Помещик 4

Глава 1

Везде, где мы ночевали, нас встречали очень радушно, и станичники не скрывали правды: за это им щедро уплачено. Офицеров, знакомых с Василием, больше мы не встретили, но все, кто попадался на нашем пути, были подчеркнуто вежливы и предупредительны. И это только укрепило его во всех предположениях.

В Ставрополе нас сразу же пригласили к генералу Головину на обед. Спасибо, что хотя бы предоставили возможность в заведение сходить и руки помыть.

Генерал от инфантерии, а это только на чин ниже фельдмаршала, встретил нас очень радушно, прямо как отец родной. За столом он был, естественно, один, не знаю, возможно, его супруга и не в Ставрополе, за всё время даже адъютанты нас не беспокоили.

Кухня у него, без всякого хвастовства, по сравнению с моей, так себе. Повар вроде бы приготовил знакомые блюда, а не то. Наливочка на столе, видимо, генералу доложили, что у помещика Нестерова она дюже хороша, тоже Пелагеиной уступает. Хотя видно было, что старался.

У меня так и вертелось на языке предложить господину генералу от инфантерии отправить повара ко мне на обучение, все-таки высокий ранг предусматривает немного другое. Но, конечно, сдержался и только набрался наглости и позвал его в гости, когда он сказал, что возможно в ближайшее время посетит Калугу. Отобедает у нас в имении или в ресторане, сам оценит разницу.

Я был уверен, что это приглашение — не дань каким-то нашим заслугам, а в первую очередь способ донести до нас какую-то важную информацию от Государя императора. И не ошибся. Через некоторое время, когда мы уже были по большому счету сытые и наевшиеся, Евгений Александрович перешел к делу.

— Вы, господа, безусловно понимаете, что просто так Государь такое не делает. Надеюсь, вы согласны, что ваш вклад в разоблачение и неминуемый провал этой… — он споткнулся, не находя нужного слова, раздраженно дернул губами и даже сильно сжал кулаки, — гнусной интриги и мерзости оценен им по достоинству. Но Государь надеется, что вы, господа, еще послужите дальше и не откажетесь участвовать в египетской экспедиции. Мерзкая интрига теперь, благодаря вам, вне всякого сомнения, надеюсь, разрешится быстро, и Государь уверен, что королева сама предложит нам услуги своего флота. Что будет очень правильным. У египетских берегов не должно пролиться ни капли русской крови.

Генерал замолчал и опустил голову. Он еще при императоре Александре Павловиче командовал лейб-гвардии Егерским полком, и Василий его очень уважал и рассказал мне о генерале. В частности, что свое первое ранение Евгений Александрович получил еще под Аустерлицем, где в чине майора сражался в рядах Фанагорийского гренадерского полка.

Затем участвовал в составе своего полка в турецкой войне. Стал его командиром и отличился на Бородинском поле. Затем были Заграничный поход, очередная война с Турцией, Польская кампания и вот теперь проклятая Кавказская война. Так что про пролитую русскую кровь генерал знал не понаслышке.

Евгений Александрович поднял голову и высказал наверное одно из самых животрепещущих для него:

— Не без причины, господа, очень надеюсь, что турецкие и европейские ручонки будут урезаны, и это поспособствует скорейшему окончанию войны на Кавказе. А за своих подопечных, — генерал улыбнулся, — можете не беспокоиться. Всем велено оказывать им помощь и ни в коем разе не провоцировать. Для этого Теберда выделена в особый район или округ, еще не знаю, как это точно будет называться, и там будет специальный обер-офицер Отдельного корпуса жандармов. Особое внимание будет уделяться Аслану, сыну Гирея-ходжи, и молодому чеченцу, брату его невесты. Он ведь пока не покинул вас?

— Нет, — ответил Василий.

Рамазан, брат Фатимы, невесты Аслана, шел вместе с нами. И пока он ехал молча, ни на шаг не отходя от сестры. Я даже ни разу не слышал его голоса. Своего отношения к происходящему он никак не выказывал.

— Есть надежда и серьезные резоны, что он оценит наше отношение к тем, кто сложил оружие и перешел на нашу сторону, — генерал улыбнулся и сменил тему разговора. — Государь надеется, что вы, Александр Георгиевич, свои таланты проявите здесь и приложите ваши с женой капиталы в процветание этого края. Я лично очень бы такое приветствовал. Кстати, ваше письмо о просьбе подполковника Судакова, я полагаю, что фельдъегеря уже доставили Государю.

Нынешний Командующий Отдельным Кавказским корпусом и главноуправляющий гражданской частью и пограничных дел в Грузии, Армении и Кавказской области был не только боевым генералом, но и мудрым, на мой взгляд, администратором. Он много делал для развития вверенных ему территорий, в частности три года назад заложил порт Новороссийск, будущий советский город-герой и южные ворота России. Поэтому его пожелания не просто так, а по поводу.

А фраза о моем письме, которое на самом деле не моё, а Василия, вообще песня. Это надо же, какой я фигурой стал: мои письма Государю фельдъегеря доставляют.

Интересно, в какую «гнусную интригу и мерзость» мы с Василием умудрились вляпаться? Судя по всему, это как-то связано с поездкой наследника цесаревича Александра в Европу в поисках невесты. У него, оказывается, и это абсолютно точно, был очень бурный роман с уже королевой Викторией, но еще незамужней. И эта история, оказывается, имела, видимо, очень нехорошее продолжение.

В Ставрополе мы пробыли целых два дня. Наши друзья-горцы получили всё им необходимое и, не веря в случившееся, в сопровождении жандармского офицера, какого-то капитана Орлова, отправились в долину Теберды.

Жандарм произвел на меня впечатление человека, приговоренного к расстрелу как минимум три раза в неделю. Он с ужасом смотрел на горцев и, похоже, совершенно не понимал, что ему делать. Когда к нему кто-то обращался, он бледнел и почти падал в обморок. Но я заметил, что в себя приходил достаточно быстро и решал то, что от него зависит, по существу.

А мы задержались из-за наших нижних чинов, освобожденных вместе с Василием. У них, видать, веры в незыблемость царских милостей тоже маловато, и они все как один попросили взять их с собой. И мало того, все сказали, что желают служить мне у нас в Калужской области. Калужских среди них двое. Один из Боровского уезда, который севернее нашего Малоярославского, другой из Жиздринского. Мы с Василием посмеялись: надо же, один с севера, другой с юга губернии. Южанин, кстати, о купцах Колесниковых слышал.

Я удивился, правда, что Василий не знал этого раньше, но он сказал, что не того было.

— Возможно, кто-то и говорил об этом, да только у меня голова была занята другим. Я ведь за Османом начал охотиться с первого дня. У нас поначалу даже приличного оружия не было. Они, гады, наглели, лезли на рожон. Как мы потерь избежали, вообще не понимаю. Все — и наши, и эти — сидели по норам да саклям и только осторожно ночью выходили, например, за водой, — Василий закрыл глаза, видимо, мысленно возвращаясь к тому времени.

Думаю, что это мысленное возвращение не принесло ему радости. Черты лица заострились, лоб прорезала глубокая скорбная поперечная морщина, крепко сжатые губы стали тоненькой полоской, а в глазах мелькнуло что-то страшное, звериное.

— Мы почти сразу же поняли, что один из турок не горит желанием с нами сражаться. Вроде бы тоже стреляет, но только чтобы его не трогали. У него позиция была отличная, наверное, самая лучшая, но потом мы разглядели, что и самая уязвимая. И в одну из очень темных ночей мы втроем пошли его брать. Я и двое пластунов: офицер и один урядник. Из нижних чинов он был один из казаков. Турка мы взяли, добыли литтихский штуцер. Вот только урядник погиб. А мы свет белый увидели. У нас в России таких штуцеров еще нет. Да и этих было всего два. Второго стрелка я через неделю подстрелил, он его выронил, и тот упал со скал. Мы за ним ночью сходили. Мы с этими штуцерами не давали туркам и голову поднять. Они после этого у нас даже никого не ранили, а я как раз из него Османа и подловил.

И, конечно, причина задержки — что из-за какой-то длительной бюрократической процедуры мы никак не могли дождаться своих орденов. Генерал Головин, а предполагалось торжественное вручение им лично, в итоге срочно уехал в Тифлис, и с ним умчались все их превосходительства, и нам их буднично вручил какое-то высокородие, который почему-то реально трясся от страха.

Своих Георгиев получили и сербы, Милош, кстати, как и Василий, два. Его четвертая степень почему-то застряла в Петербурге на целых полгода и в итоге он избавлен от больших расходов.

Наградная система нынешней России не такая как мне в СССР. Тут награжденный получает грамоту или диплом для высших степеней ордена и указ или рескрипт для низших. После этого награжденный мог обратиться в Капитул российских императорских и царских орденов с просьбой об изготовлении знака ордена. Платил установленную сумму и ждал несколько месяцев.

Многие ограничивались просто орденской лентой в петлице мундира — это было дешевле и тоже указывало на наличие награды. Полный орден, если он был, надевали в торжественных случаях. Указ или грамота были главным, что сразу получал награждённый, — это был официальный документ, дававший право на орден. Пока у Капитула орденов монополия на изготовление орденов, но уже идут разговоры, что скоро это будут делать и частники.

Остальные господа офицеры должны будут немного задержались для получения орденов, их еще только везут из столицы. Когда ужасы плена позади, а впереди неплохие выплаты за перенесенные страдания, то жизнь кажется немного в другом свете и каждый офицер предпочел подождать свой знак ордена, заработанного такой ценой.

История с орденами кажется немного странной, но если подумать, то очень логичной. В Собственной Его Императорского Величества канцелярии отлично знали о нашем походе и подготовились к его успеху. Но чтобы не афишировать его, а скорее всего чтобы не «спугнуть мерзопакостную англосаксонскую птичку», постарались максимально дистанцироваться от этого дела. И просто не знали точное количество потребующихся орденов. Вручение самого знака ордена — тоже монаршая милость, и у царя-батюшки их в заначке на сотни и даже не десятки.

Но вот наконец-то все позади, и мы седьмого мая на рассвете выехали из Ставрополя и устремились в милые нашему сердцу калужские пределы.

У меня опять психологическая и нервная разрядка, я просто засыпал в седле, и поэтому уже в Новочеркасске Василий решает купить карету, и меня в лежачем положении и почти всегда в сонном состоянии везли до Одоева.

Кое где я все таки просыпался, например, опять в той же усадьбе под Воронежом. Предлагающей интим девки не было и это единственное, что я запомнил из повторной остановки у них.

Неприятным, относительно конечно, итогом моего сна было то, что если туда мы потратили три недели на всё, то теперь двадцать три дня, чтобы доехать до Одоева. А уж от него прямым ходом без задержки до милой нашему сердцу Сосновки.

К переправе через Оку мы подъехали часа за три до заката. Последний день мая — это, конечно, уже лето и скоро летнее солнцестояние.

Паромщики, увидев нас, сразу же все поняли, тем более что на переправе был полицейский унтер-офицер с двумя подчиненными. Несмотря на появление третьего парома, желающих попасть на другой, городской, по сути, калужский берег было много.

Но унтер быстро оттеснил всех и, изогнувшись в низком поклоне, предложил мне:

— Будьте любезны, Александр Георгиевич, начать переправу.

В это время из очереди желающих выскочил какой-то полковник и с ходу начал качать права:

— Унтер-офицер! По какому праву этот господин с какой-то непонятной… — он замялся, похоже, подбирая нужное слово и скорее всего пооскорбительней, — ватагой непонятно каких чуть ли не голых оборванцев переправляется впереди почтенной публики?

Мы действительно были уже похожи на оборванцев. За неполных два месяца всё истрепалось, особенно за те несколько дней, что мы были в горах. Я даже удивился, как быстро износилось наше обмундирование. Огнестрельное оружие, кроме пистолетов, и сабли мы сдали в Ставрополе. Нам прозрачно намекнули, что так будет лучше. Я не возражал, тем более его фактически купили. Мы за него получили несколько тысяч рублей, а это, как ни крути, приличные деньги. Неизвестно, как у Анны дела.

Свои штуцера оставили только я с Василием и сербы, но они были не на виду. Наши штуцера были литтихские, и, естественно, и речи не было чтобы их сдавать. У нас четверых было и холодное оружие, но не сабли, а купленные в Ставрополе шашки. Наше казачество уже переходило на них, и мы решили последовать этому примеру.

Но шашки, как и штуцера, ехали, можно сказать, в обозе, на наших вьючных лошадях. Подаренные горцами кинжалы Василий тоже приказал убрать, от греха подальше. А вот револьверы мы прятать не стали, и они в кобурах были на виду.

Василий перед переправой почему-то решил немного вооружиться и достать свою шашку. Это же сделали и сербы. Но именно в тот момент, когда полковник открыл свой рот, они только подъезжали ко мне, и он их не видел.

День был не жаркий и уже вечерело. Несмотря на свой «полусонный» марш, чувствовал я себя не очень, меня начинало морозить, как было все предыдущие вечера, и был в бурке.

Услышав сзади гневный вопль, я резко повернулся и этим движением сбросил её с плеч, намереваясь узнать в чем дело.

Но моё вмешательство не потребовалось. На Василии был потрепанный майорский мундир, который он при отъезде купил у какого-то вояки в Ставрополе. На груди у нас была куча орденов, одни Георгии чего стоили, а шашки и портупеи с револьверными кобурами были заключительным штрихом.

— Вопросы, господин полковник? — своей наглой манере общаться с представителями всякой российской власти Василий, похоже, и здесь решил не изменять.

Покрасневший как рак полковник только безмолвно раскрыл рот, и мне даже показалось, что его правая рука непроизвольно дернулась, чтобы отдать нам честь.

Толпа на пристани, готовая присоединиться к «праведному» возмущению, ахнула, и наступила тишина, в которой я услышал женский шепот. Какая-то дама узнала меня.

Надо отдать должное её проницательности, уму и наблюдательности. Она сообразила, кто такой майор в потрепанном мундире, и тихо говорила своим спутникам:

— А этот оборванец-майор, вероятно, его брат Василий, о котором говорили, что он пропал на Кавказе.

Её шёпот услышали все, в том числе и Василий, который тут же повернулся в седле, изобразил поклон, а потом приказал нашим людям:

— Грузимся на паром и, пожалуйста, быстрее, господа казаки.

Подъехав ближе ко мне, Василий громко, так чтобы все слышали, сказал:

— Этот толстый полковник — тыловая крыса, который ни разу за все годы на Кавказе не слышал как пули свистят нал головой. Но часто изображает из себя чуть ли не наполеоновского ветерана. Вот ты бы или наши господа офицеры, — Василий махнул рукой назад в сторону сербов, — за такое на дуэль вызвали. А эта крыса забьется в своё имение и будет там трястись, боясь выехать даже в Калугу. А вдруг опять там встретится сумасшедший отставной майор. он ведт даже на меня губернатору не пожалуется.

Когда мы начали грузиться, я увидел, как на другом берегу кто-то поднял лошадь на дыбы, а затем сразу в карьер помчался в город.

Василий тоже это увидел и, подъехав ко мне, прокомментировал:

— Наверное, знает, что твоя Анна Андреевна в Калуге. И рассчитывает на большую награду. Ведь твоя супруга, думаю, не поскупится.

Я ничего не ответил, только сердце забилось гулко и сильно.

Переправа заняла почти час. Наступающая разрядка ситуации, несколько недель державшая всех в напряжении, внезапно накрыла почти всех. Движения стали становиться вялыми, и появились ошибки: двое казаков чудом не упали вместе со своими лошадьми в воду.

Паромщики, наверное, хорошо помнившие нашу первую переправу, только головами качали, видя, как мы неумело переправляемся в этот раз.

На ожидающих переправу наши неумелые действия и ошибки произвели, похоже, тоже большое впечатление. Все стояли молча и ждали.

Уже переправившись, я услышал, как две бабы, видимо, устав ждать, начали делиться своими впечатлениями:

— Смотри, как они родненькие, устали. На себя не похожи.

— А ты что, Нюра, знаешь их?

— А как же не знать? Приход-то один, этих-то вот сербов или как они там, не знаю. А наших русских — почти всех. Я вон гляжу, среди них чужие есть. Видишь, вон солдаты, как с креста снятые.

— Да они все такие.

— Не скажи, наши да эти сербы — худые, всё на них висит. А эти — смотри какие: худые и страшные. Такого где-нибудь встретишь вечером, не дай Бог, страху натерпишься. До них хоть и далеко, а посмотри, глазищами как сверкают, ужас.

— А господ-то знаешь?

— Знаю, конечно. Младший, еще когда из Парижу вернулся, дюже изменился. Ему поперек дороги все стали опасаться вставать, а сейчас сама видишь какой, страсть божья. А мужиков никогда не обижал. Василий и раньше-то был гроза, а теперь…

Сообразив в этот момент, что я слышу их разговор, бабы стушевались и предпочли от греха подальше смешаться с толпой.

Ничего такого я в наших людях и нижних чинах и, тем более, в себе не замечал. А то, что касалось Василия, мне не ведомо. Правда стало понятно почему толстый полковник так возмутился.

Мы уже заканчивали переправу, я, Василий и Милош стояли на калужском берегу, а Драгутин переправлялся с последней партией, когда увидели, что из Калуги во весь опор скачет карета, запряженная четверкой до боли знакомых лошадей.

— А это, Саша, твоя ненаглядная, — тихо, но с болью в голосе сказал Василий. — Как я завидую тебе.

— Не переживай, брат, я почему-то уверен, что и на твоей улице будет праздник.