По волчьему следу

Глава 14 Зверогон

Глава 14 Зверогон

«Зверогоном именуют гончую, натасканную на волков. Ежели не находит она волков или их следа, то гонит лис. А встретивши зайца, замолкает…»

«Толковый словарь юного охотника»

Дождя не случилось.

Небо было мутным и сизым. Рыхлые тучи растянулись от края до края, и желтоватый кругляш солнца запутался в них. Он набряк краснотой по краю, и сам предрассветный этот слабый свет тоже казался красным, как и все-то вокруг. Бахтин, явно не выспавшийся, тоже хмурился, давил зевоту и кутался в старую куртку, наброшенную поверх мятой гимнастерки.

- На двух машинах пойдете. А то неспокойно.

Неспокойно было не только ему.

Курил Новинский и судя по табачной вони, крепко пропитавшей пальцы, курил он давно и помногу.

- Сердце станет, - заметил Тихоня с сочувствием. И Новинский сигарету выбросил, наступил на окурок, вымещая на нем непонятное раздражение.

Две машины.

Не грузовики, что уже радует.

В первой за рулем уже знакомый парень, и рядом с ним лезет Новинский. На заднем сиденье «Уазика» хватит места и Бекшееву, и Зиме. Девочка привычно ввинчивается и укладывается на пол.

А Тихоня указывает на вторую машину.

Кроме него и водителя в ней еще пара солдатиков.

С оружием.

И как-то это… не успокаивает. Совершенно. А еще мешает общее несоответствие, неправильность происходящего. Она и спать мешала, и дар во сне то прорывался, пытаясь сложить из осколков информации внятную картину, то отступал, осознавая, что данных недостаточно.

И все же…

Захрипел, закашлялся мотор, и Бекшеев с непонятным облегчением подумал, что машина не заведется. Но нет. Кашель сменился рокотом, и «уазик» дернулся, трогаясь с места.

Ворота.

Вторые.

И дорога. Солнце поднялось чуть выше, но длинные тени легли на траву. Косят её регулярно, да только растет она быстро. И уже успела подняться. Невысоко, нет, но ночью и лежащего человека не особо-то разглядишь.

Если еще ветер.

Тени.

И тучи, которые их лишь плодят.

Машина свернула с дороги куда-то в сторону, обходя вчерашний лесок. А Бекшеев, глянув на затылок сидящего впереди Новинского – в руках того снова была сигарета – сказал:

- Это все странно.

- Что именно? Опыты на людях? – Зима ответила так же тихо. – Или псих, который головы режет?

- Все. Лаборатория эта… - Бекшеев щелкнул пальцами и ухватил-таки мысль. – Ей здесь не место.

- Здесь? Только в этом дело?

- Сейчас – именно в этом. Граница рядом.

- И?

- Исследования, - мысль окончательно оформилась. – Смотри, если на них тратят такие деньги… а содержание военной части там, где она по сути не очень нужна, это дорого. Плюс оборудование бункера. Связь. Обеспечение безопасности. И многое иное. У границы. Зачем? Почему не разместить лабораторию где-нибудь… подальше от границы? На территории военного городка? Их хватает?

- Потому что там люди. А эта дрянь явно небезопасна.

- Хорошо, - признал Бекшеев. – Пусть не военного городка, но… имеются полигоны. Защищенные. Оборудованные. Те, на которых…

- Изучали подобных мне?

- Изучали и создавали. Там и охрана. И условия иные. Начиная с того, что обустроено комфортное жилье для персонала. И не надо его возить в город и обратно.

- Свободных нет?

- Расшириться всегда проще, чем с нуля строить. Да и… смотри, исследования секретны и сверхсекретны. Но те, кто их проводит, перемещаются свободно. Живут в городе, в целом, сколь понимаю, свобода их не ограничена… это почти приглашение взять их в работу.

Новинский что-то говорил солдатику.

Слушает?

Возможно.

Возможно, что и держится Новинский при части вовсе не из желания получить наследуемый титул. И не за солдатиками он приглядывает, не только за ними. Служба безопасности не оставила бы Бахтина без присмотра. А кого приставить?

Сам Бахтин наверняка догадывается.

Или просто знает.

Но все одно… не складывается. Никак.

- Может, там какая… как на Дальнем? Там же ж тоже строят… лаборатории и этот, санаторий. Экспериментальный, - выплюнула Зима. – И твою матушку никто не контролирует. Не следит, с кем она там беседы ведет.

- Приглядывают, - возразил Бекшеев. – Наверняка. Это… нормальная практика.

- Следить за людьми?

- Присматривать.

- Большая разница, - она наклонилась и почесала за ухом. – Особистов не любят… и там, на войне, они вечно лезли… выискивали… дерьмо.

- Работа у них такая. Кто-то и дерьмо возить должен.

- Еще скажи, что им посочувствовать надо…

- Дальний – это остров. Его легко контролировать, даже с учетом местной специфики. Чужаки там все на виду, тем более непосредственно вблизи объекта. Да и исследования не сказать, чтобы глубоко закрытые. Думаю, год или два, и появятся публикации. Здесь иное… совсем… даже если предположить, что здесь есть нечто, что невозможно переместить, то все равно… не сходится. Почему не построили военный городок? Почему охрана вроде бы и есть, но не такая, как должна бы быть? Почему их вообще выпускают за пределы периметра, если исследования настолько важные и серьезные, что…

- На живца ловят? – в голову Зиме пришло то же, до чего додумался сам Бекшеев.

- На живца… - повторил он.

Хмыкнул.

И понял, что, если не угадал, то почти… военная часть. Усиленная охрана. Некие эксперименты, глубоко тайные, но от местных не укрыть. Может, эксперименты и ведутся…

Бекшеев замолчал.

А машина провалилась в ямину, чтобы с ревом из нее выбраться.

- Твою ж… - Новинский выругался. – Смотри, куда едешь…

Что из сказанного слышал?

А и плевать.

- Это чужая игра, - вынужден был признать Бекшеев, но после добавил: - Но влезть в нее все равно придется.

Потому как эксперименты, судя по Бахтину, все же велись. И кто знает, что за они и чем могли аукнуться… может, кому из умников надоело препарировать людей в теплых и комфортных условиях лаборатории. Верилось в это слабо, но и вовсе сбрасывать версию со счетов не стоило.

Проклятая деревня медленно зарастала лесом. Он виднелся вдали, за крылом болота, сизо-зеленой громадиной, размытой туманами. Запутавшись в перелеске, туманы растеклись, расползлись по межрядьям, и тонкие хлыстины болотных деревьев выглядывались из этой вот зыбкой холодной даже с виду мути. Но ближе к деревне туманы таяли. И деревьев становилось больше.

Поползла живая поросль осинника, а за ней, крадучись, осторожно, потянулся березняк. Иные деревца поднялись выше человеческого роста, и белесая их кора гляделась неестественно яркою.

Машины остановились на въезде.

И Новинский выбрался первым, но когда и водитель выглянул, велел:

- Тут сиди.

Возражать парень не стал, даже, как почудилось, вздохнул с облегчением.

Место…

Бекшеев прислушался. Ничего. Ни давящей тьмы, которая оживала порой там, где проливалось много крови, ни глухой тоски остаточными эманациями.

Пустота.

И пахнет болотом. Едкой сыростью и гнилью. Грибами, которые с радостью облепили осклизлое бревно. И гарью. Хотя этот запах скорее иллюзия.

Или знание.

Мозг, знанием отравленный, спешит дорисовать картину.

- Да уж, - Зима выбралась наружу и потянулась, а потом хлопнула Девочку по спине. – Ищи.

И та черной тенью скользнула вперед, туда, где до сих пор возвышались темные остовы недогоревших домов.

- Дерьмовое место, - сказал Тихоня, щурясь. И по лицу его было не понять, что он думает. – Но удобное… болото рядышком. Лес. Тут до части, если напрямки, то версты полторы-две, а коль тропы знать, то и того меньше. Я бы прогулялся.

- Нет, - сказал Бекшеев.

Лес все еще гляделся далеким.

Как они тут жили?

- Сколько людей здесь было? – уточнил Бекшеев, когда Новинский приблизился.

- Деревенька небольшая, две дюжины домов, но просторных… списки не сохранились. Сельсовет соседний тоже сожгли… - Новинский снова прикурил. Посмотрел на Тихоню. Сигарету в руке. – Чтоб вас… по обновленным данным – сто шестьдесят четыре человека.

И тишина.

Девочка исчезла. И Бекшеева тянет пойти за ней. Стоять и смотреть невыносимо. Не только ему. Солдатики, выбравшись из второй машины, держатся рядом. И оружие из рук не выпускают. И видно, что им не по себе.

- Тут и вправду спецы работали, - словно оправдываясь, произнес Новинский. – Фон чистый, никаких всплесков…

Если только их не спровоцировали неизвестные эксперименты. Но… тоже вряд ли.

Расстояние.

Да и восставшие мертвецы, если какие имелись, не отличаются умом. И охота их проста, хотя и кровава.

- Тела перезахоронили.

- А дома?

- Планировали разобрать. Разобрали бы, если б строиться, но распоряжение пришло сворачивать. Переносить… ну и не до того стало.

Зима вглядывается в дома.

Большие. Некоторые на каменном фундаменте. И часть дороги видна. Столько лет, а она чистая, разве что трава по обочинам поднялась. Колодец виден. Некогда над ним крышу поставили, чтоб сор не летел. Крыша от огня уцелела, а вот ветра да дожди её изрядно подкосили. И просела она…

Вой Девочки заставил солдат шарахнуться, а Новинский и вовсе сигарету выронил.

- Чего она…

- Нашла, - сказала Зима мрачно. – Вашего беглеца… нашла.

И не живым.

Бекшеев не ошибся.

Девочку они увидели почти сразу. Осевший забор, частью обвалившийся. И прокопченные темные бревна так и лежали, врастая в землю. На них успел наползти мох, да те же сизые непонятные грибы поднялись на тонких ножках. Дальше дом.

Каменное основание.

Стены неплохо сохранились. Пламя облизало их, но скатилось, остановленное то ли заговором, то ли противопожарным амулетом. Главное, что пострадал лишь верхний слой древесины.

Выломанное окно.

Осколки стекла мелкими зубами еще торчат из рамы. Крыша покосилась и съехала, но не провалилась внутрь. Каменный порог.

Дверь, которая выглядит слишком уж целой и новой, и старый проржавевший засов лишь подчеркивает эту несуразность.

- Погоди, шеф, - Тихоня выставляет руку. – Извини, но я первым гляну.

И Бекшеев позволяет.

Дверь не двигается. И Тихоне приходится протискиваться боком. А Новинский заходится в приступе кашля. И звук этот действует на нервы. Не только Бекшееву. Зима хмурится, вид у нее такой, словно она с трудом сдерживает себя, чтобы не свернуть этому, раздражающему её человеку, шею.

- И-извините…

- Чисто, - Тихоня выглядывает в окно. – Тут это… в общем, сами глянете.

Чисто.

Насколько это возможно для заброшенного дома. Правда, становится сразу ясно, что не так уж он и заброшен. Бекшеев едва не застревает в щели, а вот Новинский рывком пытается её распахнуть, и та с хрустом поддается.

- Ничего внутри не трогать! – запоздало говорит Бекшеев. И радуется, что память его запечатлела эту, приоткрытую дверь.

Порог.

Чернота пола. Мелкий мусор. Бок старой печи, облезший, затянутый паутиной. Серые клочья её свисают со стен шерстью неведомого зверя. Под ногами хрустят осколки кирпича.

Песок.

С притолоки свисает железная цепь, с одной стороны тронутая ржавчиной. А вот от ведра остались ручка и обод.

Цепь покачивается и скрипит.

И скрип этот ненадолго, но заглушает гул, который доносится из-за двери… нет, двери давно уже нет, она, то ли выбитая, то ли вывалившаяся сама, легла грязным щитом, да и треснула пополам. На щите остатки песка.

Следы?

Бекшеев присаживается.

- Пожалуйста, не идите за мной, - говорит Новинскому, который вновь вытаскивает сигарету. – И не курите. Это мешает.

Пусть нюх у Бекшеева далеко не так хорош, как у Зимы, не говоря уже о Девочке, но запах табака нарушает картину.

Дар отзывается.

И спешит выбраться, запечатлевая отдельные мазки. Подоконник. Темный, многожды затапливаемый дождями, и потому ставший приютом для плесеней… только что-то смазано, и значит, кто-то пробирался в дом.

Не так давно.

Разрастись плесени время надо. От следа ничем не пахнет, да и не след это, скорее уж пятно поверх других.

Стена темна.

Пол… земляной.

Печь. Просевшая крыша. И все же сюда заглядывали люди. У самой печи окурок лежит, смятый и грязный, но Бекшеев подбирает его платком. А Зима протягивает бумажный конверт.

Вряд ли окурок что-то даст.

Но он есть.

Ступать на дверь, что перекинулась через порог, страшно. Сердце колотится, кажется, что дверь эта провалится под весом Бекшеева. И она скрипит. Держит и скрипит. Дар запоминает эти звуки. Как и другие. Гудение. Сперва едва слышное, в какой-то момент оно становится оглушающим.

Нервный, взбудораженный гул. Тихий голос Зимы, которая ругается, тонет в нем. В комнате мухи. Сотни. Тысячи. Может, даже сотни тысяч. Вся эта комната заполнена мухами. Темно-зеленые, синие, металлически-желтые, словно из золота отлитые. Мухи сидели на стенах. Они обжили и потолок, и балки. Сплошным ковром покрыли печь.

Мухи ползали по полу. И стоило Бекшееву появиться, как поднялись, чтобы окружить, осесть, ощупать.

- Вашу ж мать! – вопль Новикова, который против всех предупреждений сунулся-таки, отрезвил. И позволил удержать содержимое желудка в этом самом желудке.

Бекшеев даже благодарности исполнился.

Неловко получилось бы, если бы…

- Не лезь, куда не просят, - наставительно заметила Зима и Новинский спешно, пожалуй даже слишком спешно, убрался.

Мухи.

Это просто-напросто мухи. Они безвредны сами по себе. Просто… тошнота подкатывает к горлу комом. И запах ощущается. Тяжелый, обволакивающий запах гниющей плоти.

- Ртом дыши, только прикрой чем, - Зима не лезет вперед.

И спасибо.

Как и за совет. Но дышать тяжело, а мухи… лезут в лицо, в нос. И хочется выплеснуть силу, сжигая их, но нельзя. Надо… дышать.

Контролировать.

Контроль и еще раз контроль. Запах отсечь. Как и отвращение. И прочие эмоции, которые лишь во вред.

Смотреть.

Комната…

Кровати остались числом две штуки. Дом богатый был. Кровати железные, красивые. У другой стены – сундуки с плоскими крышками.

И лавка имеется, тоже широкая, если спать кому.

Стол.

Нарядный комод с зеркалом. Стекло заросло грязью, да и мухи его облюбовали. Огромный шкаф. Дверцы вырваны, но шкаф глубок, и содержимое его не видно. Надо подойти.

Ближе.

И Бекшеев подходит. Медленно. Пробиваясь сквозь сотворенную мухами бурю.

Тихоня замер у окна. а перед шкафом сидела донельзя довольная собой Девочка. И тонкий крысиный хвост её весело постукивал по доскам.

Пол здесь, в отличие от кухни, был деревянным, пусть и прогнил местами.

Становилось легче. То ли дар помогал, защищая своего носителя, выставляя между ним и реальностью щит отстраненности, то ли сам Бекшеев справлялся. Главное, что он сумел и Девочку погладить.

- Умница, - голос из-под ворота куртки глухой.

И Девочка тявкает от радости, заставляя подниматься мушиный рой.

Надо как-то их убирать.

И еще заглянуть в шкаф. В этом чудовищ нет, только… сперва Бекшеев даже не понимает, что видит перед собой. Что-то странное, красно-черное, сплошь облепленное мухами. И тошнота снова подкатывает к горлу…

- Вот… дерьмище, - Зима кладет руку на плечо, и от этого дышать становится легче. – Зато и вправду… нашли. Вон, форма валяется…

Грязный ком перед шкафом – форма? Её тоже облепили мухи. И сама она на форму не похожа. Тряпье, темное, грязное и закостенелое. Приходит запоздалое понимание, что закостенело все из-за крови.

Сколько же её…

Много.

Кровь была и на полу. Бекшеев наклонился, и Зима повторила это движение. Коснулась пальцами досок, которые, потрескавшиеся, с облупившейся краской, кровь впитывали жадно. И тем влекли мушиные рои.

- Знаешь, - она посмотрела на Бекшеева. – Если ты закончил, иди-ка на улицу. Продышись. Мы тут пока снимем. А там и вынесем. Один хрен нормально на месте не поработаешь…

Бекшеев качнул головой.

Ему надо видеть. Никогда не знаешь, за какую мелочь дар зацепится.

- Я тебе говорила, что ты баран упертый?

- Какой уж есть, - получилось даже улыбнуться. Пусть и вымученно.

- Мух слишком много, - подал голос Тихоня. – Времени прошло всего ничего… даже если со всей округи слетелись, все одно слишком много.

Он почесал и сказал:

- Тут еще будут… подарочки.