Помещик 4

Глава 4

Кондрат Кузин улыбнулся довольной улыбкой и ответил:

— Вы, наверное, не поверите мне, но у меня другая страшная тайна — мне впервые за многие годы работы не нужна никакая помощь. Я уверен в своих силах и могу ответить на любой вопрос, касающийся дела, который мне могут задать.

— Какова будет вместимость вашего элеватора?

— Надеюсь, около трехсот тысяч пудов, возможно, даже больше.

— Надо постараться, чтобы было больше, причем значительно. И еще вопрос: сколько всего будет зерновых силосов и какова их основная форма? Я не совсем разобрался в чертежах элеватора и так и не понял, сколько там будет отдельных зерновых хранилищ или силосов и какова будет их форма.

Принципиальную схему устройства элеватора, естественно, нарисовал я. Конечно, ей далеко до знакомых мне схем. Зерновые силосы я нарисовал не цилиндрическими, а в виде прямых высоких параллелепипедов, примерная емкость которых должна быть не меньше тридцати тысяч пудов. От их количества зависит емкость элеватора.

А затем — все остальное, что должно быть на нем: весовая, приемное отделение, рабочая башня для очистки зерна, сушильное отделение и отделение отгрузки. Обязательно должны быть лаборатория и пожарная команда.

Вот это все остальное — первая очередь сдачи элеватора в работу. Силосы, естественно, должны строиться параллельно, но сдаваться могут и по одному, во вторую очередь.

— Что успеете построить к началу уборочной?

— Полностью первую очередь и какое-то количество силосов, но точно пока не могу сказать.

— А паровая машина?

Кузин улыбнулся и сделал небольшую паузу, во время которой внимательно осмотрел всю строительную площадку.

— Это, Александр Георгиевич, целиком зависит от заводских господ, от их обязательности.

— Понятно. А как дела с мельницей обстоят? Она будет работать от паровой машины? — Я, да и не только я, а наверное, почти никто на Земле не может точно ответить на массу вопросов, касающихся эксплуатации паровых машин. И только по одной причине: еще слишком мало опыта.

Вот, например, будет ли запас мощности у паровой машины, когда элеватор начнет работать на емкости в триста тысяч пудов? Или её будет не хватать? Ответа не знает никто.

— Думаю, в сезон мощности машины хватать не будет, если, конечно, элеватор будет работать непрерывно. Но только сезон-то будет длиться пару месяцев, а потом, скорее всего, даже избыток будет.

— Поживем — увидим. Если не подведете, то уже этой осенью будем знать ответ. А рабочих хватает?

— За глаза. Во всей губернии больше заработки только у вас в Калуге да на шахте. Поэтому от желающих отбоя нет.

— Хорошо, коли так.

Пока я разговаривал с Кондратом Ивановичем, подъехал Антон. Поздоровавшись, он отъехал немного в сторону и ждал своей очереди.

Всякие севы уже закончились, и уже можно вполне оценивать результаты весны. Краем глаза я видел его нетерпение, наверное, ему очень хочется поскорее показать товар лицом. Анна говорила, что у нас на полях картина — загляденье. Старики говорят, никогда такого не было.

— Что, Антон, не терпится похвалиться? — постаравшись максимально иронично спросил я.

— А чего же не похвалиться, ежели есть чем? — приосанившись, ответил Антон.

— Хвалиться будешь, когда поедем смотреть. А сейчас расскажи в двух словах.

Антон повторил то, что я утром прочитал в общем отчете, который Анна оставила для меня на столике в спальне. Я его сразу же прочитал, как только проснулся.

Резюме положения дел в имении Торопово было коротким: коллективное хозяйство состоялось. Самое главное — земля обрабатывается общим клином. Мы еще зимой с Вильямом расписали всё под четырехполье. Уже без меня он кое-что уточнил, и весенняя посевная прошла так, как он расписал.

Чистого пара у нас здесь нет совсем. Эта часть поля засеяна травами: клевером и вико-овсяной смесью. Посеять столько вико-овсяной смеси, сколько хотелось, не удалось из-за недостатка семян, поэтому налегали на клевер, которого было достаточно. Удалось даже провести его подсев к зерновым.

С этим была небольшая проблема. Мужики сначала ни в какую не хотели этого делать, особенно почему-то на озимых, и только на личном авторитете Вильяму удалось более-менее успешно провести эту кампанию.

Примерно четверть посевов он все-таки оставил без подсева, чтобы было с чем сравнивать.

В этом году увеличены посевы картофеля и других корнеплодов. Часть картофеля пойдет на винокурню, но его основное назначение — стать вторым хлебом.

Я хорошо помню безумное, на мой взгляд, хранение картофеля в буртах в советское время. Я такого не хочу, и поэтому строятся два больших хранилища.

Всё, что сверх этого, пойдет на перегонку и на продажу осенью в Калуге.

В этом году в имениях почти нет отходничества, только один сапожник. Абсолютно всем нашлось дело в нашем хозяйстве.

Строители, которые раньше почти всегда работали на стороне, полностью заняты на стройках нашего «народного хозяйства»: здесь, в имениях, в Калуге у Вильяма и в Воротынске. Соседские помещики даже высказали Анне свое «возмущение» этим «беспределом». К моему изумлению, старший Ракитин, смеясь, использовал именно это слово. Он рассчитывал что-то у себя построить силами нашей строительной бригады, которая имеет самую блестящую репутацию, но не судьба.

У нас самих дефицит кадров, и это несмотря на их резкое увеличение за счет сербов, которые работают везде и постепенно начали расселяться из своих бараков.

Больше всего их уезжает жить на «новые» земли, в наше начавшее бурно развиваться «Общество». Некоторые переселились в Торопово и Сосновку, где теперь нет ни одной пустующей усадьбы, которых образовалось некоторое количество во время предыдущих голодных лет 1833−34 годов, когда это бедствие совпало с эпидемией холеры.

Сербы, кстати, почти взяли в свои руки большие господские сады в Торопово, которые, к моему удивлению, стояли подзаброшенными и почти не приносили дохода. Это, кстати, тоже отдаленные последствия того голода, когда было не до сада.

Домачица Елена решила уехать со всей своей большой семьей пока в Воротынск. Но к осени они на одной из пустошей построят несколько домов, которые дадут начало новому селу. Оно, скорее всего, так и будет называться Сербским. Думаю, что по мере развития «Общества» оно будет расти и успешно развиваться.

К осени бывший военный лагерь должен опустеть, но он не будет заброшен. То, что использовалось для тренировок казаков, так и останется; казаки будут по-прежнему там заниматься, чтобы не утратить свои навыки, к ним будут присоединяться и молодые ребята. Освобождающиеся бараки начнут перестраивать под конюшни. Я хочу завести еще и племенных лошадей.

Вернувшимся со мной казакам дел — и сидеть на завалинке никто из них не будет. Они, конечно, отдохнут немного, а потом вольются в наши дружные трудовые ряды.

Никакой барщины нет, все занятые у нас, в том числе и дворня, получают заработную плату или фиксированное жалование с премиями в качестве поощрения. На оброке только отходники, которых по факту практически нет — один сапожник.

Подушная подать и земские будут выплачиваться с общего дохода имения за тех, кто занят на любых работах. Также и на шахте, и в Воротынске. А работники ресторана и трактира будут платить с заработанного. Против такого решения супруги возражений не было, по крайней мере, открытых.

После короткого устного отчета Антона мы поехали смотреть поля. От увиденной картины у меня даже дух захватило. Ни одной межи, ровные и сильные посевы. Любо-дорого смотреть. Особенно впечатляюще смотрелся клин занятого пара, где дружно взошли клевер и вико-овсяная смесь.

К нему примыкал небольшой клин, засеянный в этом году люцерной. Это было несколько десятин почему-то брошенной земли, поросшей бурьяном. На него махнули рукой, и земля дичала еще больше. По осени его расчистили и вспахали, весной — еще раз и посеяли люцерну. И сейчас было от него глаз не отвести. Антон поля показывал с гордостью, он определенно оценивал свою работу на отлично.

— Порадовал, Антон, ничего не скажешь. Думаю, урожай в этом году будет достойный. Я вот тут вспомнил, как вы переживали, что в Торопово коровники пустыми стоять будут, а сейчас как?

Антон заулыбался. Он, конечно, не поверил мне, что я не знаю, как сейчас.

А сейчас было все хорошо. Пантелей объехал всю губернию и ближайшие уезды Московской и Тульской, куда, по его данным, в последние годы продавались продуктивные животные с фермы генерала Муравьева. Итогом его деятельности стало стремительное увеличение нашего продуктивного поголовья до ста голов и почти пятидесяти перспективных телочек.

Такую прорву скота, конечно, в Сосновке держать негде, и пустующие коровники в Торопово пошли в дело. Молока в итоге у нас хоть залейся, и сепараторы чуть ли не кипят от непрерывной работы.

Настя ждет не дождется, когда их количество будет увеличиваться, но с этим проблема: у кузнеца Василия всего две руки, а кому-либо еще я пока не разрешил их производить.

Кроме КРС, у нас немного развивается свиноводство, пока тоже идут поиски и набор продуктивного поголовья, естественно, овцеводство — куда сейчас в современной России без него? Я хорошо помню однажды услышанную от какой-то мудрой женщины фразу, что овца — это живой холодильник.

И, конечно, в Торопово резко увеличилось поголовье всякой птицы. Пантелей попутно везде, где можно, покупал разную птицу, но особенно налегал на индеек. Это был, можно сказать, его подарок мне. А вишенкой на торте стал приезд к нам на работу семьи московских энтузиастов из Московского общества сельского хозяйства.

Муж с женой, сын с невесткой, еще незамужняя дочь и двое мелких. У них планов громадьё, притом абсолютно верных с моей точки зрения. Но в Московском обществе просто нет денег, и Пантелей сначала переговорил с Анной, а потом, заручившись её полной поддержкой, написал Алексею Николаевичу, главе этой семьи.

Люди они свободные, и он сразу же приехал посмотреть на месте, что им предлагают. И тут же согласился.

Мне толком не удалось с ними поговорить, мужчины еще заняты окончанием переезда, а женщины — обустройством на новом месте, но первое впечатление у меня осталось очень хорошее. Думаю, что я им тоже понравился. А поближе познакомимся, когда они начнут работать. Так что есть не беспочвенная надежда, что скоро удастся полакомиться настоящей бройлерной курятиной и прочей птицей.

Последнее, что я посмотрел в Торопово, был сад. От заброшенности и запустения не осталось и следа. Все обрезано и обработано, все старье и откровенно негодное выпилено, и заложена еще небольшая новая плантация.

В саду всем заправляет двоюродная сестра жены отца Павла, тоже Милица, жизнерадостная хохотушка и болтунья, но в руках у неё все чуть ли не в буквальном смысле горит.

Бригада садоводов — почти полностью молодежь, на три четверти это сербы. Стариков, по их мнению, то есть старше двадцати пяти, всего четверо.

Осмотр тороповского хозяйства поднял мое настроение чуть ли не до небес, а ужин в компании Василия и Лизы, в теперь уже их доме, зацементировал его. Еще бы! Они уже успели посетить отца Павла, и он им уже назначил дату венчания: через три недели. Это на тот случай, если мы внезапно не уедем в Севастополь. А если отъезд состоится раньше, то сразу же, как придет об этом известие.

Анна удивленно посмотрела на них и робко начала:

— А как же брачный… — но Лиза улыбнулась и перебила её.

— А ты, Анечка, помнишь свое письмо о том, куда и зачем поехал Саша? Я ведь знала о чувствах Василия и надеялась. Поэтому заранее обратилась к настоятелю того прихода, где нас окормляли, все объяснила, и он мне не отказал. А отец Павел проверил и сказал «да».

— А ты? — спросил я Василия.

— А что я? Во-первых, я здесь, и все процедуры он успеет провести. А во-вторых, — Василий прищурился, и в его глазах опять блеснул уже знакомый мне волчий оттенок, — слово боевого офицера. Его цену отец Павел знает.

— Да, брат, это весомый аргумент, — я пожал плечами. — Тогда остается только порадоваться за вас и надеяться, что ничего не помешает.

Лиза после второй беременности плохо переносила табачный дым, а мне после выпитого коньяка так захотелось курить, что, образно говоря, того и гляди, уши начнут дымить, поэтому мы вышли в сад. Прекраснейший летний вечер создавал настроение, что жизнь прекрасна и нигде нет ничего плохого: ни боли, ни горя, ни крови.

Но это было не так. Я почему-то вспомнил, что из людей подполковника со мной поехали двое: Ефрем и Ефим, а пятеро попросили разрешения остаться, как сказал один из них, до победы. Когда только она, эта победа, будет?

И тут я внезапно понимаю, что знаю, когда она была в той, моей первой жизни, и что я теперь знаю, кто такой генерал Леонтий Васильевич Дубельт и граф Карл Васильевич Нессельроде. И еще много чего, о чем не имел понятия, когда очухался в вонючей комнате в Париже с оборванной петлей на шее.

Вернее, обрезанной. Я сейчас четко вспомнил, как она выглядела, и непонятно, каким образом этот факт пролетел мимо моего сознания.

Я, конечно, когда-то слышал, читал, видел сюжеты о них и еще о многом. Но с какого-то перепугу почему-то решил в так называемые «святые», по мнению женушки Бельцина (только так его называл один наш старый мастер), девяностые, что эти знания мне не нужны. Я великолепно проживу без них, и у меня просто на раз-два получилось всё это забыть.

Но оказывается, они никуда не исчезли, а просто спрятались в глубинах моей памяти, и вот теперь всплыли.

У Василия, похоже, тоже было какое-то такое настроение, он как-то странно на меня посмотрел и задал мне вопрос, который я уже подспудно ждал от него.

— Тебе не страшно, что мы попали в поле зрения генерала Дубельта?

— Страшно.

— Мне тоже. Я имел удовольствие, — Василия всего перекривило, — лично с ним общаться. Страшный человек. Под стать, а скорее даже и превосходит, всех своих предшественников: князя Федора Юрьевича Ромодановского при Петре Великом или Степана Ивановича Шешковского при Екатерине. На Дубельте у нашего Государя всё сейчас держится. И тайный кукловод с нашей стороны во всей этой истории, куда мы каким-то образом вляпались, — именно Леонтий Васильевич. Я как раз перед отъездом на Кавказ с ним пообщался, думаю, только это мне шкуру мою спасло. Если бы не та история, я бы так буйно не пер бы на всех. Ему обо мне обязательно доложили, иначе и быть не может. Может, хотя бы теперь поймет, что я был прав.

Василий отвернулся от меня и, подняв какой-то камень, размахнулся и запустил его вглубь сада.

— Я, может быть, когда-нибудь расскажу тебе о нашей с ним встрече и о том, как меня в плен взяли. Для этого необходима самая малость — перестать бояться. Мне, Сашка, даже думать об этом страшно, и не знаю, пройдет ли это. Если бы не Лиза, в плену со скалы бы какой-нибудь головой вниз. И всё бы кончилось. Ну и, конечно, ты молодец оказался, вернул мне веру в людей. Спасибо тебе, брат.

Голос у Василия дрогнул, и он как-то неумело обнял меня. Я хотел ему сказать в ответ что-нибудь такое, духоподъемное, но никакие слова не приходили в голову. Я тоже в ответ обнял его и после этого сказал то, что наконец-то пришло в голову:

— Держись, брат.

Анна с Лизой без нас весело чирикали, как старые подруги, и, похоже, были довольны общением друг с другом.

Глядя на них, я подумал: «Вот у меня теперь есть настоящая семья, и это не только жена и дочь, — Ксюша без всякой натяжки стала для меня настоящей моей дочерью, — но и брат со своей будущей женой, которая и так уже моя невестка, и две очаровательных и очень серьезных племянницы. И за них я готов любому перегрызть горло».