаз не выколет? Посмотрим. Расслабляться не стоит. Напротив…

Устрою-ка я игру с Матвеевым. Пусть Игнат и Анна передают боярину то, что мне нужно. Какую-нибудь полуправду, или даже откровенную ложь. Ну, а я, чтобы потом выгородить и девушку, возможно, и Игната, хотя с ним нужно еще поговорить, скажу, что сам догадался.

Сегодня был день, который я хотел своей семье. По крайней мере, можно поработать, но не здесь, а рядом с родными. Конечно, некоторым образом я буду использовать своё служебное положение. Ведь никто не собирался останавливать следствие.

Главные фигуранты, если только не выявится ещё кто-то, опрошены. Их показания запротоколированы. Сейчас материалы дела и вовсе компилируются. И оригиналы я хотел бы увезти куда-нибудь из Кремля. Так что главная работа с людьми выполнена.

Однако во время бунта случилось столь много происшествий, как мелких, так и достаточно значимых, что стоило бы проводить дополнительное расследование по каждому из наиболее весомых эпизодов. И это требует и времени и сил. Хорошо, что в этом времени нет множества сложных процедур, как, например, передача дела в суд.

И уже по-хорошему, можно было предавать суду и Софью и других. Вот только я вначале сделаю все, чтобы было по-моему, а уже после и суды и судилища. Главное, чтобы так, как я хочу.

А то, что могу отдохнуть, так разве же у меня нет всех тех, кто уже должен хотя бы примерно уловить смысл и систему расследования? Собрать показания теперь уже со всех десятников не составит труда. Сотников-то, оставшихся в живых мы уже опросили.

Когда я проснулся стало проявляться какое-то игривое настроение. Вышел из спальни, открыл соседнюю комнату, где должны били находиться десять стрельцов, приданных Следственной комиссии.

Они все спали. Я понимаю, что сейчас время ранее, никак не позже шести часов утра. Хотя люди уже обычно вставали в это время. Но они же спят на службе!

— Подъём! Всем встать! — кричал я.

Воины подхватывались, взъерошенные, взбудораженные, мотаясь из угла в угол. Кто-то искал свою одежду, иные пытались вспомнить, куда поставили сабли или ружья.

— Десятник Матвей! Всем доложить, что назначаю общий сбор у нашей усадьбы. Выдвигаемся на… — я задумался, куда же нам выдвинуться. — на Серпухов.

По сути, было неважно, в сторону какого города я объявлю выход. Важнее совсем другое. Вот с таким игривым настроением я хотел проверить уровень организованности стрельцов. Или уровень бардака, который должне был начаться обязательно.

Тут же послал стрельца к Петру Алексеевичу. Я предупреждал государя, что проведу подобные учения. Ну и доложу царю об итогах суеты. Пусть проникается ситуацией, чтобы после не было сюрпризом. России нужна совсем иная армия. Или по крайней мере, чтобы костяк армии был другой. От старых воинских подразделений быстро не откажешься. Иначе еще не будет достаточно нового, а старого уже не станет.

Нужно понимать, сколько времени придётся затрачивать на то, чтобы собрать полк в кулак и выдвинуться. Вот, к примеру, прорвут татары засеченную черту, обойдут Тулу, Каширу, выдвинутся к Москве. Они конные, быстрые, мобильные.

Или другой вариант, очень даже вероятный, большой польский отряд вырвется и начнет бесчинствовать. Как те лисовчики, которые делали на Руси что хотели, а поймать их не могли. И кем купировать будь какой прорыв противника?

А ещё что-то я уже давно не проявлял себя, как полковник. Нужно показать, что я существую, что помню о полке.

При этом прекрасно осознаю, какой сейчас начнётся бардак. Одним стрельцам надо будет срочно закрывать свои лавки, ремесленные мастерские. Другим с бранью отрываться от семейных дел. Иные же будут вовсе вне столицы. Ведь им никто не регламентировал оставаться в столице.

И в этом есть самая главная проблема стрелецкого войска. Они, мы, слишком увязли в своих производствах, в своих финансовых вопросах, чтобы оставаться эффективным подразделением. И мотивации воевать не может быть достаточно. Тут нужна совершенно иная система.

И не скажу, что все петровские решения единственно верные. Я, например, не понимаю превосходство пожизненной рекрутчины. Зачем? Можно же еще и мотивировать солдат к службе. Без нареканий служишь, или даже совершил подвиг — приблизился тот час, как ты получишь землю, корову, дом. И будет у России целое сословие патриотично ориентированных, могущих за себя постоять, людей. Но, похоже, я заглянул далековато.

Вернулся в свою спальню, Аннушка уже оделась и стояла смирно, потупив голову.

— Господин Стрельчин, прошу, не вини меня, что снедать не подала, что спала, — сказала девушка.

Я подошёл, приподнял рукой её подбородок, посмотрел в эти глубокие красивые тёмные глаза. А потом поцеловал.

Она хотела что-то сказать, как только наши губы перестали касаться друг друга. Но я опередил её:

— Не ведаю я, что будет дальше. А нынче… Ты словно жена мне, а не прислужница, — сказал я и улыбнулся.

Аннушка тоже испытала радость. А ведь, по сути, только что я повёл себя, словно иезуит, подменяя понятия. И даже, если она жена, то всё равно будет мне прислуживать. И никто не отменял её работу. Ну, а ещё теперь уж точно я буду повторять раз за разом то, чем мы занимались этой ночью.

Анна быстро выпорхнула из комнаты, побежала, видимо, на кухню, чтобы бабы дали чего поесть.

Как только Анна выбежала, будто бы кто-то этого и ждал, в дверь постучались. Это не особо типичная манера для этого времени. Обычно тот, кто право имеет, заходит без какого-либо стука. А тот, кто права не имеет, зайти и не помышляет.

— Повиниться пришли, полковник Егор Иванович, — сказал сынок стряпчего на крюке.

— Придет Анна, у нее и повинную вымолишь, — сказал я.