Помещик 4

Глава 16

Египетская кампания началась рано на рассвете следующего дня. Самый сложный участок маршрута — это его начало. Нам надо как можно скорее достичь Орла. У нас есть подорожные, которые нам везде предоставят зелёную улицу, но хороших лошадей на почтовых перегонах Калуга-Белёв-Болхов-Орёл просто нет. И поэтому мы первый день едем привычным способом: сменные лошади бегут рядом, и мы просто их меняем.

Чтобы не возникло ненужных проблем с возвращением домой, до Орла нас будут сопровождать подчинённые нашего кума, калужские жандармы. Их командир, ротмистр Семёнов, человек опытный и надёжный, лично проверил всё снаряжение перед выездом.

— Лошади отличные, ваше превосходительство, — докладывал он генералу Куприну. — До Орла спокойно дойдут, это точно. Дальше уж как велено будет.

— Главное — без приключений, Семёнов, — ответил Дмитрий Васильевич. — Нам спешить надо, очень спешить.

Я за первый этап нашего маршрута беспокоился больше всего. Его надо преодолеть за сутки. Задача далеко не тривиальная. Почти двести вёрст от нашей Сосновки до Орла. Верхом никто из нас не едет, все в четырёх каретах.

— Успеем? — спросил Василий, устраиваясь в карете напротив меня.

— Должны, — ответил я, поправляя дорожный плед. — Иначе весь график сорвётся.

— А что будет, если не успеем? — в голосе Василия слышалось беспокойство.

— Тогда вся египетская экспедиция может сорваться. Пароход не будет нас ждать вечно. Да и англичане терпеть не любят, когда их заставляют простаивать.

Трезво оценив ситуацию, я понял, что уложиться в оставшиеся девять суток очень сложно. Поэтому на первые сутки нам надо, как говорили некоторые в моей первой жизни, кровь из носу проехать двести вёрст до Орла.

Ещё не зима, но местами уже выпадал снег, и дорога намного сложнее и тяжелее кавказской. Пора самая унылая, и за окном кареты пейзажи такие унылые и тоскливые, что не хочется даже смотреть в окно. Голые поля, чёрная земля, кое-где припорошённая снегом, серое низкое небо, редкие деревни с покосившимися избами — всё дышало тоской и безнадёжностью русской осени.

— Господи, какая тоска, — пробормотал Василий, глядя в окно. — На Кавказе хоть горы были, красота. А тут…

— Зато дома, — улыбнулся я. — Родные места.

— Родные-то родные, да невесёлые.

Как это ни удивительно, но мы следующим утром были в Орле, и дальше дела пошли веселее. Генерал Куприн предъявлял на почтовых станциях такие подорожные, что смотрители были готовы идти на взлёт, чтобы только угодить. Один из них, увидев печати и подписи, побледнел и едва не упал в обморок.

— Сию минуту, ваше превосходительство! Лучших лошадей! Сейчас! Эй, Сидор, Петька, живо свежих лошадей!

И день и ночь мы, не покидая карет, мчались на юг России. Останавливались только на станциях, чтобы сменить лошадей и наскоро перекусить. Спали урывками, прямо в каретах, качаясь на ухабах. Кости ломило, спина затекала, но мы продолжали путь.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивал я у Василия на третьи сутки.

— Как мешок с костями, — морщился он. — Но держусь. А ты?

— Да так же. Зато мы почти половину пути прошли.

Через пять суток мы увидели Днепр, когда лошади вынесли нас на его крутой берег в славном городе Екатеринославе.

Днепр встретил нас во всём своём величии. Широкая река катила свои воды степенно и спокойно, отражая в своих тёмных водах осеннее небо. Берега его были круты и обрывисты, поросшие редким кустарником, уже почти полностью сбросившим листву. Вода казалась почти чёрной в пасмурный день, лишь изредка проблёскивая серебром там, где пробивались сквозь облака лучи солнца. Река дышала древностью и силой, напоминая о том, сколько веков она несёт свои воды к морю, видя на своих берегах и скифов, и греков, и запорожцев.

— Вот это река! — восхищённо произнёс Василий, выйдя из кареты и разминая затёкшие ноги. — Не то что наша Угра.

— Это ещё не всё, — сказал я. — Погоди, пороги увидишь. Вот где настоящее зрелище.

— А что, опасно? — насторожился он.

— Сейчас — очень. Воды мало, пороги обнажились. По воде не пройти. Будем обходить по суше.

За спиной большая часть маршрута. Но предстоящие пятьсот вёрст по Новороссии намного сложнее. С дорогами здесь намного хуже, хотя стоит ещё тёплая и сухая осень. Мы уже все устали от непрерывной пятисуточной езды. Лица у всех осунулись, глаза покраснели от недосыпа, офицерские мундиры помялись.

Но неожиданно наши планы резко меняются. Нас встречают, и генералу Куприну вручается пакет с каким-то приказом. Курьер, запылённый и усталый, отдал честь и подал запечатанный конверт с сургучными печатями.

Дмитрий Васильевич невозмутимо читает его и с улыбкой поворачивается к нам.

— Вы знаете, господа, а в Севастополь мы не попадём, по крайней мере в этот раз. Нас ждут в назначенный час в Херсоне, и туда нам предписано следовать достаточно оригинальным маршрутом. До Никитина Носа, это пристань ниже порогов, идём прежним порядком. На пристани пересаживаемся на ожидающий нас речной пароход и — в Херсон. А там поднимаемся на борт знаменитого английского парохода «Грейт Вестерн».

— А чем он так знаменит, этот «Грейт Вестерн»? — спросил Василий. — Я, например, далёк от всего этого.

— Это сейчас самый знаменитый пароход. Краса и гордость Британии, — пояснил генерал, складывая бумаги. — Первый пароход, который регулярно ходит через Атлантику. Чудо инженерной мысли, господа.

— Неужели они отправили его сюда? — удивлённо произнёс Милош. — Это же их флагман!

— Видимо, наши дипломаты постарались, — усмехнулся Дмитрий Васильевич. — Или у нас есть что-то, что им очень нужно.

— Интересно, что именно? — задумчиво произнёс Драгутин.

— Узнаем, господа, всему своё время, — отрезал генерал.

Я знаю, что это за пароход. Похоже, сильно спесивым сынам Альбиона прищемили хвост, раз они сняли с коммерческой линии свой самый знаменитый пароход и отправили его в Россию. Что же такого важного в этой египетской экспедиции, что англичане готовы на такие жертвы?

Мы вдоль Днепра спускаемся к его порогам и, обогнув их по суше, въезжаем на пристань Никитин Нос. Дорога была ужасной — местами почти непроезжей. Кареты трясло так, что казалось, они вот-вот развалятся. Уровень воды в Днепре сейчас достаточно низкий, и опасные пороги полностью выступили из воды. Пройти их по воде сейчас совершенно нереально. И те, кто это пытается, — самоубийцы.

Пороги представляли собой жуткое зрелище: чёрные каменные гряды торчали из воды, словно зубы древнего чудовища, а между ними пенилась и бурлила вода, образуя водовороты и буруны. Грохот воды был слышен издалека, и становилось понятно, почему это место издревле внушало страх речникам.

— Боже мой, — прошептал Василий, выйдя из кареты и глядя на пороги. — Как же здесь страшно! И люди через это проходят?

— Проходят, когда вода высокая, — ответил я. — Но и тогда это смертельно опасно. Лоцманы здесь особые нужны, знающие каждый камень.

— А сколько судов здесь погибло?

— Не счесть. Тут на дне целое кладбище кораблей и лодок.

На пристани нас ожидает наш речной казённый пароход «Брат». Небольшой, закопчённый, с трубой, из которой валил чёрный дым, он тем не менее выглядел надёжным и крепким.

Он небольшой, с тесными маленькими каютами. Но все рады и этому. Предстоящую ночь мы будем стоять около пристани и только утром следующего дня отправимся вниз по Днепру до Херсона.

— Наконец-то можно будет нормально выспаться! — обрадовался Василий. — В постели, а не в карете!

— Не обольщайся, — усмехнулся я. — Каюты тесные, койки жёсткие. Но всё равно лучше, чем в карете.

Капитан парохода, старый речной волк с седой бородой и проницательными глазами, встретил нас на трапе.

— Добро пожаловать на борт, господа офицеры! Каюты готовы, ужин будет подан через час. Завтра на рассвете отправляемся.

Херсон встретил нас осенним ненастьем. Море штормило, низкое небо было затянуто плотной облачностью, и срывались редкие крупные холодные капли. Ветер свистел в такелаже стоящих на рейде судов, волны с шумом бились о причалы.

Город показался мрачным в этой погоде. Низкие каменные дома прижимались к земле, словно пытаясь укрыться от ветра. Пристань была почти пуста — только несколько рыбацких лодок качались у причалов, да одинокая фигура рыбака в промокшем тулупе маячила у сарая с сетями. Запах моря, смешанный с речной водой и дождём, пропитывал всё вокруг. Где-то вдали, сквозь пелену дождя, угадывались очертания крепостных стен и колокольни. Город казался затаившимся, замершим в ожидании перемены погоды.

— Вот уж не думал, что на юге может быть так холодно и мерзко, — поёжился Василий, натягивая воротник шинели.

— Это ещё что, — отозвался один из офицеров, встречающих нас. — Зимой здесь бывает такое, что хуже нашей средней полосы.

На пароходе нас ждали. Машины работали на холостых оборотах, и колёса иногда лениво били по воде, возвращая пароход на его законное место. На палубе сновали английские матросы, готовя судно к немедленному выходу в море.

Нас встретил высокий офицер в безукоризненной форме.

— Добро пожаловать на борт «Грейт Вестерн», джентльмены! Капитан просит вас поторопиться с посадкой. Погода ухудшается, и нам лучше выйти в море немедленно.

Мы быстро поднялись на борт легенды английского флота. Тут же раздался свисток, прозвучала боцманская команда «Полный вперёд!». Колёса парохода забили по воде с новой силой, и судно медленно начало отходить от причала. Наша египетская экспедиция началась.

«Грейт Вестерн» сейчас — это самый знаменитый из всех пароходов мира. Его построили для трансатлантических рейсов, и у него на борту просто немыслимый комфорт. Красное дерево в отделке кают, бархатные драпировки, латунные светильники, толстые ковры — всё говорило о том, что это судно создано для пассажиров высшего класса.

— Вот это да! — ахнул Василий, осматривая салон. — Я и не представлял, что на корабле может быть так роскошно!

— Это ещё не самое удивительное, — заметил я. — Посмотри на паровые машины. Чудо техники.

Нам дали возможность переодеться, перевести дух, и после этого пригласили в кают-компанию на ужин. Большое помещение было освещено множеством ламп, за длинным столом, покрытым белоснежной скатертью, уже собирались офицеры. Сидя за столом вместе со всеми господами русскими офицерами, я лениво додумывал думу об отношениях с Великобританией.

Как же сумели наши так прищемить подлый британский хвост, что они даже погнали свою морскую звезду участвовать в нашей экспедиции? Так, глядишь, мы действительно станем союзниками, и англичанка перестанет гадить.

Но это всё гипотетические рассуждения, а сейчас надо попытаться просто поесть и отдохнуть, если, конечно, не откроется морская болезнь.

Почти всех господ русских офицеров, собравшихся в кают-компании, я знаю. С кем-то познакомился на проводах Черновых, а с кем-то на Кавказе. Все они здоровались со мною как со старым добрым знакомым.

Наших генералов с нами нет. Их сразу же к себе пригласил английский капитан.

— Как вам пароход? — спросил сидящий рядом поручик, молодой офицер с умными глазами. Для нынешних времён это без сомнения чудо техники и плод усилий великих конструкторов и корабелов.

— Впечатляет, — ответил я. — Никогда не думал, что доведётся плыть на таком судне.

— Говорят, он через Атлантику ходит быстрее всех, — добавил другой офицер. — Англичане им очень гордятся.

— И не зря, — вмешался третий. — Я читал о нём в журналах. Это действительно выдающееся достижение.

— Интересно, а что будет в Египте? — задумчиво произнёс кто-то. — Нам так ничего толком и не сказали.

— Узнаем на месте, — ответил я уклончиво.

Сразу же после ужина я отправился спать. На пароходе, кроме нас, никого нет, и нас разместили в отдельных каютах по нашему желанию. Я в итоге со своими разместился в двух каютах. Каюта была небольшая, но уютная — с койкой, шкафом, умывальником и круглым иллюминатором, в который било волнами.

Сна неожиданно не было. Я лежал и думал обо всём, что произошло за последнее время, про то, как неожиданно разъяснились все непонятки. Кроме одной, но самой поганой. И имя её — Каневский.

В общем, с этим подлецом всё понятно, не ясны какие-то мелкие детали. Но так как этот персонаж в прошлом, то лучше всего воспользоваться советом полковника Дитриха и забыть.

Заснул я только под утро и почти весь день в результате спал. И, как выяснилось, пропустил много интересного: небольшой шторм, сопровождавших наш пароход дельфинов, пытавшиеся нас сопровождать русские и английские линейные корабли, с которыми мы встретились на траверзе Севастополя.

Но зато когда я появился в кают-компании перед ужином, то был бодр и свеж, в отличие от большей половины наших господ офицеров. На некоторых было просто больно смотреть — так их, страдальцев, потрепала морская болезнь.

— Вы как себя чувствуете? — участливо спросил я одного из особенно бледных поручиков.

— Хуже некуда, — простонал он. — Никогда не думал, что море может так… — он не договорил, поспешно отвернувшись.

— Держитесь, — посочувствовал я. — Говорят, что к морю привыкают дня за три-четыре.

— Боюсь, мы раньше приплывём, чем я привыкну, — простонал несчастный.

Самое удивительное было то, что ночью я спал и проснулся утром, когда наш пароход начал приближаться к Босфору.

Выйдя на палубу, я замер, поражённый открывшимся видом. Чёрное море было совсем не чёрным — оно переливалось всеми оттенками синего и зелёного под утренним солнцем. Волны мерно катились, увенчанные белыми барашками пены. Вода была на удивление прозрачной, и казалось, что видно дно, хотя глубина здесь была изрядная. Воздух был напоён солёным ароматом, свежим и бодрящим. Вдали, на горизонте, уже проступали очертания берегов — это был вход в Босфор. Справа виднелись европейские берега, слева — азиатские. Море здесь словно меняло свой характер, становясь более спокойным, готовясь войти в узкий пролив.

Чайки кружились над водой, их крики разносились в чистом воздухе. Иногда одна из них камнем падала вниз и выныривала с рыбой в клюве. Вдали показалась рыбацкая лодка с коричневым парусом.

Разница между тем, что было в Херсоне, и здесь, в окрестностях Стамбула, просто потрясает. В понятиях человека средней полосы это самое настоящее лето. Солнце грело так, что я скинул шинель и остался в мундире. Воздух был тёплым и влажным, пахло югом и далёкими странами.

Я сразу же вспомнил свои первые поездки в Турцию в моей первой жизни. Они как раз состоялись в начале зимы, и я был потрясён контрастом между нашей зимой и турецкой.

В Турцию я, кстати, перестал ездить после того, как два раза подряд попал под их климатический катаклизм.

Оба раза это были резкие похолодания с заваленной снегом страной. Один раз это была осень, когда у нас в Москве она была моей любимой золотой, а второй раз — весной. Опять же в России уже вовсю всё таяло, и даже в середине дня можно было загорать.

Стоя на палубе, я смотрел, как быстро приближается турецкий берег, и гадал, как мы будем проходить Босфор. Остановка и тем более досмотр парохода крайне нежелательны. Наверняка у турецкого паши есть уши, и утечка информации совсем нехороша.

— Вы думаешь, турки нас остановят? — спросил подошедший Василий.

— Не знаю, — ответил я. — Но англичане наверняка всё предусмотрели. У них здесь связи хорошие.

— А если всё-таки остановят?

— Тогда могут быть большие неприятности. Экспедиция конечно не сорвется, но…

Но англичанин просто буром попёр через Босфор, и турки только посмотрели вслед нашему пароходу. Видимо, у капитана были какие-то бумаги или договорённости, потому что турецкий катер, вышедший нам навстречу, только немного прошёл рядом и отвернул к берегу. И мы без проблем вышли в Мраморное море и на всех парах устремились к другому черноморскому проливу — Дарданеллам.

Когда мы шли по Босфору, я стоял на палубе и жадно рассматривал такой знакомый и в то же время совершенно чужой город.

Стамбул открывался передо мной как сказка из «Тысячи и одной ночи». Город расползался по холмам обоих берегов, и повсюду вздымались минареты мечетей, тонкие и изящные, словно стрелы, нацеленные в небо. Купола сияли на солнце — золотые, серебряные, покрытые свинцом. Белые и охристые дома карабкались по склонам, спускаясь прямо к воде, где у причалов теснились сотни судов всех мастей — от роскошных европейских пароходов до крошечных турецких каиков. Воздух был напоён запахами: моря, специй, дыма от жаровен, цветов из прибрежных садов. Слышались крики чаек, гудки пароходов, далёкий гул огромного города. Над всем этим высилась громада собора Святой Софии, переделанного в мечеть, — величественное напоминание о былом величии Византии. Дворец султана на мысу Сераль выглядел как город в городе, окружённый высокими стенами, за которыми угадывались сады и башни. По берегам виднелись деревянные особняки — ялы, некоторые совсем ветхие, другие — свежеокрашенные и нарядные. Босфор был полон жизни: паромы сновали от берега к берегу, рыбацкие лодки покачивались на волнах, торговые суда стояли на рейде.

Узкий пролив был настолько тесен, что казалось — можно с одного берега увидеть лица людей на другом. Течение здесь было сильным, вода в некоторых местах бурлила и пенилась. Наш пароход шёл медленно, осторожно, капитан лично стоял на мостике и отдавал команды.

Я хорошо знал Стамбул двадцать первого века, полностью турецкий город. А сейчас передо мной — город, в котором через его турецкие черты ещё явственно виден Константинополь, великий город, столица такой же великой империи.

— Красиво, не правда ли? — раздался рядом голос Василия.

— Потрясающе, — согласился я. — Видел многое, но это… Это особенное.

— Жаль, что не остановимся, — вздохнул он. — Говорят, базары там — просто чудо. Шёлк, пряности, ковры…

— Ещё вернёмся, — ответил я, не отрывая взгляда от панорамы города. — Обязательно вернёмся.

— А ты правда веришь, что вернёмся?

— Верю. Если эта экспедиция удастся, будет ещё много дел в этих краях.

Разница в целых двести лет, и они совершенно изменили город, вернее, доделали то, что началось неполные четыреста лет назад, когда этот великий город, как перезрелое яблоко, упал к ногам новых владык — османов.

Я стоял на палубе и смотрел, как медленно уплывает за корму эта жемчужина Востока, этот перекрёсток миров и культур. И думал о том, какие тайны и приключения ждут нас впереди, в далёком Египте, в стране пирамид и фараонов.