Пограничник. Том 2: Смертельный дозор

Глава 3

Я затаил дыхание, боясь любым шорохом спугнуть внимательную лисицу. Муська же, слегка наклонила голову, потом посмотрела на лепешку, и покоившийся на ней кусок сала. Постояв так еще пару мгновений, пошла за едой.

— Раненная, — сказал я едва не беззвучно и нахмурился.

Лисица сильно хромала на заднюю ногу. Вот почему Наташа ее подкармливала. Знала, что сама она не может теперь охотиться. Да только как же Наташка умудрилась с этой лисой познакомиться? Как узнала, где она живет?

Муська тем временем с аппетитом съела сало. Лепешку же утащила в нору. Спряталась там, чтобы никто не беспокоил.

Я медленно поднялся с колена на ноги. Поправил автомат. А потом улыбнулся и отправился к пограничной тропе. Теперь эта лиса наша, заставская. А своих мы в беде не бросаем.

Несколько дней спустя. Застава Шамабад. Ночь

— А ты че не спишь, Богдан? Спросил Денис Красильников, ходивший этой ночью часовым заставы.

— Да не спится что-то, — Выдохнул Семипалов. — Вот, решил выйти, на улицу покурить.

С этими словами Семипалов достал сигарету, закурил. Уголек слегка подсветил его губы красным, когда Богдан затянулся.

— Во чудак-человек, — зевнул Красильников, — мне б твои проблемы. Спать хочу, не могу. А мне еще два часа заставу шагами мерить.

— М-д-а-а-а-а… — Выдохнул дым Семипалов.

Красильников хотел было последовать дальше своим ночным маршрутом, но остановился, оглянулся на Семипалова.

— Бегаешь-бегаешь как угорелый, и спать не хочется?

— Устал как собака, — признался Семипалов, — а заснуть не могу. Ворочаюсь. Сил нет никаких.

Красильников вздохнул.

— Горюешь, что Светка тебе не отвечает?

— М-г-м… Переживаю. С конца прошлого года ни единого письма. Я сам ей уже штук пять отправил. Ни ответа, ни привета.

Красильников знал, что Семипалов, перед тем, как пойти в армию, сделал своей невесте предложение. Семипалов часто рассказывал, как справят они свадьбу, когда Богдан вернется из армии. Как мечтает он пойти в ЗАГС в дембельском кителе. Как зовет Красильникова приехать к нему на свадьбу. А тут такая незадача: невеста куда-то делась и не отвечает.

— Да ладно, — помолчав, сказал Красильников, — нормально все будет. Ответит еще. Может, дела какие появились?

— М-г-м… — Только и промычал Семипалов.

Красильников хотел было еще что-то сказать, но промолчал. Прочистил горло неловко, потом поправил автомат и пошел дальше обходить заставу. Гравийная дорожка зашуршала под его сапогами.

Семипалов сел на сходни. Потеплее закутался в бушлат и вздохнул. Задумавшись, сам не заметил, как сигарета осыпалась пеплом в его пальцах.

Думал он о своей Светке. О том, как погрустнела она вдруг, когда узнала, что ему пришла повестка. Как стала отстраняться, как сделалась молчаливой и задумчивой. А еще думал Семипалов о ее соседе — Мишке Заварыкине, с которым Светка дружила еще в школе. Который был ее любовью. От таких мыслей было Богдану мерзко. Вдруг ночной холод вырвал его из задумчивости.

Семипалов встал. Решил немного пройтись, чтобы согреться.

«Может, похожу чуть-чуть, да сон придет?» — подумалось ему.

Богдан Семипалов тихо потопал вдоль расположения. Прошел у навеса, под которым мерзла шишига. Ее лобовое стекло покрылось непроницаемым слоем инея.

Дальше, направился он к конюшне. Послушал полминуты, как храпят внутри лошади.

— Ты это, кончай по заставе по ночам шляться, — сказал ему Красильников, когда они встретились снова, на пути к питомнику.

— Сейчас, еще одну выкурю и попробую на боковую, — ответил Богдан.

Когда разошлись, Богдан медленно зашагал к неспокойно спящим в вольерах собакам. Там он направился вдоль зданьица питомника, заглядывая в собачьи боксы. Когда дошел до Пальминого, остановился.

В полутьме он заметил сидящую в конуре вольера овчарку. Та выставила лапы, положила на них остроносую голову. Увидев перед собою человека, Пальма наградила его своим взглядом. Семипалову этот взгляд показался каким-то презрительным.

— Сучка вредная, — прошептал он, почесывая заживающие ранки от ее клыков на ягодице, — не собака, а вражина какая-то. Диверсант шерстистый.

Почему-то такая неприязнь у него сейчас возникла к этой собаке, такой Пальма показалась ему мерзкой и вредной, что Семипалову захотелось свернуть ей шею голыми руками.

Зол был на нее Семипалов. Зол за то, что укусила в позорное место. За то, что парни уже третий день подтрунивали над ним за это. А еще за то, что Светка не отправляла ему ответных писем. Что гуляла, видать, со своим Заварыкиным.

Вдруг припомнил Семипалов, что Нарыв жаловался ему вчера: началась у Пальмы течка, и в полную силу собака работать сейчас не может.

Тут же дурная мысль посетила голову Семипалова. Он оглянулся, посмотреть далеко ли ушел часовой Красильников. Потом бросил взгляд на Радара, спавшего в своем вольере. Решившись, Семипалов подошел к кобелю. Позвал:

— Радар. Ко мне. Ко мне, Радар.

Радар был псом молодым и очень добрым. Чутье у него было отменным, но его все равно все еще учили рвать сопротивляющихся нарушителей, потому как, найдя такого по следу, Радар принимался только вилять хвостом, да звонко лаять. Для служебной собаки это не дело.

Пес лениво встал. Свесив язык, направился к решетке вольера. Беспокойно оглядываясь, Семипалов погладил его через прутья. Кобель сонно завилял хвостом.

— Ну, пойдем, пойдем со мной, дружок, — сказал он, тихо отпирая дверь и беря Радара за ошейник.

Вдруг из дальней клетки раздался настойчивый рык. Семипалов аж вздрогнул. Быстро понял он, что это зарычал на него Булат. Бросив туда взгляд, он заметил блестящ глаза большого пса, сердито уставившегося на него.

Семипалов на миг испугался: а вдруг залает?

— Заткнись, дурная скотина… — Вполголоса сказал Семипалов и заозирался. Потом быстро перевел Радара в вольер Пальмы. Поспешил убраться, но вдруг застыл на месте. Оглянулся.

Булат так и смотрел на него сквозь решетку. Беспокойно урчал. Богдан медленно подошел к его вольеру.

— Не нравится тебе на заставе, да? — Сказал он, заглядывая в умные глаза служебного пса. — Мучаешься тут, без Славки? Я вот тоже мучаюсь без Светки. Ну давай с тобой договоримся так: ты меня не выдаешь, а я…

С этими словами Семипалов отварил щеколду и приоткрыл дверь.

— Иди куда глаза глядят, Буля, раз уж тебе тут не по сердцу. Радуйся свободе. А я, к сожалению, никуда идти не могу.

Рано утром, не успели мы доспать положенного, как шеф поднял всю заставу по тревоге.

Едва мы выскочили во двор, как услышали злого, словно пес, прапорщика Черепанова, раздававшего команды. Торопливо бегал туда-сюда политрук Строев. Дневальный по конюшне, выводил непослушных после ночи лошадей. В панике носился у питомника инструктор службы собак Строев.

Мрачный, словно скала над штормовым морем, Таран ждал нас во дворе. Он построил всех, кто был свободен от нарядов и распорядился собирать группу на поиски. На чьи? Тогда мы и узнали, что ночью из вольера ушел Булат. Об этом доложил дневальный по питомнику, который утром пошел кормить собак.

Клетка Булата оказалась распахнутой настежь, а пса, ожидаемо, там уже и след простыл. Не было его и на территории заставы.

Упомянул шеф также и другие щепетильные новости: кто-то, вероятно, тот, кто выпустил Булата, подсадил кобеля загулявшей Пальме, и «влюбленные» до самого утра миловались в ее вольере.

— Узнаю, кто это сделал, — орал Таран перед строем, — лично все зубы повыбиваю!

На поиски Булата пришлось взять двух служебно-разыскных «голубков». Собрали группу из семи конных. Возглавил их сам Таран.

Группа ушла рано утром и вернулась только часам к трем дня. Вернулась без Булата.

Не успел Таран слезть с лошади, как тут же построил всех свободных пограничников.

— Значит так, залетчики, — пошел он перед строем, под тревожным взглядом старшины Черепанова, — я не знаю, кто, и на кой черт совершил эту диверсию, но предупреждаю: признавайтесь сейчас. Тогда учесть ваша будет не такой суровой, как если сразу пустим все по официальной линии. Итак, я спрашиваю: кто?

В рядах погранцов стояла гробовая тишина. Строй так и остался стоять по команде «смирно». Никто не горел желанием сознаваться.

Конечно же, большинство ребят не знало, кто напакостил. Я тоже не знал. По всей видимости, произошел инцидент ночью, после отбоя, когда вернувшиеся дневные наряды и свободные бойцы уже спали. Ночные же, давно были на границе.

— Значит, нету среди вас виноватых, так? — Строго продолжал Таран, — все вы тут безгрешные ангелочки, а собаки у нас сами научились вольеры открывать?

Шеф застыл перед строем, гневно надул ноздри и повел по нам жёстким взглядом.

— Лады. Значит, по-хорошему не хотите.

Тогда Таран заставил всех облачиться в ОЗК и в полной боевой выкладке, вывел личный состав за ворота заставы.

— Кто, сука, все это учидил? — Ругался тихо ефрейтор Стасик, поправляя неудобные резиновые варежки, — кто додумался?

— Не сознается, узнаем сами, — мрачно заявил сержант Мартынов, предвкушая «Веселье».

— Застава, газы! — Заорал Таран, — бегом марш!

Мы помчались вверх по пригорку, к укрепрайону, одновременно натягивая противогазы ПМГ-2. Добежав, принялись занимать высоты. Как только расположились в окопе, Таран сорвал нас обратно вниз, к заставе. Там приказал строиться у забора, а после снова в укреп.

Так старлей гонял нас около сорока минут. А дальше было еще веселее.

— Бегом марш! — Крикнул он в очередной раз и вдруг добавил: — Застава, песню запе-вай!

Пограничники бежали и искренне завидовали тем, кто ушел нынче в дневной наряд. А еще пели. Пели «Прощание словянки», и «Священная война»; «У солдата выходной» и, конечно, «А на плечах у нас зеленые погоны».

Правда, приглушенное противогазами пение больше походило на стоны и хрипы душевнобольных. Начотряда не оценил бы такого исполнения.

Я бежал вместе со всеми и пел. ХБ пропиталось потом под плащом ОЗК. Тесемки правого защитного бахила ослабли, и он норовил сползти вниз по сапогу. В линзах противогаза, чуть не по самые глаза стоял пот. Потому противогаз приходилось слегка приподнимать от лица, чтобы вылить все это содержимое наружу. Если, конечно, на это было время. А чаще всего — не было.

Еще минут тридцать спустя, Таран построил всех нас у заставы. Сурово пошел вдоль строя. Потом стал перед нами. Гневное выражение, которое застыло на молодом лице начальника заставы, казалось совсем не свойственным парню двадцати пяти лет. А, может, так мне только показалось. Сквозь запотевшие линзы противогаза смотреть было сложно.

Таран просто тарашился на нас почти минуту и не говорил ни слова. Потом вдруг скомандовал:

— Застава, нале-во! За мной, шагом марш!

Он направился в распахнутые ворота заставы. Мы, усталые, стараясь хоть как-то сохранять шаг, последовали за ним. Во дворе он приказал вновь построиться.

— Застава! Равняйсь! Смирно! Кто бы ни вытворил то, что вытворил, — начал Таран перед строем, — надеюсь, он понимает, что по его злому умыслу не просто собачка «убежала». Что он не просто устроил случку суки с кобелем. Он вывел из строя бойцов, четвероногих пограничников, которые так же как и вы, отдают священный долг. Долг, по защите Государственной границы нашей Родины. Пусть злоумышленник молится, чтобы мы нашли Булата. Чтобы Пальма не попала в «щекотливое» положение.

Таран опустил строгий взгляд себе под ноги. Вздохнул. Потом вдруг выдал:

— Рядовой Семипалов! Выйти из строя! Ко мне!

Семипалов и бровью не повел. Он шагнул вперед как так и надо.

— Ты думал, Семипалов, что я не узнаю, кто это учудил? — Сказал Таран.

— Не могу знать, товарищ старший лейтенант, — отчеканил Семипалов.

— За мной, в канцелярию, шагом марш.

Таран направился в расположение, и облаченный в ОЗК и противогаз Семипалов последовал за ним. В строю тут же забубнили, но Таран обернулся и пресек это:

— Команды вольно не было!

Пограничники сразу притихли. Когда шеф с Семипаловым скрылись в здании расположения, кто-то все же тихо заговорил:

— Это он? Богдан сделал?

— Вот сукин сын!

— Зачем это он?

— Так его ж Пальма за жопу покусала.

— А Булата че выпустил?

Я только молчал, старался не замечать, как гудят ноги, а тело еле держится от изнеможения. Вася Уткин, стоявший рядом, тоже молчал. Стас, державший «Смирно», за моей спиной молчал вместе с нами.

— Разговорчики, — строго сказал замполит Строев, оставшийся смотреть за нами во дворе.

Семипалов был у Тарана недолго. Минут через пять он вышел, но уже без противогаза. Солдат пошатнулся, попытавшись сойти со ступеней, оперся о дверной косяк. Волосы его, мокрые от пота, прилипли ко лбу. Лицо искажала гримаса боли. Семипалов держался за живот. Все поняли, что Таран наградил его ударом под дых.

Семипалов с трудом спустился со сходней. Поковылял к строю. За ним вышел начзаставы, поправил шапку на голове.

— Быстрей, Семипалов, стать в строй, — подогнал он, и рядовой, превозмогая боль, ускорился, чтобы присоединиться к построенным бойцам.

— Значит так, — сказал Таран, вернувшись к строю и поправляя ремень, — если все это дело дойдет до начальства — плохо будет всем. Что там с Пальмой, мы еще посмотрим. А вот Булата нужно найти. В связи с этим слушай мои приказания: каждый, кто отправится в наряд с сегодняшнего дня, должен немедленно докладывать на заставу, если увидит на границе пса, хотя бы отдаленно напоминающего Булата.

Таран многозначительно помолчал. Вздохнул.

— Вольно. Разойтись, — скомандовал он и тут же направился в канцелярию.

— Ты что ж, падла, наделал⁈ — Услышал я приглушенные голоса, доносящиеся из сушилки.

— Чего они там? — Удивился Уткин, шедший вместе со мной в расположение, после чистки оружия.

— Жди здесь, — сказал я, — известно что.

Я пошел в дверь направо. Уткин, конечно, не послушался меня и прицепился следом. Когда я попытался открыть дверь сушилки, она оказалась закрыта.

— Э! — Крикнул я и постучал.

Дверь мне открыл Миша Глушко.

— А, это ты, Саша. Ну, проходи.

Мы с Уткиным вошли в небольшую комнатку. Тут набилось человек десять пограничников. Все стояли в тесноте, внимательно следили за тем, что происходило у дальней стены. Никто из парней даже не обернулся на нас с Васей.

— Отвечай! На кой черт ты это сделал⁈ — Кричал на Семипалова сержант Мартынов.

Их обоих я не видел за широкими спинами парней. Потому протиснулся дальше, туда, где чинили самосуд над Богданом. Когда я пробился к ним, увидел, что Семипалова приперли к стенке. Мартынов держал его за грудки. Богдан же виновато опустил глаза, боялся смотреть в лицо сержанта.

— Чего молчишь, падла⁈ — Зло рыкнул на него сержант. — А? Зачем Булата отпустил?

— Ну, — поддакнул кто-то, — на кой ляд?

— А если б он кого на заставе задрал?

— Да! У Булата ж крыша поехала! Если б кинулся?

Семипалов не спешил отвечать. Он только испуганно сутулился и жался к стене.

— А на черта ты подсадил к Пальме Радара⁈ — Не отступал Мартынов.

— А чего она кусается? — только и смог пробурчать Богдан. — Не место ей на границе! Пусть щенят рожает!

— Сучий сын… — гневно раздул ноздри Мартынов. — Я тебя щас так отделаю, что уже никогда кусаться не сможешь! Из-за тебя всю заставу почем зря почти два часа гоняли! Из-за одного тебя!

— А потом еще, из-за этого всего будут заставу трясти!

— Ну! А если особисты узнают⁈ Будет как в прошлом году!

— Узнают, обязательно узнают, если Пальма скотная сделается!

— Где этот сучек⁈ — Вдруг закричали от входных дверей.

Я обернулся. Злобный как черт Нарыв, только вернувшийся от шефа, быстро пошел к Семипалову и Мартынову. Пограничники расступались перед ним, видя искаженное настоящей яростью лицо инструктора.

Нарыв, красный как рак, с ходу кинулся к Богдану, схватил за одежду, отволок его от сержанта Мартынова.

— Ты, скотина, знаешь, что меня из-за тебя теперь посадить могут⁈ — Гневно заревел Нарыв, — тебя кто, суку такую, просил лезть к собакам⁈

Семипалов, прижатый к сапожным полкам, зло глянул на Нарыва.

— Надо было лучше свою псину воспитывать, товарищ Сержант! — Выпалил Богдан.

— Ах ты мразь… — зашипел Нарыв и схватил его за грудки, — щас я тебя разукрашу!

Он замахнулся на солдата. Семипалов испуганно закрылся руками. Я среагировал мгновенно: подскочил, одной рукой вцепился инструктору в предплечье. Все в сушилке ахнули.

— Слава, — спокойно сказал я, — не надо. Богдан еще свое получит. Ты только не усугубляй.

Нарыв медленно обернулся. Злым взглядом уставился мне прямо в глаза.

— Селихов, — неприятно искривил он губы, произнеся мою фамилию, — ты на кой черт не в свое дело лезешь?