Пограничник. Том 2: Смертельный дозор

Глава 23

Это был Т-62. Танк, прибывший с заставы, вскарабкался на возвышенность, встал за системой. Его крупнокалиберный пулемет ДШК поливал врагов, занявших позиции на том берегу, силой своей разрушительной мощи.

Очереди пулемета пунктиром огней мчались на тот берег, вырывали из него блестящие в свете танковых фар фонтаны песка. Выбивали комья земли.

Душманы, получившие на орехи из крупного калибра, тут же дрогнули. Примыкая новый магазин, я видел, как они в беспорядке забегали туда-сюда по берегу. Как, попадая под большую пулю ДШК, лопались, словно шарики или причудливым образом разваливались на части, как если бы были сделаны из детского конструктора. Те, кому посчастливилось выжить, отступали в темноту.

— Давай! Так их! — Заорал на радостях Димка и даже замахал шапкой.

— А ты говорил, танкисты у нас просто так паек кушать будут! — Крикнул ему Гамгадзе.

— Не отвлекаться! Огонь! Огонь по противнику! — Одернул всех строгий Черепанов, подтягивая слезшие на глаза бинты.

Группа снова принялась отправлять на тот берег остатки своего боезапаса. Я успел отстрелять последние двадцать пять патронов, уничтожив как минимум двоих душманов.

Когда грохот танкового пулемета затих, по ту сторону Пянджа не было ни души. Только мертвые тела лежали то тут, то там.

— Ну че, ребят! — Закричал с танка заряжающий, стоявший на пулемете, — как вы там? Живете⁈

Я узнал голос парня. Это был Ефрейтор Смольняк из экипажа старшего сержанта Фролова. Именно их шестьдесят второй подоспел нам на помощь.

— Живем! — Радостно крикнул ему Синицын.

— Ну и хорошо!

— Сучий род… — протянул тихо Черепанов, вытирая шею от пота какой-то тряпкой, вытащенной, видать, из кармана, — вот так ночка…

Мартынов, лежавший под бампером Шишиги меланхолично поплевал на палец, потрогал ствол своего РПК, посетовал:

— Горячий, зараза. Надеюсь, не перегрел. А то поведет же.

Старшина приказал подняться, но быть начеку. Мы стянулись за несчастную, полную пулевых отверстий Шишигу. Прислушались.

Шумел Пяндж. По бушлатам тихо щелкала «параша». Зло урчал шестьдесят второй за нашими спинами. Ни единой душманской души видно не было.

А потом со стороны ворот показался свет фар. Это другая шестьдесят шестая шишига ехала к нам.

— Был прорыв? — Спросил я у Мартынова, давшего две ракеты в воздух, когда я тащил Нарыва по речке.

— Я заметил душманов за системой, — сказал не он, а Синицын, — открыл по ним огонь, но не знаю, попал ли. Нас они не атаковали.

— Сегодня не поспим, — стоически констатировал Мартынов.

Все прекрасно понимали — он был прав.

Бой кончился, но начиналась другая, не менее важная работа.

С соседней тринадцатой заставы подошел резерв на БТР-70. Подходила также резервная застава из отряда. За Нарывом, раненным в бедро, прибыл МИ-8, и его увезли буквально минут через пятнадцать после боя. К тому времени наша тревожная группа уже перезаряжалась на заставе.

Дел предстояло много. Шеф снял заставу и направил в поиск, чтобы найти прорвавшихся нарушителей. Резервная, тем временем, частью сил перекрыла Дастиджумское ущелье в тылу, частью присоединилась к поискам нарушителей.

Когда расцвело, ребята из резерва отряда наткнулись на след врага, явно шедшего к ближайшему кишлаку. Как я потом узнал, духи долго петляли на участке: то ли сбивали след, то ли просто заблудились. А потом и вовсе повернули в горы.

К восьми утра их обнаружили у подножья Дастиджумского перевала. Завязался бой. Врагов было около десятка. Семерых из них уничтожили, остальных — задержали.

Так и закончился бой на нашем участке границы.

Только через несколько дней мы узнали, что на эту сторону перешло около шестидесяти человек душманья. Убитыми они потеряли двадцать пять. Троих — пленными. Вот так и вышло, что в ту ночь семеро стояли против шестидесяти. Стояли и выстояли.

— Ну, может, хот щас поспишь? — Спросил Уткин, когда мы шли с ним по расположению на улицу.

Утро следующего дня после боя было хмурым. «Параша» закончилась, и ее место занял мелкий неприятный дождь. К одиннадцати часам утра поисковые группы, удостоверявшись, что следов нарушителей на участке больше нет, вернулись на заставу.

Тем временем пограничная служба продолжалась, и очередному наряду предстояло выходить на Границу. Уткин шел в нем и собирался в оружейку, чтобы подготовиться к службе.

Выпускал наряды этим утром замполит. Черепанова буквально только что зашил санитар после ранения. Медика прислали из отряда еще ночью, да только он сидел у нас до самого рассвета. Прапорщик отказался от медицинской помощи и повел нашу, перевооружившуюся группу в поиск.

Шеф же до сих пор не вернулся. Он оставался в тылу, вместе с начотряда, руководившим поиском, и сложно было сказать, когда же Таран вернется на заставу.

— У меня до двадцати часов наряд, — напомнил я, — если новая сработка, мне снова дорога на Границу.

Уткин устало покивал.

Когда мы проходили мимо дверей сушилки, я замер. Услышал за ними тихое бренчание гитары.

— Чего это они? — Удивился Вася.

Я молча приоткрыл дверь. Сержант Мартынов, державший на колене небольшую классическую гитару, поднял на меня взгляд. Он сидел в окружении остальных пограничников, участвовавших сегодня в ночном бою.

В сушилке клубился табачный дым, он поднимался к потолку и повисал там, становившись похожим на жиденький туманчик.

— Саша? — Сказал Стас Алейников и затянулся. — Чего ты там? Заходи.

— Ну я пойду… — тихо сказал Вася, — служба.

Теперь ему кивнул уже я.

Вася ушел, а я зашел в сушилку, закрыл за собой дверь.

— А знаете эту? — Спросил Дима Синицын, и затушил бычок в банке от консервов, — сержант, удружи. Дай-ка гитарку.

Мартынов передал ему шестиструнную. Димка поудобнее устроился на табурете, положил гитару талией на калено, грифом немного вверх. Тихо заиграл нехитрые аккорды.

Я улыбнулся. Прошел и сел на свободный табурет. Под тихую музыку лица пограничников сделались серьезными. Знал я, что не в мелодии дело. Дело в бою, который мы сегодня пережили.

И Черепанов, на лбу которого красовалась теперь аккуратная повязка, и суровый Мартынов, и Стасик Алейников — все молчали. Слушали. Только радиста Гамгадзе не было среди них. Грузин, видимо, был занят чем-то по службе.

Вдруг Синицын запел тихим, высоковатым, но бархатным голосом:

Тревога! Тревога!

— Тревожные трубы зовут.

Нас очень немного

Солдат, что в тревоге живут.

Тревога возможна,

И служба тревожна.

Стоит на границе солдат,

Ни шагу вперед,

Ни шагу назад.

Стоит на границе солдат,

Ни шагу вперед,

Ни шагу назад.

— Конечно, знаем, — рассмеялся Стасик тихо, — это ж с Алого. Ты ее в прошлом месяце услышал, когда мы кино смотрели.

Пограничники, даже старшина Черепанов, держащий в еще немного трясущихся пальцах сигарету, рассмеялись. Я улыбнулся.

— Так хорошая же! — Заулыбавшись во все тридцать два, возразил Синицын.

— Хорошая, — хмыкнул Мартынов.

— Дай-ка гитару, — вдруг сказал я, и все погранцы разом уперли в меня свои несколько удивленные взгляды.

— А ты что, Сашка, тоже умеешь? — Удивился Синицын.

— А вот дай сыграть, и скажешь потом, умею или нет, — с улыбкой ответил я.

Синицын поозирался, как бы ожидая одобрения от остальных, и передал мне гитару. Я поудобнее устроил ее на коленях, положил грубоватые пальцы на жесткие струны. Медленно заиграл.

Спокойная, немного грустная мелодия зазвучала в сушилке. Лица парней, несколько мгновений назад повеселевшие от шутки Алейникова, вдруг снова немного погрустнели. Взгляды стали задумчивыми и блестящими от каких-то воспоминаний.

Потом я тихо запел:

Часто ночью она мне приснится,

Про нее эту песню споем.

Я не только служил на границе, —

Она в сердце осталась моем.

Где-то за курганами ветром степь ложится,

Где-то за барханами райские места.

В сердце ты осталась навсегда, граница.

Боль моя, душа моя, жизнь и красота…

Черепанов затянулся, потом тоже затушил сигарету в банке, поджал дрожащие губы.

Ох, каким же я был до границы.

Как и сотни фартовых ребят…

Уж в кого было точно влюбиться,

То уж точно, граница, в тебя.

Мне во сне дребезжит коммутатор,

Я проснулся — будильник звонит.

А мне кажется — снова засада,

Где дружок мой осколком убит.

Взгляд сержанта Мартынова вдруг заблестел сильнее, чем у остальных. Он поспешил отвернуться. Просто сделал вид, что осматривает свой мокрый бушлат, висевший подальше от прочих, у угла комнаты.

Снова где-то сверкают зарницы,

И рассвет на заре голубой.

Снова, вновь оживают границы,

И в дозоре мы снова с тобой…

— А эту нет, не слышал, — вздохнул, Синицын, когда я закончил и уставился в одну точку.

— И стреляешь метко, и на гитаре играешь, — хмыкнул Стасик грустно, — мож у тебя дома, в сарае еще и ракетный двигатель кустарной сборки? Мож ты как Королев?

— На радиоактивной тяге, — беззлобно рассмеялся Черепанов.

— До Королева я недотягиваю, — пошутил я грустновато.

— А жаль. Я б когда-нибудь приехал тебе в гости, на двигатель посмотреть, — вздохнул Стасик.

— Приедешь, если очень захочется, — ответил я. — Я позову.

На миг в сушилке повисла тишина. Только Мартынов шумно выдохнул табачный дым. Внезапно с напускной ухмылочкой заговорил:

— Они ж нас едва не окружили. Когда Димка сказал: обходят нас с тыла, я уже с жизнью стал прощаться. Подумал: побольше этих сукиных детей с собой возьму, пока патроны есть.

При этих словах улыбчивый обычно Синицын погрустнел, казалось, еще сильнее.

— Если б ни твоя граната, Саша, так бы и лежали мы с Димкой там, на берегу.

— Если б ни твой пулемет, к духам бы быстренько подкрепление подошло, — ответил я серьезно. — Да что говорить? Все сегодня дрались изо всех наших сил. Все долг выполняли.

— Это верно, все. Но… Короче… Не надо мне тут, — Мартынов, казалось, даже разозлился. — Позиция у нас была — дерьмо дерьмом. Где вражеский огонь застал, там и упали. Днем бы уже лежали мертвыми, если б не лимонка. Ну и так, если б не ты, они подобрались бы поближе, и все. Труба. А так…

Парни удивленно переглянулись. Даже Черепанов приподнял брови. Никто и никогда не слышал подобных слов от вечно сдержанного и волевого сержанта Вити Мартынова.

— Признаюсь, я всегда считал, что тогда, под Бидо, тебе, Саша, повезло просто, — продолжал Мартынов. — Ну, хоть убей, не верил я, что ты мог так умело сработать. А теперь вот, вижу, что ошибался. Не знаю, откуда ты такой взялся, но хочу сказать…

Он запнулся, словно бы выдавливая из себя слова.

— Спасибо я тебе хочу сказать. Спас ты нас с Синицыным. А еще…

Вдруг Мартынов глянул на Черепанова. Они с прапорщиков встретились взглядами. Тот отвел свой, опустил глаза.

— А еще хочу попросить прощения.

— За что? — Спросил я.

— Помнишь? — Мартынов хмыкнул, — тогда, когда Семипалов Пальму ощенячил, я его на этом самом месте прибить хотел, тут, в сушилке. Да и тебя вместе с Семипаловым… Ну, когда ты за него вступился. Если честно, злился я на тебя после того случая. Считал, что ты его не справедливо защищаешь.

Я не ответил.

— Потому… — Мартынов повел суровым взглядом по окружающим погранцам, — при всех тебе говорю: я на тебя зла не держу. И ты на меня, пожалуйста, тоже не держи.

— Я не держал, Витя, — улыбнулся я. — За это можешь не переживать.

— Ну и хорошо, — вздохнул Мартынов тихо.

Еще с полчаса погранцы посидели в сушилке. Потом стали расходиться по службе.

— Сашка, постой, — сказал вдруг Мартынов, когда все уже вышли, а в помещении остались только мы вдвоем.

— М-м-м? — Обернулся я.

— Короче, вот, — Сержант приблизился и протянул мне какой-то предмет, — хочу, что б ты взял. В качестве благодарности.

В руке сержанта покоился складной перочинный нож с красивой, пластиковой рукояткой, в форме белочки. Да, в Союзе такая безделица была, казалось, у каждого школьника, но в будущем советские ножи, особенно ножики «Белка», вот как этот, очень ценились у коллекционеров.

Не хочу хвалиться, но к моменту, как я пошел работать егерем, у меня уже была определенная коллекция ножей. С ними я всегда был на «ты» и неплохо разбирался в сталях и геометриях клинков. А еще знал им цену.

Да вот только настоящей советской «Белки» в приличном состоянии найти мне так и не удалось. Перекупы предлагали одни полусточенные обмылки, а таким ножиком точно нельзя было похвастаться настоящему коллекционеру. Так что, в прошлой жизни пришлось довольствоваться бездушным новоделом.

— Понимаю, мелочь, — улыбнулся Мартынов, — но хоть что-то пусть будет у тебя на память. Мне его папка подарил перед армией.

— Ну, в таком случае, я не могу принять.

Сержант нахмурился.

— Я хочу, что б ты взял, Саша, — его лицо немного расслабилось, и он добавил: — пожалуйста. Мне чуть-чуть служить осталось. До весны. А так будет у тебя напоминание, что когда-то ты спас жизнь сержанту Вите Мартынову.

— Мне нечего дать тебе взамен, — пожал я плечами. — Отдал бы часы, но стекло в них лопнуло во время боя. Теперь уже дарить такие неудобно.

— Ничего не надо, — поспешил ответить Мартынов, — просто возьми и все.

Сержант глянул на меня с немым вопросом во взгляде. Я протянул руку и забрал ножик. Осмотрел повнимательнее, открыл лезвие на стальной пружине. Ножик был будто бы совершенно новым. Казалось, Мартынов им не пользовался, хотя такая штука — нужная на заставе вещь. Видно было, что берег.

— Спасибо, — я сунул ножик в карман.

— Тебе спасибо, — сержант положил мне руку на плечо, а потом вышел из сушилки.

— Хитрые они, эти сукины дети, — вздохнул Таран. — целенаправленно совершили сработку системы, чтобы заманить вас в засаду.

— Этого стоило ожидать, — ответил я.

Таран покивал, поудобнее уселся на стуле.

— Прав ты, Саша. Очень прав. Эта вылазка душманов оказалась более массовой, чем та, два месяца назад. Тенденция хреновая.

Он задумался, помолчал пару мгновений. Потом сказал:

— Об этом пока что только Строев с Черепановым знают. До остальных доведу сегодня, на боевом расчете. Застава с новых пограничных суток несет службу по усиленному варианту.

Я молча покивал. А потом спросил:

— Ну вы ж позвали меня не за этим, так? Нечто б про усиленный вариант рассказать.

— Совершенно верно, Саша, не за этим, — посерьезнел Таран.

Усталое лицо его почему-то ожесточилось. Черты обострились.

— Тогда в чем дело? — Спросил я суховато.

Примечание: песню, исполненную Сашей (Стихи Сергея Рымарева, посвящается Ю. В. Бабанскому, Сергею Рогалеву, Олегу и Диме), вы можете послушать здесь: https://my.mail.ru/music/songs/1e3b7b3364804ab3a75597bdab6b97f8