Помещик 4

Глава 22

Двадцать третьего января из Петербурга пришло Высочайшее повеление с оценкой Государем сделанного нами в Александрии. Ответ императора я сразу же прочитал на лицах генералов, когда пришёл к ним по их срочному вызову.

Адъютант штабс-капитан Судаков встретил меня у дверей кабинета генерала Чернова в цитадели. Лицо его было непроницаемым, но глаза блестели каким-то особенным блеском. Он молча распахнул передо мной дверь и также молча отступил в сторону.

Я вошёл и замер на пороге. Оба генерала, Чернов и Куприн, стояли у окна, их лиц я не видел, понял всё по тому, как они держались: плечи расправлены, головы высоко подняты, осанка победителей.

— Александр Георгиевич, — обернулся ко мне генерал Чернов, и я ахнул.

Они оба просто светились от радости. Лица их сияли, глаза горели, улыбки были такими широкими, что казалось, ещё немного и они расхохочутся, как мальчишки.

— Государь… — начал было генерал Куприн, но голос его дрогнул от переполнявших эмоций.

— Государь одобрил, — закончил за него Чернов, и голос его звучал торжественно. — Всё. Полностью. Без единого замечания.

Он протянул мне несколько листов бумаги, я узнал характерный почерк императора, размашистый и властный.

— Читайте, Александр Георгиевич, — сказал Дмитрий Васильевич, подходя ко мне. — Читайте и радуйтесь вместе с нами.

Я начал читать, и с каждой строкой сердце моё билось всё быстрее. Император не просто одобрил действия генералов, он восхвалил их, назвал примером мужества и дальновидности, образцом служения Отечеству.

— «Действия ваши, господа генералы, — читал я вслух, — есть пример того, как истинные сыны России должны служить православной Вере, своему Государю и Отечеству. Вы проявили не только храбрость и решительность, но и государственную мудрость, сумев в критический момент принять решения, которые укрепили позиции России на Востоке на многие годы вперёд…»

— Дальше ещё лучше, — улыбнулся генерал Чернов, наливая три бокала коньяку. — Читайте дальше.

Я продолжил:

— «…Особо отмечаю вашу заботу об освобождении православных пленников и невольников. Это дело, угодное Богу и людям, и оно будет помнимо в веках…»

— За Россию! — поднял бокал генерал Куприн. — За нашего Государя! За то, что он сумел разглядеть в наших действиях не самоуправство, а служение!

Мы выпили, и коньяк показался мне слаще мёда.

— Вы представляете, Александр Георгиевич, — говорил генерал Чернов, расхаживая по кабинету, — ещё три недели назад мы не знали, что нас ждёт. Награды или Сибирь. Благодарность или позор. А теперь…

Он развёл руками, и в этом жесте было всё: облегчение, радость, гордость.

Не меньше, а возможно, даже больше был рад английский министр. Он не превысил свои полномочия и был вправе заключать подобное соглашение, но если бы Государь дезавуировал решение своих генералов, для него, как министра Её Королевского Величества, всё было бы кончено.

Я даже не ожидал, что получение одобрения наших действий произведет такое впечатление на английского лорда. с него слетела пресловутая британская невозмутимость и поговорка, что у трезвого на уме, у пьяного на языке, наиболее точно отражала его состояние. Только не в меру болтливым он в этот раз оказался в трезвом состоянии, ну или возможно немного, самую малость принявши на грудь.

Мы с ним увиделись немного позже, но в тот же день, когда генералы пригласили его в цитадель для совместного обсуждения дальнейших действий. Четвёртый граф Абердин вошёл в зал с таким видом, словно ему только что сообщили о выигрыше в лотерею.

— Господа! — воскликнул он по-французски, обращаясь к генералам. — Позвольте поздравить вас с триумфом! Я только что получил депешу из Лондона. Её Величество королева Виктория и кабинет министров выражают полное удовлетворение достигнутыми договорённостями!

Он говорил быстро, взволнованно, и я видел, как дрожат его руки, когда он разворачивает документы.

— Вы понимаете, что это значит? — продолжал он, переходя на английский. — Это значит, что мы создали прецедент! Англия и Россия истинные и искренние союзники! Впервые за многие десятилетия!

Генерал Куприн кивнул:

— Да, милорд. Но давайте будем реалистами. Это союз по расчёту, а не по любви. Мы оба это прекрасно понимаем.

— Конечно, конечно, — согласился министр. — Но разве имеет значение, что привело нас к союзу? Важен результат! А результат… — он развёл руками, — результат превосходит все ожидания!

А о последствиях было даже страшно думать, если бы всё сложилось иначе. Оказаться у разбитого европейского корыта, окончательно погубленные отношения с Россией, испорченные почти до такой же степени отношения с Францией, сразу же возникшая неопределённость с Австрией. Одним словом, ужас.

— Представьте, — говорил мне позже Дмитрий Васильевич, когда мы остались вдвоём, — что было бы, если бы Государь нас не поддержал. Англичане остались бы в дураках. Их министр иностранных дел был бы вынужден подать в отставку, была бы кончена не только его карьера, но и наверное жизнь. Франция торжествовала бы. Австрия немедленно использовала бы это для ухудшения наших позиций на Балканах. Турция почувствовала бы себя в безопасности и возобновила бы притеснения христиан. А мы… мы были бы в полной изоляции.

Он налил себе ещё коньяку и продолжил:

— Но Государь оказался мудрее нас. Он увидел дальше. Он понял, что иногда нужно рискнуть, чтобы выиграть. И он выиграл. Мы все выиграли.

Все опасения остались в прошлом. И все теперь на коне, правда, каждый на своём.

Императорское одобрение действий генералов и выраженная участникам Александрийского дела. Высочайшая благодарность вдохновили всех в буквальном смысле на подвиги, тем более что складывающаяся ситуация требовала именно этого.

На следующий день после получения императорского одобрения генерал Чернов собрал всех офицеров в большом зале цитадели. Мы стояли, выстроившись по ранжиру, и ждали.

Генерал вышел, держа в руках императорское Высочайшее повеление, и его лицо было торжественным.

— Господа офицеры! — начал он, и голос его звучал твёрдо и громко. — Государь Император удостоил нас Своей милостью. Наши действия в Египте получили Высочайшее одобрение. Это не просто награда нам лично. Это признание того, что Россия может и должна отстаивать свои интересы на Востоке. Это признание того, что православные пленники не забыты своим Отечеством!

Зал взорвался радостными и приветственными возгласами. Офицеры бросали вверх фуражки, обнимались, поздравляли друг друга. Я видел слёзы на глазах седых офицеров и как молодые офицеры не могут сдержать восторга.

Для всех оказалась полнейшей неожиданностью просто огромное количество православных женщин, которые сплошным потоком пошли к нам, спасаясь от страшной участи наложниц и рабынь в Египте и сопредельных странах.

Первые женщины появились уже через неделю после взятия Александрии. Я помню тот день очень отчётливо, когда стоя на стене цитадели вдруг в подзорную трубу увидел, как по дороге движется странная процессия.

Женщины шли группами и поодиночке. Многие были в лохмотьях, многие босиком. Некоторые несли на руках младенцев, другие вели за руку детей постарше. Они шли медленно, с трудом, явно измученные дорогой. Но шли упорно, не останавливаясь.

— Господи, — прошептал стоявший рядом со мной офицер, — да их же сотни!

И это были только первые. С каждым днём их становилось всё больше и больше.

Они шли по одиночке, но чаще всего со своими детьми, родившимися в неволе. Редко кто из хозяев признавал этих детей своими, и их участь была печальной, участь человека, никогда, даже в момент своего рождения, не знавшего, что такое свобода. Участь человека, который всегда обречён быть вещью.

Я говорил с некоторыми из этих женщин. Одна из них, молодая гречанка по имени Мария, рассказала мне свою историю. Ей было лет двадцать пять, но выглядела она значительно старше. На руках она держала девочку лет трёх, а за юбку её держался мальчик лет пяти.

— Меня захватили пираты, когда я ехала к родственникам на Крит, — рассказывала она тихим, монотонным голосом, глядя в землю. — Это было восемь лет назад. Продали в Александрию, в дом богатого египтянина… Он… он делал со мной что хотел. Дети его. Но он их не признаёт. Говорит, они рабы, как и я. Когда вы начали обстрелы, нам приказали уйти и спрятаться. Но когда ваш офицер застрелил его родственника, наш хозяин испугался и убежал.

— Теперь вы свободны, — сказал я ей. — Вы и ваши дети.

Она подняла на меня глаза, большие, тёмные, полные слёз:

— Свободны? Я уже забыла, что это значит. Я даже не знаю, как жить свободной.

Другая женщина, русская, из какого-то села под Астраханью, рассказала, как её вместе с десятком других девушек захватили хивинцы и продали в Египет.

— Нас было двенадцать, — говорила она, и губы её дрожали. — Все молодые, все красивые. Эти специально искали таких. Десять продали в гаремы. Две умерли в дороге от болезни. Я одна осталась… я одна дожила до этого дня…

Некоторые, но их было очень и очень мало, приходили со своими мужьями, такими же рабами, как и они. Подобного никто не ожидал, и все были этим сильно озадачены.

Один такой случай особенно запомнился мне. Пришла относительно молодая пара, он лет тридцати, крепкий, загорелый, она чуть моложе, с младенцем на руках. Оба были армяне.

— Мы вместе уже десять лет, — рассказывал мужчина, по имени Ованес. — Хозяин разрешил нам пожениться. Сказал, что рабы будут лучше работать, если у них есть семья. Мы работали в его поместье, на полях. Жили в сарае. Но мы были вместе. И когда услышали, что русские освобождают всех христиан… мы сразу пошли. Хозяин пытался остановить, но мы ушли ночью.

— И правильно сделали, — сказал я им. — Теперь вы свободны. Оба. И ваш следующий ребёнок родится свободным гражданином.

— Уже родился, — улыбнулась женщина, и это была первая улыбка, которую я увидел на лице освобождённого невольника. — Три дня назад. В дороге. Но он родился свободным. Потому что мы уже шли к вам.

Но наши генералы быстро увидели в этом очень положительный момент для ситуации в Александрии.

— Посмотрите на это с другой стороны, — говорил генерал Чернов на одном из совещаний. — Да, у нас проблема, тысячи беженцев, которых нужно кормить, одевать, размещать. Но это и огромная возможность!

— Какая именно? — спросил один из английских офицеров.

— Население, — ответил Чернов. — Лояльное население. Люди, которые будут благодарны нам до конца жизни. Люди, которые станут опорой нашей власти здесь.

И он оказался прав. Среди приведённых этими несчастными женщинами своих детей было достаточно много уже почти взрослых юношей крепких, здоровых парней пятнадцати-восемнадцати лет, рождённых в неволе, но мечтавших о свободе. Мужчин, пришедших вместе с ними, было тоже не так уж мало, несколько сотен, может быть, даже около тысячи.

А самое главное, очень быстро бывшие солдаты Сулеймана-бея, перешедшие на нашу сторону, стали находить себе среди этих женщин спутниц жизни.

Это началось стихийно, само собой. Я помню, как однажды увидел в лагере, как молодой египетский солдат, один из перешедших на нашу сторону, разговаривает с молодой женщиной. Она была гречанкой, он мусульманином. Они говорили на ломаном арабском, перемежая его жестами, и оба улыбались.

Через неделю они пришли к александрийскому православному священнику просить благословения на брак.

— Отец, — сказал солдат, — я хочу жениться на этой женщине. Я принимаю её веру. Я хочу креститься. Я хочу быть христианином, как она.

Священник был в замешательстве и пошёл за советом к генералу Чернову.

— Крестите его, — сказал генерал без колебаний. — И венчайте их. Пусть будет счастлив. Чем больше таких браков, тем крепче наша власть здесь.

И браков становилось всё больше. Сулейман-бей не поощрял создание семей своими солдатами, он считал, что женатый солдат хуже воюет, что семья отвлекает от службы. А здесь новые власти приветствовали подобное, так как это только укрепляло позиции генерал-губернатора.

— Видите, Александр Георгиевич, — объяснял мне Дмитрий Васильевич, — женатый солдат с семьёй это не просто солдат. Это человек, у которого есть что терять. Он будет защищать не просто власть, а свой дом, свою жену, своих детей. Он будет драться до последнего, потому что знает, если мы проиграем, его семья снова станет рабами.

Население Александрии росло буквально не по дням, а по часам. Все вновь пришедшие были очень лояльны новым властям и готовы были отдать свои жизни в знак благодарности.

К концу января в городе и его окрестностях, по подсчётам штаба, находилось уже более двадцати тысяч освобождённых невольников, и это только взрослых.

Возникли огромные проблемы с размещением и снабжением, но генералы пока справлялись.

— Где разместим новых? — спрашивал я генерала Чернова, глядя на очередную группу прибывших.

— Где придётся, — отвечал он. — В палатках, в караван-сараях, в заброшенных домах. Главное, накормить и дать работу. Голодный человек— опасный человек. А работающий человек — спокойный человек.

Самой острой проблемой скоро будет нехватка хлеба, и если недели через две-три мы её не решим, то начнется самый настоящий голод. Но Государь заверил нас что в ближайшие две недели из России начнут приходить корабли с зерном.

Надо сказать, что старое, египетское население города не проявляло никакой враждебности к новым повелителям, которые значительно облегчили их участь, избавив от непосильных налогов и бесчеловечного отношения к ним.

Я разговаривал с многими александрийцами. Один старый торговец на базаре сказал мне через переводчика:

— Эфенди, при Мухаммаде Али мы платили такие налоги, что не могли прокормить семьи. Его сборщики приходили и забирали всё. Если не мог заплатить, то били палками, сажали в тюрьму. Моего брата убили за то, что он не смог отдать последнее. А теперь… теперь налоги справедливые. Нас не бьют. Суд справедливый. Это хорошо, эфенди. Очень хорошо.

Власти Мухаммада Али славились и тем, и другим: и непосильными налогами, и жестокостью сборщиков.

Другой александриец, владелец небольшой мастерской, где делали глиняную посуду, рассказывал:

— При старой власти я должен был отдавать половину всего, что заработаю. Половину! Как я мог жить? Как кормить детей? А если не отдашь, придут солдаты, разобьют всё, что сделал. Теперь я плачу четверть. Это справедливо. Я могу жить. Я могу кормить семью. Я даже могу откладывать деньги.

Итогом всего этого было то, что у генерала Чернова, генерал-губернатора Александрии, оказалось не менее пяти тысяч отлично обученных и дисциплинированных солдат и командиров, которые за новую власть и его лично готовы кого угодно разорвать в клочья, и несколько десятков тысяч рабочих рук.

На одном из совещаний генерал подвёл итоги:

— Господа, давайте посчитаем, что мы имеем. Пять тысяч обученных солдат это почти полноценная бригада. Десять тысяч мужчин трудоспособного возраста, огромная рабочая сила. Пятнадцать тысяч женщин и детей, будущее население, лояльное нам. Местное население в двадцать тысяч, не выказывает враждебности, а во многом даже поддерживает нас. Итого, мы контролируем город с населением не меньше шестидесяти тысяч человек, если считать детей. Это больше, чем многие губернские города в России!

— И что мы будем со всем этим делать? — спросил английский офицер.

— Строить, — ответил Чернов. — Строить новую Александрию.

Приложение рабочим рукам уже есть. Это требующий срочных восстановительных работ канал Махмудия. Построенный совсем недавно, канал был открыт всего лишь двадцать лет лет назад, он уже успел заилиться и не функционировал нормально. И без него в Александрии уже были проблемы, в первую очередь с питьевой водой.

Я видел этот канал вскоре после нашего прибытия в Александрию. Когда-то это был широкий, полноводный водный путь. Теперь он превратился в мелкую, заросшую тростником канаву, по которой едва текла мутная вода.

— Смотрите, — показывал мне инженер-француз, — здесь должна быть глубина в два метра. А что мы видим? В лучшем случае полметра. И то в середине. У берегов сплошной ил. Баржи не могут пройти. Даже лодки с трудом идут.

— Сколько времени нужно на очистку? — спросил я.

— При нормальных условиях, год-полтора, — ответил инженер. — Но если привлечь много рабочих рук и работать в три смены… может быть, месяцев шесть-восемь.

Поэтому генерал Чернов организовал срочные работы по его очистке. Он созвал всех инженеров: французских, английских, русских, итальянских, которых здесь оказалось неожиданно много и провёл совещание.

— Господа, — обратился он к ним, — канал Махмудия — это жизнь Александрии. Без него город умрёт от жажды. Мне нужен план работ. Мне нужны сроки. Мне нужно знать, сколько рабочих потребуется.

Инженеры совещались три дня. Потом главный инженер, англичанин Томпсон, представил доклад:

— Ваше превосходительство, для полной очистки канала на всём его протяжении в семьдесят два километра нам потребуется не менее десяти тысяч рабочих. Работы займут от шести до восьми месяцев при условии работы в две смены. Стоимость работ составит…

— Стоимость меня не интересует, — оборвал его генерал. — У нас есть деньги. Меня интересует срок. Можно ли сократить его?

— Если работать в три смены и увеличить число рабочих до пятнадцати тысяч… возможно, четыре-пять месяцев, — ответил Томпсон.

— Отлично. Делайте.

Рабочих рук вполне хватало на месте, а инженерные кадры это уже прибывшие из Англии и России соответствующие специалисты. Английский пароход привёз не только Высочайшее повеление, одобряющее наши действия, но и русских инженеров и лекарей.

Я встречал этих людей в порту. С парохода сходили молодые и пожилые мужчины в европейских костюмах, с чемоданами и сундуками. Многие были с жёнами.

— Господа! — обратился я к ним. — Добро пожаловать в Александрию. Генерал Чернов ждёт вас в цитадели.

Один из инженеров, молодой человек лет двадцати пяти, подошёл ко мне:

— Поручик, простите, но что здесь происходит? Нам в Севастополе сказали только, что нас направляют в Александрию для работы на строительных проектах. Но никаких подробностей не дали.

Я улыбнулся:

— Здесь, господин инженер, строится новый город. Под российским и английским флагами. И вы будете одним из его строителей.

Инженеры успели прибыть как из самой Англии, так и европейские. В числе прибывших были и французы, деньги, как известно, не пахнут. Вдобавок непосредственно в Египте и так работало много европейских инженеров, которых нанимал Мухаммад Али для своих проектов. Многие из них теперь с радостью переходили на службу к генералу Чернову, где платили лучше и обращались гуманнее.

Англичане, кстати, уже присматривались к местным условиям, и генерал-губернатору поступили первые предложения о создании первых производств, которые будут приносить доход александрийской казне.

Одно такое предложение было сделано в моем присутствии. Пришёл англичанин, мистер Джонсон, толстый краснолицый джентльмен в безупречном костюме.

— Ваше превосходительство, — обратился он к генералу Чернову, — я занимаюсь текстильной промышленностью в Манчестере. И я вижу здесь огромный потенциал. Египетский хлопок один из лучших в мире и его вывозят сырьём в Европу. Почему бы не построить здесь, в Александрии, ткацкие фабрики? Мы будем производить ткань на месте. Это даст работу тысячам людей. Это принесёт прибыль в казну.

— Интересно, — кивнул генерал. — Продолжайте.

— Я готов вложить свои деньги. Я готов построить первую фабрику. Взамен я прошу льготных условий на первые пять лет и гарантий защиты моей собственности.

— Это вы безусловно получите, — ответил Чернов. — Готовьте детальный проект.

Таких предложений поступило за две недели около десятка. Англичане чуяли выгоду, как акулы чуют кровь.

Пока проблем с деньгами не было Зверства по отношению к непокорным христианским пленным, с которыми столкнулись союзники, так их возмутили, что единогласно было принято решение наказать виновных и финансово. И в итоге Мухаммада Али и его приспешников ободрали как липку.

Это решение было принято на совместном заседании союзнической комиссии. Присутствовали генералы Чернов и Куприн, все члены с английской и французской сторон и египетские переговорщики. Французы фактически были отстранены от реального управления, но их представители регулярно пока присутствовали на заседаниях. Но все уже знали, что со дня на день с последним французским пароходом, они покинут Александрию, передав свои полномочия в пропорции два к одному нам и англичанам.

— Господа, — обратился к египтянам английский министр, — то, что мы обнаружили в ваших тюрьмах и поместьях, шокировало цивилизованный мир. Люди, содержавшиеся в нечеловеческих условиях. Пытки. Избиения. Это недопустимо.

Египетские представители молчали, опустив головы.

— Поэтому, — продолжил министр, — было принято решение о наложении контрибуции. Мухаммад Али обязан выплатить компенсацию в бюджет Александрии за всех невольникам, уже освобождённым и тех кто только ожидает свободы. Сумма составляет…

Он назвал цифру, и египтяне побледнели.

— Это невозможно! — воскликнул один из них. — Таких денег нет!

— Тогда вы заплатите золотом, серебром, драгоценностями, — жёстко ответил генерал Чернов. — У вашего паши полны сокровищницы. Пусть опустошит их.

Золота и прочих ценностей в Александрийскую цитадель привезли такое огромное количество, что, по мнению Дмитрия Васильевича, этого хватит лет на десять.

Я видел, как начали привозить эти сокровища. Караван из двадцати верблюдов, нагруженных сундуками. Каждый сундук охраняли вооружённые солдаты. Когда сундуки открыли в присутствии комиссии, глаза у всех разбежались.

Золотые слитки, мешки с золотыми и серебряными монетами, драгоценные камни: изумруды, рубины, сапфиры, жемчуг. Ювелирные изделия: ожерелья, браслеты, кольца, тиары. Древние артефакты: статуэтки, вазы, украшения времён фараонов.

— Господи, — прошептал стоявший рядом со мной офицер, — да здесь состояние царя!

— Не царя, — поправил его Дмитрий Васильевич, который тоже присутствовал при этом. — Здесь состояние целого государства. Мухаммад Али грабил Египет десятилетиями. Теперь хоть часть этого вернётся людям.

Помимо расчистки канала быстрыми темпами началось восстановление разрушенной крепости Кайтбей и продолжилась быстрая достройка Александрийской цитадели.

Крепость Кайтбей представляла собой печальное зрелище. Некогда могучие стены были пробиты ядрами, башни разрушены, внутренние помещения завалены обломками. Но генерал Чернов приказал восстановить её в кратчайшие сроки.

— Это символ, — объяснял он. — Кайтбей стоит на входе в гавань. Восстановленная крепость покажет всем, что мы здесь всерьёз и надолго.

Работы шли круглосуточно. Тысячи рабочих разбирали завалы, укрепляли стены, восстанавливали башни. Инженеры не только восстанавливали старое, но и улучшали: делали стены толще, башни выше, амбразуры удобнее для современной артиллерии.

Александрийская цитадель, которая была резиденцией генерала, также быстро достраивалась. Французские инженеры, начавшие её строить для Мухаммада Али, теперь заканчивали для Чернова.

— Месье Дюбуа, — спрашивал я у главного инженера, — сколько ещё времени потребуется?

— Два-три месяца, месье поручик, — отвечал он. — Мы работаем быстро. У нас много рабочих, много денег, много материалов. Всё, что нужно для быстрого строительства.

Но главной стройкой стало восстановление Александрийской верфи.

Ещё несколько лет назад на ней кипела жизнь, и она была самой значимой в судостроении Восточного Средиземноморья. Там строились большие военные корабли для флота Мухаммада Али: линейные корабли, фрегаты, корветы, бриги. Там работали тысячи мастеров: корабельных плотников, конопатчиков, парусных мастеров, канатчиков.

Но поражение Египта во второй войне с Турцией поставило на верфи крест, и её подлежало закрыть, так как Мухаммаду Али было запрещено строить корабли. По условиям мирного договора египетскому паше вообще не разрешалось иметь даже небольшой флот для береговой охраны и тем более строить новые корабли.

За прошедший год с небольшим верфь, конечно, ещё не была уничтожена полностью. Стапеля остались, большинство зданий и мастерских тоже. Но всё было заброшено, зарастало травой, разрушалось от времени и непогоды.

Генерал Чернов мечтал её восстановить как можно скорее, резонно полагая, что её успешная работа станет залогом финансового благополучия Александрии.

— Смотрите, — говорил он, когда мы с ним и несколькими офицерами осматривали верфь, — здесь можно строить большие корабли. Военные и торговые. Мы будем строить их для России, для Англии, для любого, кто заплатит. Это принесёт огромные деньги. Это даст работу тысячам людей.

Он был прав. Восстановление верфи началось немедленно. Английские корабельные мастера прибыли через две недели. Русские чуть позже. Они осмотрели верфь, составили планы, начали работы.

Тридцатого января прибыл очередной пакетбот из Севастополя, и он принёс много интересного. Главным были многочисленные Высочайшие повеления о производствах в следующие чины и жаловании орденами.

Пакетбот пришёл рано утром, и уже через час нас всех, офицеров русского экспедиционного отряда, созвали в цитадель. Мы стояли в большом зале, переглядывались, гадали, что нас ждёт.

Вошёл генерал Чернов. За ним генерал Куприн. Оба в парадных мундирах и очень торжественные.

— Господа офицеры! — громко объявил Чернов. — Государь Император Всероссийский удостоил наградить отличившихся!

Адъютант подал несколько листов и генерал начал читать. С каждым прочитанным именем зал взрывался аплодисментами и криками «Ура!».

Следующие чины получили наши генералы и многие офицеры. Василий был произведён в полковники, я через два чина в капитаны, а Судаков сразу в подполковники. Через два чина были произведены Светлов и наши сербы. Все остальные офицеры в следующий чин.

Когда объявили о моём производстве в капитаны, я был ошеломлён. Через два чина сразу, это почти неслыханно в мирное время! Только за выдающиеся боевые заслуги такое бывает.

Василий, услышав о своём производстве в полковники, сначала не поверил.

— Это ошибка, — прошептал он мне. — Не может быть. Я же всего несколько месяцев назад был простым обер-офицером. А теперь полковник?

— Может быть, брат, — ответил я. — Ты это заслужил. Кровью заслужил.

Судаков, когда узнал о своём производстве в подполковники, не мог сдержать слёз. Он стоял, закрыв лицо руками, и плечи его тряслись.

— Отец… — шептал он. — Отец был бы горд…

Не поскупился Государь и на ордена. Абсолютно все офицеры получили своих Георгиев, кто первых, а кто следующих. Таким образом, я получил третью степень, а Василий вообще вторую!

Орден Святого Георгия третьей степени! Это был малый крест на шейной ленте и ежегодная пенсия в несколько стен рублей. А Василий получил вторую степень, звезда на левой стороне груди и большой крест на шейной ленте, и пенсия в два раза больше.

Меньше чем за год из безвестного обер-офицера, которых в России огромное множество, он стал очень известным полковником, грудь которого украшает редкостный иконостас: три ордена Святого Георгия четвёртой, третьей и второй степеней.

— Брат, — говорил я ему вечером, когда мы сидели вдвоём, — ты понимаешь, что ты теперь один из самых награждённых офицеров в армии? Три Георгия! Да таких в России по пальцам можно пересчитать!

— Я понимаю, — кивнул он серьёзно. — И это меня пугает, Сашка. Государь открытым тестом предложил мне служить дальше.

Ещё более потрясающе будут смотреться три Святых Георгия на мундире Милоша. Для сербского беженца, ещё несколько лет назад лаптем щи хлебавшего, это вообще фантастический взлёт.

К нему я подошел сразу же после церемонии.

— Милош, поздравляю!

— Александр Георгиевич! Капитан… простите, поручик… нет, теперь вы капитан, — он запутался в чинах и рассмеялся. — Я не знаю, что сказать. Я, бедный серб, у которого ничего не было… и вдруг три Георгия. Три! Мой отец был простым крестьянином. Мать умерла от чахотки. У меня не было ничего. А теперь…

Он не договорил, но я всё понял.

На взгляд генерала Чернова, Василию и Милошу надо будет продолжить свою безупречную службу, глядишь, и в полные Георгиевские кавалеры выйдут.

— Господа, — обратился генерал к ним, Василию и Милошу, — у вас есть все три младшие степени ордена Святого Георгия. Вам осталось получить только первую степень, чтобы стать полными кавалерами. Это величайшая честь. В России таких людей единицы. Продолжайте служить так же доблестно и я уверен, вы достигнете этой вершины.

Такого же мнения и Государь Император, написавший об этом в своём Высочайшем повелении. Но сначала отпуска для того, чтобы поправить здоровье от полученных ран.

На эту тему он издал отдельное Высочайшее повеление.

На ушедшем в Англию «Грейт Вестерне», после его возвращения, которое ожидается в ближайшие недели, в Россию срочно должны отбыть генерал-лейтенант Куприн и абсолютно все получившие ранения. Отдельно выделены братья Нестеровы, Светлов, Милош и Судаков.

— То есть мы уезжаем? — спросил Василий, и в голосе его была растерянность.

— Да, — кивнул генерал Куприн. — Таков приказ Государя. И, замечу, очень мудрый приказ. Вы все ранены. Вам нужен отдых, лечение, восстановление. Здесь, в Египте, в этой жаре, вы не восстановитесь нормально. Вам нужен русский климат, русские лекари, русские условия.

Всем раненым Государь запретил оставаться в Александрии самым категорическим образом, вплоть до эвакуации силой.

— Вот так, — усмехнулся генерал Куприн. — Государь не оставил ни вам, ни мне выбора. Даже если бы мы хотели остаться, нам это запрещено. И правильно, добавлю я. Все мы нуждаемся в отдыхе.

На пакетботе, пришедшем из России с последними Высочайшими повелениями, в Александрию приехала несравненная Софья Павловна, жена первого союзного генерал-губернатора Александрии.

Её прибытие стало событием. Когда пакетбот причалил и она сошла на берег, на причале собралась целая толпа.

Генерал Чернов стоял, вытянувшись в струнку, и на лице его была такая радость, что я невольно улыбнулся. Когда Софья Павловна приблизилась, он шагнул вперёд, и они обнялись, не обращая внимания на окружающих.

— Сонечка, — шептал он, прижимая её к себе. — Сонечка, ты приехала. Ты здесь. Я не верю…

— Верь, милый, — отвечала она, и голос её дрожал от слёз. — Верь. Я здесь. И я с тобой. Теперь я всегда буду с тобой.

Генерал был на седьмом небе от счастья и готов был не ходить по земле, а летать чуть ли не в буквальном смысле.

В тот вечер он устроил приём в честь прибытия супруги. Были приглашены все русские офицеры, английские представители и офицеры. Зал был украшен цветами, играла музыка, подавали вино и закуски.

— Господа! — обратился генерал к гостям, подняв бокал. — Позвольте представить вам мою супругу, Софью Павловну. Она проделала долгий и трудный путь, чтобы быть со мной.

Все зааплодировали. Софья Павловна, улыбаясь, кланялась гостям.

А генерал Чернов сидел рядом с ней, держал её руку и не сводил с неё глаз. И в этот момент он выглядел просто счастливым мужем, который вновь обрёл свою любимую жену.

И я подумал: вот оно, настоящее счастье. Не награды, не чины, не слава. А любимый человек рядом, в минуты триумфа и в дни испытаний.

Когда наконец-то все улеглось и успокоилось, мы смогли спокойно поговорить с Софьей Павловной и узнать все наши домашние новости. Ничего плохого и даже просто такого, что могло расстроить нас с Василием, она нам не сообщила. Нас любят, верят и ждут.