По волчьему следу

Глава 50 Листья на тропе

Глава 50 Листья на тропе

«Сварить осетрину в воде до спелости, должно к ней приготовить ботвинью. Свекольный лист, уварив в воде, налить квасом; варить в оном до умягчения, откинуть на решето, отжать, протереть сквозь решето и в чаше развести кислыми штями. Покрошить в него свежих огурцов (можно еще и зеленаго луку), должно дать устояться; чрез полчаса прибавить рубленаго укропу и подавать.

Таковую ботвинью можно подавать ко всякой малосольной рыбе».

«Осетрина малосольная с ботвиньей», «Новейший русский опытный и практический повар эконом и кондитер» [1]

Странно чувствовать себя слепым.

Белая муть.

Туман.

И одна надежда, что Софья не ошиблась в своем предсказании. Крик еще этот… и кричит не один человек. А потом становится тихо. Тишина, пожалуй, пугает сильнее прочего.

Тишина…

Гулкая.

Мертвая.

И мир этот мертвых. Бекшеев ведь читал сказки, там, в глубоком детстве. Три дня на восток, да через реку Калину, по мосту огненному, который змей-цмок стережет. И там, за мостом, земли, куда живым ходу нет. Там, на землях мертвых, он слеп и глух.

И напрочь бесполезен.

Но в какой-то момент туман раздается, выпуская человека. Этот человек огромен и страшен. Он кажется черным, будто там, внутри него пылает черное пламя.

И оно горит ярко-ярко.

А еще Бекшеев знает, что если человек не управиться с пламенем, то оно выжжет тело, а потом вырвется, и тогда-то живых не останется в округе. А мертвые… мертвецов в здешних лесах и вправду полно.

- Погоди, - его удерживают. И Бекшеев оборачивается.

Зима?

Но какая-то… другая. Тоже другая. Помолодевшая вдруг, но ей не идет, как бы странно это ни звучало. Эта не женщина – девочка лет пятнадцати – ему совсем незнакома.

- Не мешай ему, - строго говорит девочка. – Он должен сам.

Человек с черным светом встает перед деревом и смотрит в него, в лицо женщины, на дереве высеченное. И Бекшеев понимает, что эти двое видят друг друга.

Говорят.

А потом человек кланяется, низко-низко, прижав обе руки к груди. И разогнувшись, раскрывает их, точно собирается обнять и дерево, и женщину. Но вместо этого к нему летят ошметки тумана.

- Души, - выдыхает Зима. – Он собирает души… он дает им уйти… они и вправду здесь.

Туман проникает внутрь некроманта, и Бекшеев видит черное-черное пламя, которое поглощает этот туман, становясь лишь чернее.

Злее.

Это сила. Темная, разрушительная, та, которая и пугает.

Некроманту её не удержать. Силы много, а он слаб.

- Если он не справится, - говорить тяжело, да и собственный голос тоже иным вдруг становится. И не только голос. Бекшеев смотрит на руки. Трогает лицо…

- Ты был забавным, - смеется Зима. – Тощий такой…

Это обидно.

Немного.

Будут всякие девчонки хихикать… глупая мысль. Не о том думать надо.

- Если он не удержит силу, здесь в округе не останется живых, - Бекшееву удается взять эмоции под контроль.

- Плохо.

- А если будет стихийный выброс, то и мертвые встанут…

- Очень плохо. Но… я сказала Новинскому, еще там. Если что, сообразит оцепить участок. Маячок-то должен сработать. Так что справятся. Наверное, - добавила Зима, впрочем, не слишком уверенно.

- Мы умрем.

- Боишься?

- Не особо.

Бекшеев давно уже в долг живет. Но обидно вот так… и кто отдел примет? Кто-то наверняка есть на примете, иначе от него не пытались бы избавиться. Только… дело не в ревности. Скорее уж сомнения, что этот, другой, справится.

Что не загубит саму идею.

Она ведь хорошая. И отдел нужен, такой, который будет заниматься подобными делами. С ними обычная жандармерия не сладит. Да и этой жандармерией тоже бы заняться… кому?

Огонь разрастается.

И черные языки его выбираются из тела. Вспыхивают поднятые над головой руки… пламя стекает с раскрытых ладоней ниже и еще ниже… оно охватывает плечи и голову некроманта. И сам он превращается в один огромный костер.

Не справится.

Бекшеев почти уверен. Надо вмешаться. Что-то да сделать… помешать… помочь… а у него ноги к земле приросли. И Бекшеев все равно делает шаг. С трудом. Ощущение, что воздух закаменел.

- Вот… упертый, - вздыхает Зима.

А больше ничего не успевают, потому что белесый туман, стекавшийся к некроманту, окутывает его плотным кольцом. Оно движется, оно колышется, кружится, рождая вихрь.

И Зима еще повисает на руке.

- Стой, - говорит. – Не мешай им.

Кому?

Некроманту и душам?

Туман взлетает вдруг и, поднявшись над головами, рассыпается снегом. Настоящим снегом. Холодным… Бекшеев чувствует. И снежинка садится на ладонь. И рука его – снова его. В том смысле, что нынешняя. И снег падает, падает. Его так много… он касается лица и губ Зимы. Он оседает на волосах. А там, на поляне, пред мертвым деревом, стоят двое.

И черное пламя внутри человека горит ровно, спокойно.

Оно обнимает женщину, которая тоже светится изнутри.

- Все… закончилось? – осторожно интересуется Бекшеев.

- Насколько я поняла… да… или почти уже. Там… на ферме люди.

- Знаю.

- Я не видела и понятия не имею, где их держат, но слишком она большая, чтобы управиться вдвоем…

- И это знаю.

- Мы идиоты?

- Скорее не хватило информации.

Она фыркает.

- Ты неисправим…

Это тоже верно. А еще можно обнять её… скажем, притвориться, что сил не осталось. И нога на самом деле ноет…

- Слушай, - Бекшеев раскрывает ладонь. – Снег ведь настоящий?

- Настоящий, - Зима слизывает снежинку с губы. – Случается… выброс силы или что-то там… это ты умный, найди внятное объяснение, почему весной снег идет.

Бекшеев поднял голову. Сквозь переплетение ветвей видно небо.

- Нисходящие атмосферные потоки…

- Вот-вот, запомни. Так в отчете и напишем… ладно, пошли… тут очевидно, что выброса не будет.

Бекшеев посмотрел на парочку, которая просто стояла. Одна сила сплеталась с другой, уравновешивая и успокаивая её.

Некромант…

Некромант в отделе пригодится. Определенно… если им теперь позволят его оставить.

- Работать, - вздохнула Зима. – Надо работать… хотя бы мертвецов пересчитать.

Бекшеев вздрогнул и повторил.

- В этом деле слишком много мертвецов…

- Тихоня! – заорала Зима. – Ты где там лазишь…

- Думаешь…

- Ой, будто ты веришь, что этот мелкий засранец способен ему навредить. Васька считает себя самым умным и ловким, но на деле это просто самомнение.

- Он убивал.

- Ну да, он на самом деле умный и ловкий. Для пятнадцатилетнего пацана, которого учили… вот только… Тихоня – это Тихоня. И вообще, Девочка не нервничает.

Это определенно было аргументом.

Мертвецы.

Михеич лежал, раскинув руки, и улыбался так счастливо, что от этой улыбки его по спине побежали мурашки. Зима покачала головой и, наклонившись, закрыла глаза.

- Он… не виноват, - она поглядела снизу вверх. – Он… как тот медведь. Его поменяли. Против его воли.

- Думаю, ты права. Он даже не слишком понимал, что происходит…

- Как Молчун?

- Да. Вроде того… ему внушали… долго внушали. Травы… возможно, зелье это. Зелье усиливает способности. И воздействие тоже.

Из кустов выбрался пес, который подполз к телу и уткнулся мордой в подмышку, а потом заскулил жалобно-жалобно. И на скулеж его отозвался второй.

Собак жаль.

- Проклятье… - Зима выругалась. – Еще с ними разбираться… они ведь тоже не виноваты. Они служили… честно.

Служили.

И продолжают служить мертвому хозяину. Но послушают ли кого еще? А если нет, то оставлять таких зверей бегать… нельзя.

Никак нельзя.

Но от мысли самому тошно.

- Закладка, - и Бекшеев отодвигает мысль. – Скорее всего ему ставили закладку… сознание раздваивается. Одна часть не знает, что делает вторая. Это… сложная техника. Далеко не каждый менталист способен. Но возможности открывает широкие… он взял то, что мешало – совесть там, к примеру, и отдал на откуп одной личности. А сам работал со второй.

Зиму передернуло.

- Чем больше узнаю про менталистов, тем сильнее они меня пугают.

- Не только тебя… и этот Генрих… хотя, если смотреть, из какого он рода пошел…

- Из какого?

- Ты не слышала о Гертвигах?

- Что-то слышала такое. Но… я не слишком интересуюсь политикой.

- Суд?

- Ну… да, говорили… писали тоже. Одинцов вон рассказать пытался, донести, почему их важно судить. Хотя… пристрелили бы и только[2].

- Повесили, - уточнил Бекшеев. – Их повесили.

- Велика разница.

- Смотря для кого… повешение – для простолюдинов. Для аристократов и одаренных – расстрел. Или меч.

- Опять эти ваши заморочки, - Зима подошла к Генриху, рядом с которым сидела Анна. Она покачивалась и тихо поскуливала, взгляд её был устремлен в пустоту, да и сама женщина вряд ли понимала, где находится. – Вот… тебе и вправду есть разница, если вдруг, как ты помрешь? Повесят или расстреляют?

- Повешение означает, что человека лишили титула… их и вправду лишили. Титулов. Имен. Земель. Всего.

- И повесили, - Зима помахала рукой перед глазами Анны.

- Именно.

- По-моему, она… того.

- Закономерно, - Бекшеев хотел присесть, но не решился. Если сейчас нога не болела, это не значит, что стоит рисковать и ударяться в эксперименты. – Над ней тоже работали… думаю, как над Михеичем. Двойное сознание. Часто у магов появляются излюбленные приемы, те, что и даются легко, и результат приносят. Этот вот сознание колоть умел.

- Это да… на рынке она была одна… а в доме вот.

- Сознания. Он дал им четкие рамки. И все одно контролировал. Но Михеича он обрабатывал не так и долго, а вот девушку…

На Бекшеева она не смотрела.

- Долгое воздействие всегда разрушает личность. Чем сильнее воздействие, тем больше разрушает. Но к этому вот…

Человеку?

Можно ли считать лежащего на земле Генриха, человеком?

- Она была привязана. И смерть его… в общем, тут нужен хороший менталист.

Зиму передернуло.

- Как бы там ни было, он происходил из весьма древнего рода. Я… читал кое-что. Слышал. Хотя род закрытый… да, они славились силой. И как менталисты тоже. Глава Гюстав Гертвиг был приближен к императору. Он был в числе разработчиков… и военных планов… и не только военных. Расчистка территории. Реформирование власти… план разработки и поглощения новых земель. В общем, там… много всякого. Вплоть до возрождения исторических прав аристократии.

- Это первой ночи, что ли?

- Это полной власти над людьми, которые не относятся к аристократии. Я кое-какие документы анализировал… оценивал… в том формате план не приняли, но почерпнули многое. Главное не это… они понимали. Генрих и его… родственник.

- Брат.

- Брат, - согласился Бекшеев.

Анна подняла голову и губы её растянулись в уродливой улыбке.

- Конфетку… - сказала она жалобно. – Я конфетку хочу!

- Конечно, - Зима сунула руку в карман и вытащила карамельку в темной обертке. – На от… не сбежит? Хотя… куда ей.

- Не сбежит. Ему было некуда возвращаться. Это тоже объясняет. Менталист. Сильный. Он мог бы уйти без проблем. Внушить охране, что его просто-напросто нет. И уйти. А он остался. Работал на этой вот ферме…

- Там свиньи.

- Знаю.

- Нет, Бекшеев… там такие свиньи… в общем, куда там медведю.

- На них, значит, эксперименты ставили. Логично, в общем-то… свиньи, люди… опять же… где этот Новинский, чтоб его?

Бекшеев вытащил часы, но был вынужден признать, что и эти пришли в негодность.

Жаль.

Хорошие ведь часы. Швейцарские. А тут вот…

- Не тряси, - Зима поглядела с упреком и сунула в руку Анны еще одну карамельку. – Лучше некроманта тряхни с его тленом… и радуйся, что основную волну он в сторону пустил.

А перстень и вправду был.

Сидел на пальце. С виду простой, неказистый даже. Впрочем, собственный родовой Бекшеевых тоже не пример ювелирного мастерства. Просто перстень. Просто камень.

Герб на нем.

Прикасаться Бекшеев не стал и все-таки распрямился, за спину держась, со стоном.

- Грехи мои… тяжкие…

- И не только твои. Слушай, чего он вдруг… столько лет сидел тихо. Сидел бы и дальше. Ферма вон… думаю, доход она давала. С Шапкой договорился. То ли делился, то ли внушил ему, что делится. Тот и закрывал глаза на пропажи… может, даже подсказывал, кого взять, чтоб шуму не было. В городе всякого отребья хватает. К чему к людям… иным лезть, внимание привлекать?

Дерево.

Надо подойти к дереву.

Там люди. Как Бекшеев забыл-то про них? Висели вон вниз головой, а теперь лежат в листве и не шевелятся. Это… плохо. Очень плохо. И он заковылял так быстро, как сумел.

Псы подняли головы, провожая взглядом. Их, собачьему разуму, невдомек, что произошло. Менталисты… интриги… брат про род Гертвигов знать должен.

- Болезнь, - этот осколок большой картины лег в руку. – У него не чахотка… по-моему, из их рода редко кто доживал до старости. Менталисты сами по себе здоровьем не отличаются. Чем ярче дар, тем сложнее его удержать. И с ума сходят часто. Едва ли не чаще прочих… вот. Он понял, что болен. И что вот-вот умрет… и решил…

- Лечиться? Там?

- Не совсем. Думаю, он догадывался, что вылечить это… невозможно. Или сложно. Что деньги нужны. Хотя… у него должны были быть.

- Должны были. Ферма не выглядит бедной, да и у контрабандистов взяли бы прилично.

- Именно. Дело не в деньгах. Ему нужен был именно перстень. Символ рода.

- Рода, который так… заляпался?

- Тут… есть нюанс. Юридический. Его отец покончил с собой до признания его виновным. Брат был объявлен мертвым. Иных наследников в тот момент времени не нашлось. Но поскольку в судебном порядке род… не подвергся лишению имени и привилегий, то Генрих… или скорее его сын мог бы заявить права.

- Чего? – удивление Зимы живое. И недоверия в голосе хватает.

- Ребенок точно не отвечает за деяния предков… - пояснил Бекшеев. – И соответственно, мог бы потребовать возвращения… имущества. Да, вернули бы не все, но родовые земли можно отнять лишь по решению королевского суда. А он, как понимаешь, не станет мараться и лишать сироту наследства. Это дурно скажется на репутации.

- Все же вы замороченные…

- Не мы. Законы такие… перстень и тот, кого он бы принял, а он бы принял по родству крови или силы, доказывает право на владение землей и именем. Не говоря уже о том, что сам перстень дает доступ к силе рода. Но сомневаюсь, что Генрих всерьез рассчитывал вылечиться. Он видел, что перстень не помог его брату, так что… да, думаю, дело в наследстве, которое он рассчитывал оставить своему сыну. И во времени… он бы дотянул до рождения, может, еще пару лет выиграл. Подсказал бы, что и как дальше. А там Васька бы проследил, и за сыном, и за сестрой…

- Вот… засранец.

- Может, и так… а может, у него выбора особо не было. Или не видел он его…

- Еще оправдай.

- Я не судья, - Бекшеев покачал головой. – И не буду никого ни оправдывать, ни обвинять. Пусть тут… суд разбирается.

Дерево умерло.

Это Бекшеев почуял издали. И подходить нужды не было, но он подошел, потому что под деревом, на осыпавшихся, проржавевших листьях, лежали люди.

Сперва показалось, что и они мертвы.

Но нет.

Дышат.

Этот вот, здоровый, вывернувшийся из веревок, в одежде, от которой остались клочья, лежал на спине, подняв руку, и пальцами шевелил. Он смотрел на эти шевелящиеся пальцы и улыбался, как ребенок. А на губах пузырилась слюна.

Второй свернулся в клубок, обняв колени руками, и голову уткнув в них.

Третий…

Третий все же был мертв.

А вот Егорка-Василек жил. И лежал… на боку лежал, явно упал неудачно. Приближение слышал… голову повернул, уставился на Бекшеева.

- Добей, - попросил он.

И лицо стянуло судорогой.

- Я не по этому делу.

- Чистоплюй штабной, - Егорка-Василек сплюнул и зашелся кашлем. От кашля его тело судорожно дергалось, а потом дергалось само по себе, без кашля, пока не застыло, вытянувшись струной.

- Падучая, - сказала Зима. – Им тут пришлось… нелегко.

Это верно. Сюда некромант направил первую волну. И теперь одежда на людях расползалась гнилыми клочьями.

- Извините, - раздался голос. – Я… я просто не видел другого выхода.

Очнулся, стало быть.

И Софья тут же, стоит, держит под руку, и взгляд её снова пуст и неподвижен. Но это ложь. Бекшеев знает, что видит она куда больше прочих.

[1] Книга реальная, выпуска 1844 г, так что, у кого завалялась малосольная осетрина, можете рискнуть и проверить рецепт

[2] В нашей истории Нюрнбергский трибунал стал первым за историю процессом, в котором ответственность за разжигание войны возлагалась на конкретных людей. Так после первой мировой войны звучали требования о привлечении императора Вильгельма II к ответственности, даже разговоры о международном трибунале были. Но закончилось все ничем. Кайзер лишился власти и вынужден был бежать в Нидерланды, которые отказались выдать его для суда. На том все и завершилось. Более того, в изгнании кайзер писал мемуары, капиталы он сохранил, а чуть позже ему вернули и большую часть конфискованных во время революции земель. Он начал активно инвестировать в промышленность Германии и по началу даже приветствовал приход ко власти нацистов. Капитулировав, верхушка третьего рейха во многом рассчитывала на сходный сценарий, однако в этот раз суд состоялся. К слову, союзники предлагали именно вариант «найти, допросить и расстрелять», тогда как Сталин настаивал именно на открытом юридическом процессе с конкретными обвинениями, которые должны были быть доказаны. Кстати, по результатам процесса из 24 обвиняемых 3 были оправданы и освобождены в зале суда.