Пограничник. Том 2: Смертельный дозор

Глава 21

— … Сержант Нарыв, номер четыре, сержант Мартынов, номер тридцать три, ефрейтор Селихов, номер шестнадцать, ефрейтор Алейников, номер семь, младший сержант Гамгадзе, номер двадцать четыре, рядовой Синицын, номер десять — тревожная группа, — проговорил Таран на боевом расчете.

В этом-то и заключалась его «воспитательная работа». Решил он засунуть нас с Нарывом в тревожную группу, чтобы мы вместе, в одном строю побегали.

Видать, Таран считал в точности, как я: война может сплотить людей. А может быть, он просто последовал моему совету. Сложно было сказать.

В общем, следующие пограничные сутки нам, под командой прапорщика Черепанова, предстоит дежурить в составе тревожной группы. Признаюсь, за все время моей службы это был первый случай, когда я в нее попал.

Понятное дело, что в группу шеф назначал только военнослужащих второго года службы, и парню, шагавшему в кирзачах всего-то каких-то пять месяцев, обычно не выпадала такая честь. Однако все видели, что для меня Таран сделал исключение. И почти все, даже вечно недовольный и строгий Черепанов, понимали, что я заслужил это право и одновременно обязанность.

Как и следовало ожидать, одному только Нарыву пришлось не по душе такое положение дел. На ужине, после боевого расчета, он даже первым вышел из столовой.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите выйти, — сказал Нарыв, встав со своего места и отставив недоеденное второе.

Таран поднял на него хитроватый взгляд. Сказал:

— Разрешаю.

Сержант отнес свою посуду на кухню и удалился из столовой.

— Все никак не успокоится, — шепнул мне Уткин, наблюдая, как широкая спина Нарыва исчезает за дверью.

— Перебесится, — пожал я плечами.

— Странный он, этот Нарыв, — задумчиво сказал Вася Уткин.

— Эт почему же странный? — Удивился Стас Алейников, подбирая ложкой остатки своего картофельного пюре с тарелки.

— Злой он какой-то.

— А ты б был не злой, если б какой-то хрен с горы, твоего товарища на заставе подставил? — Спросил Стас, кивая на Семипалова, ужинающего за последним столом.

Мы со Стасом уставились на рядового. Тот, казалось, вовсе нас и не замечал. Просто болтал с Сагдиевым и сержантом Семирикиным.

— Ты это про Пальму? — Спросил я.

— Да. За нее переживает, — вздохнул Стас, — он жеж ее еще щенком получил. И тут такая подстава на ровном месте. Молодая сука, и трех лет не прослужила, а уже списывать. И непонятно, что с ней дальше будет.

— А судя по тому, как Нарыв себя ведет, — пробурчал Вася, — такое чувство, будто он собак ну совсем не любит.

— Глупости, — отрезал Стас, — любит. До того, как Слава Минин, тезка его и земляк, погиб, Нарыв был инструктором служебной собаки. Ну а Минин — командиром отделения, инструктором розыскной. После смерти Славки, Нарыва перевели в командиры. А обязанности Минина пока исполняет младший сержант Ваня Белоус. Он старший вожатых в отделении собачников.

— Не нашли пока замены на старую должность Нарыва, — не спросил, а констатировал я.

— Верно. Не нашли, — вздохнул Стас. — Нарыв с Мининым были старыми друзьями. Они с одного села. Где-то на Ставрополье выросли. Когда Слава погиб, Булат Нарыва к телу не подпускал.

Вдруг Стас отложил ложку. Погрустнел. Продолжил:

— Когда мы поняли, что Минин погиб, а Булат ни своих, ни чужих не разбирает, стали держать Нарыва чуть не всей тревожной группой. А он рвался к Славику. Не мог поверить, что друга потерял. Да только каждый понимал, что если его отпустить, либо он Булата пристрелит, либо кобель его загрызет.

Вася Уткин посмотрел на меня. Я молчал.

— Слава Минин погиб в конце лета. С тех пор Нарыв немножко сам не свой, — продолжил Стас, — как бы… пришибленный что ли. Вон слыхали, что я вам при танкистах о нем рассказывал? Что у него невест выше крыши.

— Ну, — кивнул Уткин.

— Так это он таким после смерти Славика стал. Я думаю, пытается так утопить свою печаль в женской любви.

Я молчал. Жаль мне было Нарыва, да только его потеря — никакое не оправдание для ошибок, что мог бы понаделать сержант. Там он не за одного себя отвечал. Как говорится, служба службой — горе-горем. Уж это правило я усвоил уже очень давно.

— Поэтому… — как-то несмело продолжил Стас, — поэтому, может, Саша, ты с ним полегче будешь? Не таким несгибаемым?

— Стасик, — я вздохнул, отложил кусочек хлеба, которым протирал тарелку от подливы, на ее краюшек, — я нормально отношусь к Славе. Сочувствую его утрате. Если он попросит у меня помощи — никогда не откажу. Но если будет и дальше делать глупости, то тут уж я не могу закрыть на такое глаза.

Стасик замолчал. Покивал с пониманием, но и с какой-то грустью во взгляде.

Первая сработка застала нас около часа ночи. Слова дежурного по связи и сигнализации о том, что на седьмом участке правого фланга сработала система, подкрепила уже привычная нам трель заставской сирены.

— Застава, в ружье! — Объявил дежурный.

Тревожное «кук-кук-кук-кук» высоким криком разносилось по заставе.

Меньше чем через минуту в коридорах заставского здания загрохотал топот многочисленных сапог. Мы выскочили в ночь, на морозный воздух.

Я бежал к оружейке и видел, как в свете фонарей, разгонявших на заставе ночную темноту, серебрится пар, вырывающийся у меня изо рта после каждого выдоха.

Оружейка была уже открыта. И мы организованно, но быстро, принялись выдергивать автоматы из пирамид. Дежурный по заставе отварил сейф. И погранцы один за другим повыхватывали оттуда тревожные подсумки. Принялись снаряжаться следовыми фонарями, сигнальными ракетницами, а младший сержант Гамгадзе повесил на плечо подсумок с рацией.

Когда наша группа, возглавляемая Черепановым, оказалась на улице, Нарыв помчался к питомнику, где волновались и гавкали собаки.

Шишига, не прогретая, погнанная к аппарели на холодную, уже ждала нас у распахнутых ворот.

Нарыв привел Радара быстро. Мы построились, Черепанов торопливо отрапортовал о готовности, и шеф дал приказ на выход по сработке. Мы помчались к машине.

Черепанову даже не пришлось давать команды загрузиться, так быстро мы заскочили по аппарели в кузов шишиги. Машина рванулась с места и умчалась на правый фланг, туда, где сигналила нам система.

Пограничники ехали в молчании, только Черепанов раздавал приказы, инструктировал, как нам надлежит действовать. В гуле ветра, мотора, шин и скрипе автомобильной подвески то и дело раздавалось решительное «Есть» после очередного приказа старшины.

ГАЗ-66 подскакивал на кочках, и наш моторист Хмелев, крутивший баранку машины, демонстрировал нам свое водительское мастерство. Он как-то умудрялся одновременно и сохранять темп, и петлять на извилистой, кочковатой дороге так, чтобы шишига не перевернулась со всей группой на борту.

Дальше были ворота системы, блестящая от инея, под светом фар линия КСП. А потом гонка наперегонки с возможным нарушителем.

Система, чьи столбы мельтешили слева, вдруг ушла вверх, побежала по скалам, каменные тела которых выросли на ее месте в этих местах. С другой стороны, в нескольких десятках метров бурлил Пяндж.

Шишига вдруг завернула, погнала вверх и снова вышла на систему. Резко остановилась.

Первую часть наряда Черепанов распорядился высадить на стыке сработавшего и соседнего участков.

Сержант Мартынов, вооруженный пулеметом РПК, вместе с Алейниковым выскочили наружу, принялись осматривать КСП.

Шишига тем временем двинулась дальше, к межучастковому стыку. Там высадились уже Черепанов, Нарыв с Радаром и младший сержант спецов связи Гамгадзе.

Последний тут же ринулся к системе, чтобы выяснить, где сработало. Черепанов врубил фонарь, стал осматривать КСП. Нарыв с Радаром помчались исследовать тропу инструктора, потянувшуюся под сигнальными столбами.

Но и тут наша машина не остановилась. Хмелев дал газу, и Шишига унесла меня вместе с Синицыным в конец участка. Там и остановилась. Мы выскочили, Синицин включил фонарь.

— Вроде, тут все чисто, — сказал он, подсвечивая КСП, — нету ничего.

— Смотрим дальше, — ответил я сухо.

Так мы и принялись двигаться вдоль системы, просматривая контрольно-следовую полосу.

Метров через сто пятьдесят я вдруг замер. Просто застыл на месте и прислушался.

— Слышишь? — Сказал я комсоргу, не отводившему глаз, от полосы.

— Нет, — озадаченно глянул на меня Димка.

А между тем я услышал странное копошение и возню где-то впереди.

Темно тут было так, что без фонаря не видать дальше собственного носа. Иные из нас, «молодых», в таких условиях умудрялись даже поставить себе фингал мушкой автомата впередиидущего, если тот внезапно остановится.

Когда где-то впереди кто-то тявкнул, Димкино лицо вдруг удивленно вытянулось.

— А вот теперь слышу.

Мы поспешили на звук, и когда Дима осветил пространство под системой, откуда исходил странный шум, я увидел там… шакаленка.

Щенок, примерно годовалого возраста, был тощим, отчего сухощавые лапы его казались непропорционально длинными.

Животное, застрявшее под двадцать четвертой нитью, дергалось, сучило худощавыми лапами и перекатывалось с бока на живот. Когда щенок увидел, что мы приближаемся, он угрожающе заурчал, заклацал зубами.

— Ну вот. Видать, попался наш нарушитель, — сказал я с улыбкой.

— Эту заразу как-то надо оттуда изъять, — засомневался Димка.

— Ну-ка. Посвети мне.

Дима направил пучок света прямо на шакаленка, а я аккуратно пошел к животному по КСП. Присел рядом. Зверек сначала попытался пролезть назад, однако и тут у него не вышло. Тогда он припал к земле, низко опустил голову и оскалился.

— Чего ж ты, дурень, под систему лезешь? — Спросил я беззлобно, — мы для кого лазов тут и там понаделали? Для папы Карло, что ли?

— Помощь нужна⁈ — Крикнул мне Димка.

— Да не. Ты свети-свети.

— А вдруг он бешеный⁈

— Свети, говорю!

Я взялся за последнюю нить, аккуратно приподнял ее. Щенок почувствовал это и прямо-таки «забуксовал» всеми четырьмя лапами. Попятился, стараясь выбраться и удрать обратно, на нашу территорию.

Когда у него это получилось, он вмиг мелькнул рыжеватым пятном в свете фонаря и умчал в темноту.

Дима еще несколько мгновений светил через систему, пытаясь выловить фонарем освобожденного шакаленка, но так и не смог. Щенок будто бы растворился в темноте.

— Сучок горелый, — хмыкнул я ему вслед и встал. — Ну че, давай сигналить нашим, что причина сработки найдена?

— Угу, — буркнул Дима и полез в подсумок за сигнальным пистолетом.

А потом по очереди запустил в небо две зеленых ракеты. Они, с шипением, причудливыми звездами взвились в черное, бугристое небо. Стали медленно опускаться, подсвечивая своим светом Пяндж, текущий внизу, под каменистой скалой. Делая его при этом каким-то грязновато-зеленым и будто бы ядовитым.

Не прошло и минуты, как откуда-то с середины участка в небо помчались поочередно три ракеты: белая, зеленая и красная.

— Сигнал принят, — проговорил я, — будем ждать.

Когда группа не нашла никаких других признаков нарушения границы, а Черепанов доложил на заставу о шакале, стала срываться уже привычная всем «параша».

Мелкая льдистая крупа, гонимая речным ветром, неприятно колола лицо, и мы поспешили загрузиться в шишигу. Потом отправились на заставу.

Следующая сработка застала нас примерно через полтора часа. Заставу вновь подняли «в ружье», и группа направилась снова на правый фланг.

Не нашли мы ни следов предполагаемого нарушителя, ни обрывов нитей, ни чего бы то ни было еще подозрительного. Даже облазили смежные участки. Сработка была признана ложной, а группа отправилась домой.

Точно с таким же настроением мы поехали на очередную «ложную сработку», поднявшую нас часа в четыре утра. Может, по привычке, может, по опыту сегодняшней ночи, но никто особо не верил в то, что нас ждет что-то серьезное.

— Наверняка снова какая-то фигня, — тихо сетовал Стас, когда шишига несла нас уже на левый фланг, к дальнему, семнадцатому участку. — Вам, Бесо, надо уже давно перепроверить правый фланг. А лучше — оба. Там, видать, контакты все, накрываются.

— А ты чего от меня хочешь, а? Стас? — заговорив с едва заметным акцентом, обиделся Гамгадзе, — Система старая, уж на ладан дышит. Менять надо — все столбы под снос. Новую ставить. Ты лучше, к Анатолий Сергеичу подойди с такими претензиями.

— Ты че завелся, Гамгадзе? — Удивился Стас, — я че тебе такого обидного сказал?

— Боится, что начальник заставит систему перепроверять, — рассмеялся Димка Синицын.

— Или что поймают, — шепнул мне Стас, — что он в прошлый раз, в рабочей группе, в крышке от цилиндра линейного блока чай кипятил, а когда назад ставил, плохо закрутил.

Стас хитровато засмеялся и сказал Бесо уже громче:

— Да, Гамгадзе, на тот самый участок едем, а?

— Да ну тебя в баню, Алейников, — понуро пробурчал младший сержант.

Стас рассмеялся, но Черепанов строго его осадил:

— Разговорчики. Прибываем к участку.

В этот раз в начале участка выгрузился я и Стас Алейников. Когда Шишига пошла дальше, Стас включил следовой фонарь, мы стали обследовать КСП.

Ожидаемо, ничего нами найдено не было, и потому мы стали продвигаться к центру участка, где работал головной наряд. При этом осматривая и полосу, и окрестности.

Пяндж тут шумел как надо. Берег был пологий, словно пляж, и расслышать что-то при такой погоде было очень тяжело.

— Я тебе говорю, — уверял меня Стас, — это Гамгадзе спичку забыл убрать с реле, когда крышку с цилиндра снимал, а закрутил хреново. Туда влага попала. Спичка, небось, разбухла, ну вот тебе и сработка.

— Чего ж он, не знает, как крышки закручиваются? — Спросил я.

— Знает. Но его за таким делом уже ловили. Заговорится, отвлечется, и на тебе. Невнимательный он. Уже раз или два от командира своего, Сени Вандина, по шапке получал. А если шеф узнает, то Гамгадзе не только по шапке получит… Но и еще куда-нибудь.

— Погода плохая, шумно, — сказал я, вглядываясь в запорошенную мелкой белой мукой «параши» КСП, — как раз то что надо, чтобы в тыл прорыв совершить.

— Ты правда думаешь, что нарушитель? — Стас изобразил удивление. — Да ладно тебе. Это ж один раз из ста.

— Идет война, — напомнил я Алейникову.

— Война к нам редко заглядывают. Ребята из сводных неплохо духа за речкой гоняют.

— Не говори гоп, — сказал я, — забыл уже, как от душманского снайпера в лесу прятался?

— Так это ж не война, — махнул он рукой. — это так, суровая пограничная рутина.

Внезапно спереди раздался выстрел. Эхом он прокатился по Границе. Затем взвилась ввысь красная ракета. Она прорезала собой темноту и, казалось, коснулась самого неба. Потом принялась медленно опускаться.

Следом, впереди, зазвучали новые хлопки выстрелов.

Алейников остолбенел, уставившись на ракету, и будто бы, не мог отвести от нее взгляда.

— Чего стоишь⁈ — Крикнул я, перехватывая автомат, — бегом! Это сигнал! Вооруженное вторжение!

Я помчался вперед. Стас встрепенулся, словно бы освобождаясь ото сна, и ринулся за мной.

Через мгновение новая красная ракета ушла в небо. Две красных ракеты вместе означали «спешите на помощь».

Мы мчались вперед. Мерзлая утоптанная земля неприятно отдавалась в ногах. Лицо кололи острые льдинки «параши». Решительно невозможно было ничего рассмотреть впереди, особенно учитывая, что мы выключили фонарь, как только побежали на подмогу к своим. Казалось, тьма была еще гуще, чем в два часа ночи.

Спустя секунду впереди стали виднеться вспышки выстрелов, снова оглушительно заговорило огнестрельное оружие. Мы увидели красные кружки трассеров, летевших куда-то в сторону реки.

— К ним уже подоспел Мартынов! — Крикнул Стас, бегущий следом, — работает из пулемета!

Система тут бежала вдоль берега и забиралась немного выше, на невысокий, но широкий пригорок, устланный большими камнями у своего подножья. Камни эти высились по обе стороны Угры — речушки, на которую Стас ходил рыбачить. На этом участке она впадала в Пяндж, и на илисто-песочном берегу обильно рос засохший на зиму камыш.

Столбы системы над Угрой прерывались, и устье перекрывала массивная и высокая стальная решетка, по которой, сверху, бежали сигнальные нити. Во вспышках огня я заметил наших, засевших по колено в речке, за большими валунами под сетчатой оградой.

Когда пуля просвистела надо мной, я пригнулся, пошел гуськом. Стас последовал моему примеру.

— Селихов⁈ — Обернулся Черепанов, держа наготове свой Стечкин.

Мы перебежками вошли в реку. Я почувствовал, как ледяная вода Угры тут же хлынула в сапоги. Как подошвы стали топнуть в мягком песке дна.

Я со Стасом встали рядом с Черепановым и Гамгадце, отправлявшим куда-то в камыш одиночные из своего АК. Практически сразу я почувствовал, как что-то мокрое и мохнатое жмется к моей ноге. Опустил взгляд. Это был Радар. Трясущийся, вымокший по самую макушку пес, терся о мою ногу, беспокойно топтался в воде.

— Напали, сукины дети! — Крикнул Черепанов, потом выглянул из-за камня, дал короткую очередь вслепую.

Ему ответили откуда-то из зарослей камыша, и мы все разом пригнулись, когда вражеские очереди стали выбивать из камней мелкую крошку.

— Нарыва ранили! Он первый попался им под огонь! — Заорал Черепанов. — На той стороне Мартынов залег! Но боится бить вслепую по камышам! Не хочет нас зацепить!

Я переждал очередную краткую очередь противника, выглянул, дал свою из АК и одновременно осмотрел берег.

Нарыв лежал в устье Угры, почти у Пянджа. До него осталось метров десять. Сержант пригибал голову за низеньким, едва в двадцать сантиметров песчаным бережком. По-честному его спасала только темнота и то обстоятельство, что он не обнаружил себя. Возможно, когда духи скосили инструктора огнем, посчитали, что он готов.

— Сука! Непонятно, сколько их там! Если начнут давить, перестреляют нас как воробьев! — Зло выкрикнул Черепанов.

— С заставы подоспеют минут через семь! — Закричал Стас, — продержимся⁈

— Должны, — сказал я. — Должны продержаться. Старшина, граната есть?

Черепанов, хлопнул из Стечкина куда-то на звук вражеского выстрела, обернулся ко мне.

— Есть. Но опасно применять. У меня Ф-1. А между нами с душманьем и ста пятидесяти метров не наберется.

— Но мы же в укрытии! — Возразил Гамгадзе!

— А он? — Кивнул я на Нарыва, — его может посечь.

— Сука! Надо только ждать!

Внезапно с той стороны снова заработал пулемет. Трассера помчались прямиком через Пяндж.

— Мартынов, — выдохнул старшина, — видать, еще подходят…

— Старшина, — сказал я строго, — готовься метать. Остальным — прикрыть меня.

— Чего, мля⁈ — Удивился Черепанов.

— Огонь гранатой по моему сигналу, — сказал я и помчался по реке прямо к Нарыву.

— Чего встали⁈ — Заорал тут же сориентировавшийся Черепанов, — огонь! Прикрыть Селихова!

За моей спиной в унисон заговорили два автомата и Стечкин. Из камыша тут же стали бить душманы. Пули засвистели вокруг. Принялись ложиться чуть мне не под ноги, выбивая из берега песчаные фонтанчики. Некоторые пули со всплесками входили в реку.

Я тут же упал в воду, тело обдало холодом, а бушлат стал тяжелеть. Шапка свалилась с головы и поплыла куда-то вперед. Надеясь на тьму, я залег.

Стрелять в ответ — наиглупейшее, что можно придумать. Сразу обозначу свою позицию.

Потом быстро, как мог, пополз к Нарыву.

Внезапно на берегу поднялся такой гул стрельбы, что все другие звуки будто бы прекратили свое существование. Потом шум слился в одно сплошное громогласное «У-у-у-у-у»

Я подлез к Нарыву. Крикнул:

— Слава! Куда⁈

— Не знаю! Вроде в ногу! Не пойму. Не чувствую!

— Встать можешь⁈

— Я… нет…

— Тогда держись!

Я схватил Нарыва за ворот бушлата, отталкиваясь от дна ногами и загребая сырой песок рукой, полез назад, к решетке.

Пули свистели над головой, Нарыв, помогая идти против течения, тоже загребал руками. С каждым грибком лицо его уходило под воду, и он едва успевал отдышаться, когда всплывал на поверхность.

Пройти надо было метров десять. Внезапно кто-то упал рядом. Я быстро сообразил, что это душманский труп. Поднял голову. С обратной стороны в тыл группы зашли несколько духов. Ребята уже заметили врага, сняли большинство из них, и тела попадали в воду Угры. Однако я успел увидеть, что один из них прыгнул сам, чтобы спастись от огня.

— Сдохни шурави! — Заорал он при этом и обрушился на меня всем телом.

Я только и успел, что отпустить ничего не понимающего Нарыва и перевернуться на спину. Мы с душманом сцепились врукопашную. Он немедленно схватил меня за одежду, стал топить, да так, что я тут же ушел под воду, ударился затылком о мягкое дно.

Стараясь экономить воздух в легких, я зажмурился, вцепился ему в руку. Левой принялся нащупывать штык-нож на поясе.

Под водой все звуки казались приглушенными. Общий гул выстрелов разделился на отдельные очереди. Видимо, интенсивность боя замедлилась.

Душман, черной, расплывчатой фигурой навис надо мной, не разжимал рук, не ослаблял хватки. Он надеялся, что я выдохнусь, и не понимал, что уже находится в ловушке.

Когда он вздрогнул надо мной, я тут же почувствовал, как слабнут его руки. А потом оттолкнул, выбрался из воды и глубоко вздохнул. Правда, пришлось сразу залечь пониже. По берегу открыли огонь, и песок полетел во все стороны.

Душман, с моим штык-ножом в пузе опрокинулся на спину, течение понесло его к Пянджу. Хватая ртом воздух, он несколько мгновений силился встать, чтобы увидеть, действительно ли у него в теле нож.

— Что… что случилось, Селихов? — Отплевываясь от воды, спросил Нарыв, лежащий под берегом.

— Селихов? — Просипел душман на чистейшем русском языке, — ты Селихов?

Внезапно две ракеты, зеленая и красная, поднялись в воздух одна за одной и осветили все: меня, Нарыва, старшину Черепанова со Стастом и Гамгадзе в их укрытии. Осветили лицо уставившегося на меня душмана, в которого я вонзил нож. Видимо, запустила их отколовшаяся часть тревожной группы сержанта Мартынова.

«Прорыв в наш тыл» — вот что означал этот сигнал.