Слуга Государев 3. Потешный полк

Глава 18

Москва

6 августа 1682 года.

Богатейшая усадьба Москвы встречала гостей. К дому с кирпичными двумя этажами и ещё деревянным третьим этажом подъезжали кареты. Все экипажи были куплены даже не в Польше и не кустарного производства кукуйской мастерской. Эти английские кареты приобретались в торговой фактории в Архангельске за очень большие деньги, неприлично большие деньги.

Не мудрено. Собиравшиеся люди могли себе позволить и намного больше, чем всего лишь карету или запряжённых в неё дорогих лошадей, прежде всего, голштинской породы. Если собрать те деньги, которые эти люди уже имеют, и добавить к этой сумме то серебро, которое они уже в ближайшее время смогут заработать, то некому и сравниться в России с кланом Нарышкиных.

Афанасий Кириллович Нарышкин праздновал новоселье. Ведь ещё два месяца назад, когда он купил эту усадьбу, а сделал это тайно, будто бы и не он вовсе, а промышленники Строгановы решили построить новую резиденцию в Москве. Так вот тогда эта усадьба казалась не такой уж и богатой. Большой, с огромным домом, но не выделялась усадьба от десятка похожих.

Но прошло два месяца, и убранство дома, как и немалого по площади двора, значимо преобразилось. Правда, теперь в этот дом могли входить только проверенные и прикормленные люди, так как патриарх мог бы и проклясть, завидев стоящие во дворе идолы.

Конечно же, это не были идолы, хотя владыке Иоакиму не объяснить. Это были скульптуры. Вдруг в какой-то момент Афанасий Кириллович ощутил себя великим знатоком искусства. Ему пересказали какую-то книжку про Древнюю Грецию и Рим, он пообщался с каким-то итальянцем.

Гильермо из Рима ещё до стрелецкого бунта понял, на какую золотую жилу он наткнулся. На глупую, чванливую, но при этом обладающую огромным материальным достатком публику. Желающего всеми силами показать свое богатство.

Так что буквально недавно усадьба Афанасия Кирилловича украсилась, как он считал, поистине шедеврами. Якобы древнеримские и не менее «якобы» древнегреческие скульптуры доставлялись богатейшему человеку России из богатейшего клана Нарышкиных, как будто бы из самого Рима и Греции.

На самом деле Гильермо оказался очень предприимчивым малым. Он здесь, из России, сумел заказать скульптуры в Голландии. Причём, абсолютно было неважно качество и художественная ценность этих, с позволения сказать, «произведений искусства».

В Голландии было немалое количество художественных мастерских, целью которых было не создание шедевров. Они занимались подделками уже известных скульптур, в том числе и лепили кое-как скульптуры голых мужиков и баб на свои вольные темы, подражая античности.

Сто тысяч ефимок, не меньше, Афанасий Кириллович потратил на покупку всего этого убранства. И на что? Если бы его дом посетил хоть один, будь то голландец или итальянец, который хоть немного понимает в искусстве, то мог разразиться смехом. Некоторые скульптуры выглядели так, будто бы их лепил даже не подмастерье, а ученик мастера, причём тот, который появился в мастерской не раньше, чем пару недель назад.

Однако все Нарышкины ходили по двору и восхищались. Для них усадьба Афанасия Кирилловича уже сейчас становилась своего рода островком вольности. Главное, чтобы патриарх или его приближённые никогда не появились здесь. И тогда даже сразу после воскресной службы в церкви можно приходить и любоваться бабьими цыцками, отчего-то такими маленькими — сразу видно, что бабы не русские. А еще маленьким в скульптурах было и мужское естество. А вот этот факт не только забавлял Афанасия Кирилловича, как и его ещё более молодых братьев, но и заставлял гордиться собой.

Царица Наталья Кирилловна закрывала ладошкой глаза, когда проходила мимо мужских статуй, и с брезгливостью рассматривала женские. Ну право слово, что же это за баба, чем же ей дитё выкармливать, коли груди такие маленькие. То ли дело у Натальи Кирилловны.

Нарышкины всерьёз начинали считать себя главными знатоками искусства в России. Примеру брата уже собирались следовать и Лев Кириллович, и Мартемьян Кириллович. И деньги на это найдутся. После стрелецкого бунта каждый из них смог урвать себе немалые земельные угодья с крестьянскими душами на них. И пусть братья ещё не скоро, а, может быть, и никогда не смогут сравниться своими богатствами с богатством Афанасия Кирилловича, но они всячески стремятся к этому.

Нарышкины не менее часа ходили по двору и рассматривали безвкусно, хаотично расставленные скульптуры.

— Вот, сие изваяние славные римляне нарекали Венерой. В самом Риме такой каменной бабы не сыщешь. Сказывали, что они там без рук. Порченные, стало быть. У меня все Венеры с руками, — деловито, со знанием дела, словно бы искусствовед со стажем, рассказывал Афанасий Кириллович.

— С чего только у бабы ентой лик корявый? — рассматривая скульптуру, выразил скепсис Лев Кириллович Нарышкин.

— Чтобы ты уразумел, неуч, — усмехнулся Афанасий Кириллович. — То искусство!

— Срам-то какой! — сказала царица, при этом украдкой посматривая на фигуру Геркулеса, стремясь рассмотреть мужское естество этого, на вид могучего, с гипертрофированными мышцами мифического персонажа.

Братья посмотрели на свою сестру с одобрением. Действительно, чтобы такое увидеть, необходимо было возмутиться. А то и неприлично сие. Жена Афанасия Кирилловича так и вовсе выходила во двор с завязанными глазами. Правда бывала тут редко.

Муж ревновал свою жену даже к тому, чтобы та посмотрела на мужскую скульптуру. Пусть естество и было у Геркулеса «ни о чем», но вот телеса могучие, коих добиться Афанасий Кириллович никак не смог бы. И уж тем более после того, как после бунта он стал сильно набирать в весе. Заедал свои страхи.

— Батюшка, поди, заждался нас, — сказала Наталья Кирилловна, направляясь в дом.

Кирилл Полиэктович, будучи уже человеком пусть и не сильно преклонного возраста, но болезненным, чуть преодолел расстояние от железных ворот, ведущих в усадьбу, до второго этажа дома. Он в негодовании качал головой, когда проходил мимо скульптур. Но ни слова не скажет сыну. Может позволить себе сын такое излишество — значит так тому и быть.

Даже этот человек, который всё ещё жил понятиями домостроя, посчитал уместным увлечение своего сына Афанасия. Если купцы и Нарышкины могут себе позволить такую вольность тратить большие средства на приобщение к мировой культуре, то пущай. Уж всяко это по-богатому, как ни у кого более в Москве.

Наталья Кирилловна, женщина ещё далеко не старая, то и дело засматривающаяся на иных бояр, как на мужей, бросила взгляд на могучего Геркулеса, томно вздохнула, и первая направилась в дом. Да, такого мужчину ей не увидеть. А муж, царь Алексей Михайлович был противоположностью Геркулесу, зело толстым.

Здесь, в доме, гостей встречали десять православных икон. О чём не хотел признаваться Афанасий Кириллович, половина из образов также были привезены Гильермо. Но итальянец убеждал своего мецената, что иконы эти византийские, были некогда привезены из самого Константинополя, ещё до того, как этот город был взят турками. И потому они и написаны и вкривь и вкось, что старинные.

Конечно же, опять работали мастерские в Голландии. Такие коммерческие заказы нельзя было упускать. Мазали, скорее, а не писали. Купцы торопили беспощадно.

Мало того, три иконы из тех были подарены самому патриарху. И тот осветил их, поставил на самое видное место в красном углу часовни в патриаршем подворье.

Вместе с тем, сам того не подозревая, Афанасий Кириллович обладал тремя картинами поистине великих представителей голландского возрождения, даже Рембрандта. И почему-то именно они боярину нравились меньше всего. Он даже упрекнул Гильермо, что тот подсовывает ему какие-то низкопробные подделки.

Ну право слово! Посмотришь на некоторые из картин, и уныние берёт. Сам же Афанасий Кириллович считал, что красота должна быть яркой, красочной, чтобы глазу сразу было за что зацепиться.

Собрание клана Нарышкиных становилось уже традиционным мероприятием. В прошлый раз они попытались собраться в Кремле, в гостином тереме, который не так давно освободили наиболее родовитые преступники — участники стрелецкого бунта.

Однако родственники царя резонно посчитали, что в Кремле могут быть люди Матвеева или других бояр. А вот Матвеева все присутствующие явно боялись. Так что и поговорить в волю не получилось. Но сам факт такого единения рода, все признали правильным.

— Доколе пужаться будем Матвеева? — открывал совет рода патриарх клана Кирилл Полиэктович. — Кто он нынче супротив нас? Государь-то нашего роду-племени!

И все дружно закивали головой. Именно поэтому и собрались, чтобы обсудить, как обходить некоторые препятствия, что начал чинить боярин Матвеев. Ну куда же это годится, если Артамон Сергеевич бьёт по рукам, как только кто-то из Нарышкиных пробует залезть в казну. По рукам, которые баюкали нынешнего царя!

Почти что уже месяц прошёл, а никто из родичей не приобрёл никакого существенного поместья для себя, так по мелочи берут, правда часто. А ведь сразу после бунта не стеснялись отписывать себе даже небольшие городки. Достаточно было городок назвать деревней, и сразу можно было перевести горожан в крепостные.

— Батюшка, так не только он чинит братьям моим преграды. И убоялись бы Бога. Ведь и без того и злата, и серебра, и земли с душами христианскими у каждого есть в избытке, — как обычно проявляла сдержанность и критиковала собравшихся Наталья Кирилловна.

Царица обоснованно предполагала, что обогащаться нужно медленно. Бунт показал, что любовь Нарышкины не снискали ни у кого, ну если только не у тех, кто зависим от клана. А сейчас и вовсе происходит такое, что Петра Алексеевича, государя, начинают воспринимать не просто как нарышкинского отпрыска, а как юного, но в будущем главу своего рода.

— Моё мнение, что Матвеева потребно отлучить от казны! Нынче прознал я, что он собирается серебра дать в Преображенское ажно тридцать тысяч, — воскликнул Афанасий Кириллович, поднимая для убедительности вверх указательный палец к верху.

Все присутствующие ахнули. Каждый из них имел сундуки с серебром, где ефимок было куда как больше, чем тридцать тысяч. И всё равно такая сумма считалась просто избыточной.

— И на что же деньжища такие? — крутя головой так, что казалось, она сейчас отвалится, спросил Кирилл Полиэктович.

— А то непонятно тебе, батюшка? Кто же знает, как и куда серебро то идёт? Я сам видел, что Матвеев якшается с полковником тем, со Стрельчиным. Боярин серебро всё посылает туда полковнику, стало быть, Стрельчин Матвееву отсыпает, — тоном обличителя и обвинителя в страшных грехах говорил Афанасий Кириллович.

Конечно же, боярин мерил всех по себе. Вот он обязательно поступил бы таким образом, который только что описывал. И от этого Нарышкину было обидно, что не он проворачивает подобные схемы, как сказали бы в будущем, «отмывания бюджетных средств».

Афанасий Кириллович уже не раз пинал себя за то, что отчего-то ненавидит полковника Стрельчина. Казалось бы, где тот раб, лишь недавно получивший дворянство, и где он, Афанасий Кириллович Нарышкин, дядька государя российского. Но никак себя не мог одернуть, тихо ненавидел и думал, как это нагадить выскочке.

Более того, Афанасий всерьёз подумал над тем, как же отравить полковника.

— А я слышал, что в Преображенское набрали много юнцов и призывают стрельцов с городовыми людьми. Новые полки готовят. И за те деньги решено новым ружьём наделять воинов, — обычно молчавший, решил возразить Лев Кириллович.

Все с негодованием посмотрели в сторону младшего представителя рода Нарышкиных. Лев Кириллович атаку принял и глаз не отвернул. Хотя ранее прогибался под мнением большинства родичей.

На самом деле Лев Кириллович не особо был падок до денег. Он, даже не входящий в Боярскую думу, считал, что Нарышкины и без того получили многое. Думал он, что главной причиной стрелецкого бунта было не желание Хованского взять корону или поставить Софью править Россией. Дыма без огня не бывает, и многие стрельцы пошли на штурм Кремля, чтобы поквитаться с обнаглевшими Нарышкиными.

— А не хочешь ли ты, Лев, отправиться в Преображенское? — удивительно для болезненного человека быстро и резко сказал Кирилл Полиэктович.

Действительно, раз такие большие деньги были отправлены в Преображенское, то нужно как минимум проконтролировать, куда они пойдут. Да и вообще, через споры и борьбу в боярской Думе родственники царя, по сути, и забыли про своего главного родича, про Петра Алексеевича.

— Матушка царица, сестрица, а когда ты была в последний раз в Преображенском? Что видела там? По здорову ли племянник мой, Пётр Алексеевич? — спрашивал Афанасий Кириллович.

Мать с ужасом для себя вдруг поняла, что уже месяц не видела своего сына. Вот ровно месяц назад Пётр Алексеевич приезжал в Москву, чтобы быть на встрече с послом Речи Посполитой. Заодно Петр справил несколько обязательных для царя церемониалов. Например, отстоял службу в соборе Василия Блаженного и провёл совместный молебен с государем-патриархом.

А после Наталья Кирилловна и не видела сына. Все недосуг, спектаклю готовит.

— Послезавтра и отправлюсь проведать государя нашего, — решительно сказала царица.

Скоро совещание прервалось. Начинался обильный ужин. Столы ломились от различной еды, в том числе и почти экзотической. Особенно некоторым понравилась голландская селёдка. Причём понимали, что любая, или почти любая, рыба, даже речная, как стерлядь или осётр, гораздо вкуснее селёдки. Но блюдо это было словно бы глоток чего-то неизведанного.

И каждый, кто ел костлявую селёдку, с большим напряжением сил пытался услышать некие нотки особенного вкуса. Не получалось. Но это не значило, что следующий кусок изрядно пересоленной рыбы также не будет съеден.

— А вот сие есть патат. Голланды предпочитают его есть, — указывал Афанасий Кириллович на большое блюдо, на которое было навалено изрядное количество мелкого картофеля.

Картошку помыли, сколько-то варили, не доварили, но подали к столу. Наталья Кирилловна взяла маленькую картофелину, смело положила её в рот и начала хрустеть, при этом кривясь.

— Как же бедно живут голланды, что подобными снедями питаются, — сказала царица, но всё-таки прожёвывая и проглотив картошку.

А любитель экзотической еды, Афанасий Кириллович, тут же приказал убрать блюдо. И на место картошки была поставлена испанская курица, в Испании называемая индейкой. Вот это мясо пришлось по вкусу.

Только этот ужин, средства, потраченные на него, могли бы вооружить два десятка солдат нового строя с новым же вооружением и полностью экипированных. Но разве кто-то здесь задумывается об этом?

Глубоко за полночь Нарышкины стали разъезжаться. Вернее, все, кроме Афанасия Кирилловича, родичи отправились в Кремль. Большую часть времени и сам Афанасий жил в Кремле, но только лишь для того, чтобы подчёркивать свой особенный статус как родственника государя.

— Микулина! — выкрикнул изрядно захмелевший боярин Афанасий Кириллович Нарышкин.

Тут же на пороге показалась молоденькая девушка очень приятной наружности и с развитым телом не по годам. Вот ради неё Афанасий Кириллович и не уезжал никуда. Именно из-за этой девицы жена Афанасия Кирилловича так и не была в московской усадьбе своего мужа уже как больше месяца.

Впрочем, Нарышкин считал, что нечего достойной жене смотреть на различные скульптуры, да и вообще лезть в дела мужа.

— Звал меня, боярин? — спросила девица томным голоском, от которого у Афанасия Кирилловича побежали мурашки по телу.

— Сымай одежду свою! Ублажать меня станешь, — повелевал Афанасий Кириллович.

Если бы это было в первый раз, если бы Микулина уже не выплакала ведро слёз… А ещё, если бы священник, у которого исповедовалась девушка, не повелел смириться, то она непременно и сейчас бы залилась слезами и просила боярина не трогать её. Хотя подобное только больше возбудило боярина.

А так чего уж… Любый, сын конюха, Митрофан, уже назвал Микулину срамной девкой. И кто же такую возьмёт. А ещё… Завтра девица пойдёт к бабке, которая, по слухам, изводит дитя. Понесла она от Афанасия Кирилловича.

Микулина быстро разделась, подошла к столу и облокотилась. Что ж, ещё пару минут стыда — и она пойдёт спать.

Но сегодня было что-то другое. Не хватило боярину.

— Пойдёшь со мной в опочивальню и продолжишь, — пояснил Афанасий Кириллович, держа пояс на штанах.

В это время за дверями трапезной стоял тот самый сын конюха, Митрофан. Парень обливался слезами. Он всем сердцем любил Микулину, вот только теперь понимал, что у них нет общего будущего. Ну как можно брать девку, которая… Вот так… Митрофан даже и думать не желал о том, что у Микулины не было никаких шансов сопротивляться. Он ведь не во всём девушку винит, но и себя, что так и не решился ранее на какой-то поступок.

Недавно к Митрофану пришёл человек и предложил много денег, чтобы убить ненавистного Афанасия Кирилловича Нарышкина. Митрофан решился. Он задумал, что за такие большие деньги сможет сбежать с Микулиной. Да хоть бы и на Дон. С серебром и там жить можно.

Дверь резко распахнулась, Митрофану удалось забежать за угол, чтобы не быть обнаруженным. А потом, когда он увидел, что полностью нагую Микулину за руку ведёт Афанасий Кириллович в своё опочивальню, парень и вовсе потерял рассудок.

Он побрёл следом, даже не заботясь о том, что его кто-то может увидеть. А ведь это только видимость, что в боярском тереме нет никого. Все слуги спрятались, стараясь не показываться на глаза боярину.

Между тем, многие провожали взглядом голую девицу, несомненно осуждая её, но никак не хозяина. Видели и Митрофана, сопереживая парню, бывшему на хорошем счету у всех. Да и сын конюха вполне завидный жених. Афанасий Кириллович любил деньги, но и слугам платил исправно, тем более тем, кто отвечал за очень дорогих лошадей.

Боярин завёл Микулину в опочивальню, потребовал, чтобы девушка раздела своего хозяина. И вот, когда Микулина неловко, но уже ублажала хозяина…

— Сдохни! — выкрикнул Митрофан, ударил боярина массивным золотым канделябром.

Нарышкин упал на дорогой персидский ковер, у его головы тут же стала образовываться лужа крови. Светлый ковер напитался алой жидкости.

— Бежим! Серебро есть! Телегу я уже приготовил! — выкрикивал парень, начиная опрокидывать многочисленные горящие свечи на пол, на постель, на ковры.

Девушка стояла недвижимо. Её переполняли чувства. Больше всего Микулине было стыдно перед Митрофаном. Она уже считалась невестой парня, но не дала даже поцелуя, а тут…

Скоро вся опочивальня горела, а Митрофан набивал свою суму разными предметами, снимал перстни с пальцев ещё живого и что-то мычащего Нарышкина. А потом парень затащил Афанасия Кирилловича на кровать, которая горела ярче всего.

— Ну же! — воскликнул Митрофан.

Он взял Микулину за руку, пустыми глазами смотрящую на горящего хозяина. Но…

— Что же ты натворил! — сказал приказчик усадьбы, дядька Иван Корнеевич, тут же хватая парня за руку.

— Пусти, дядька! Ты ж крестный мой, пусти! — взмолился парень.

— Нет, не могу! — со слезами на глазах выкрикнул Иван Корнеевич и ударил своего крестника так, что тот на время потерял сознание.

От автора:

Он оказался в 1941 году. Враг рядом и нужно сражаться. Потому что он — советский человек конца двадцать первого века. Сильный, умный, беспощадный и милосердный. https://author.today/reader/438284/4061177