Операция "Эликсир"

Глава 6

Страшная месть — почти по Гоголю.

Пошла массовка.

Первым делом я, конечно, наведался в гости к легендарному дяде Гоше. На следующий день прямо с утра приехал на общественном транспорте, не желая «светить» раньше времени своего «Росинанта». Поднялся по вонючей загаженной лестнице на второй этаж, позвонил в хлипкую фанерную дверь.

— Кто там? — спросил молодой басок.

— С ЖЭКа! — рявкнул я. — Почему мусор в подъезде? Лестница вся засрана! Газ вам будем за ваши безобразия прямо сейчас отключать. И свет тоже заодно. Ясно?

— Чё? Ты чё там, совсем охамел?

Дверь резко распахнулась. Я едва успел шагнуть в сторону, иначе получил ею бы по лбу. В отличие от других квартир, в этой дверь открывалась наружу, а не вовнутрь. Причём дверь оказалась с секретом: это снаружи была фанера, а внутри дверь оказалась железной! Вот как!

На лестничную площадку вылетел пухлый парень чуть старше меня и, получив от меня кулаком в пузо, залетел обратно.

— Менты! — прохрипел он, валясь на спину.

— Неправильно!

Я выпустил в него конструкт паралича, перешагнул через него, зашел в ближайшую комнату. Там перед телевизором сидели невзрачный дедок с копной седых волос и еще один парень, только тощий с узким лицом, длинным носом и мелкими глубоко посаженными глазенками.

— Дядя Гоша? — спросил я. — А это Золотой, я так понимаю?

Не дожидаясь ответа, я всадил паралич и в одного, и в другого. Парнишка повалился вперед на пол, стукнулся мордой об доски пола. Но не закричал, не заорал — конструктом паралича предусматривалось молчание. А вот дедок упал спиной на подушки дивана.

Я огляделся. Обстановка в квартирке была бедноватая: диван, черно-белый телевизор на обшарпанной тумбе, два разнокалиберных шкафа. В одном посуда, тоже разных калибров и цвета. Две стопки разнобойных тарелок, стаканы, рюмки, бокалы. В другом шкафу с книжными полками почему-то складировалась одежда — отдельными стопками, ворохом.

Я заглянул в соседнюю комнату, на кухню. Потом в совмещенный санузел. Дом был старый, дореволюционной постройки. Раньше, после революции обширные квартиры здесь разделили, уплотнили, переделали в каморки поменьше. Поражали потолки — метра три с половиной, не меньше. Кажется, даже в «сталинках» высота потолков пониже была.

В соседней комнате стоял деревянный верстак с самодельным сверлильным станочком — дрелью, зажатой в вертикальном зажиме с тисками внизу. На стене висели инструменты: ключи, напильники разных сортов, отвертки, молотки. Прямо-таки целая мастерская. И кругом неожиданно идеальный порядок и чуть ли не стерильная чистота.

В квартире больше никого не было.

Я подошел к старику, кинул в него «отмену» и тут же обездвижил руки-ноги импульсами «мертвой» силы. Грубо поднял его за шиворот, добавив себе в руки «живой» энергии, чтобы он «проникся», усадил его. Сам сел напротив на табурет.

— Ты мой гараж грабанул, дядь Гош, — сообщил я. — Нехорошо это.

— Ну, так в милицию заявление на меня напиши, милок, — скрипучим голосом ответил дед. — Пущай она и разбирается. Сам-то что пришел, а?

Он улыбнулся. Точнее, растянул губы в улыбке. Глазенки оставались серьезными.

— Вызывал, — демонстративно разочарованно вздохнул я. — Приезжали. Сам начальник РОВД был. А что толку? Шепнул, что вряд ли найдёт.

Тут дед разулыбался по-настоящему, несмотря на парализованные руки-ноги.

— Я вот что думаю, — сказал я. — Человек работает, трудится всю жизнь, вкалывает, здоровье свое гробит. Зарабатывает себе на жизнь, на семью, чтоб одеться, жить нормально, жене цацки какие-то купить, детишек одеть-обуть-накормить вкусно, на машине, в конце концов, ездить. А тут приходят такие, как ты, и бац! Всё по нулям. Результаты работы за год, за десять лет, за всю жизнь коту под хвост. Некоторые даже, вон, от этого в петлю лезут. Нехорошо это… Очень нехорошо, старик!

Я вспомнил дядю Сашу Замятина, что жил в соседнем доме со мной в поселке Химик. Лет десять он копил деньги, мечтая купить мотоцикл «Яву». Купил. Катал нас, ребятишек, благо мотоцикл купил с коляской — «Ява-350». Ездил на рыбалку с семьей и друзьями. А через два месяца кто-то вскрыл гараж и угнал его мечту. Ни воров, ни «Яву» так и не нашли. Нет, дядя Саша не запил, не умер от горя. Он просто как-то потерял интерес к жизни, словно потух, превратившись из жизнерадостного мужика в волочащее ноги существо.

Дед ухмыльнулся, нахмурил брови:

— Так, милок, в жизни есть овцы, а есть волки. Понимаешь? Вся наша жизнь, она такая. Овец стригут. Волки тоже есть хотят.

Он скривился. Я смотрел ему в глаза. Он не выдержал первым, опустил глаза вниз.

— Есть и псы цепные. Они овец стерегут, чтоб шерсть только их хозяевам доставалась.

— Знаешь, дед, — ухмыльнулся я. — Только вы не волки. Вы шакалы. И залезли вы не в овчарню, а к тигру в логово. Понял?

Дед поднял глаза. Кажется, он напугался.

— На востоке вот ворам руки отрубают, чтоб неповадно было дальше воровать. Хороший обычай. Надо бы и у нас его ввести.

— Это не по закону! — взвизгнул дед. Его наконец проняло.

— А я тебе не прокурор, — отрезал я. — Но воровать ни ты, ни твои ублюдки больше не будут.

Визит к дяде Гоше занял у меня немногим больше часа. У деда, Кита и Золотого я «мертвой» силой повредил руки ниже локтей. Навсегда, на всю жизнь. И, конечно же, про меня и мой визит они напрочь забыли.

К дому скупщика краденого Хомяку я подъехал на «Росинанте». Надо же своё имущество на чём-то вывозить.

К моему удивлению, Хомяк жил не один, а с семьей: женой и двумя дочерьми. Зайдя к нему в дом, я быстро соориентировался и вместо паралича погрузил их, кроме хозяина дома, в сон. Хомяку достался паралич.

Я вытащил его за шиворот (а как иначе?) на кухню, бросил на пол. Отменил паралич, обездвижив ему руки-ноги, пнул в живот, чтобы он въехал в ситуацию.

— Где мои вещи, которые тебе дядя Гоша с пацанами передал?

— Кккакие вещи?‥ — при виде меня Хомяк стал заикаться.

— Жить хочешь? — спросил я, вытащив из кухонного ящика здоровый столовый нож. — Сначала тебя, потом до твоей жены очередь дойдет… Или сразу в сарай пойдём?

Хомяк, невысокий лысеющий толстячок, обреченно согласился:

— Пойдём…

Я «оживил» его, поднял на ноги.

— Веди!

Он прямо в домашних шлепанцах повел меня в сад. Сарай стоял на задворках. Обычный деревянный сарай, крытый рубероидом. Я на секунду усомнился в словах Собачкина-Барбоса. Хомяк пошурудил ключом в большом навесном замке, открыл дверь. Внутри хранился всякий хлам: ведра, лопаты, старый деревянный сервант, в котором стояли всякие жестяные баночки с гвоздями-шурупами-гайками. И никаких признаков тайника.

Я слегка пнул Хомяка коленом пониже спины, пихая его вперед:

— Ну, чего встал? Погреб открывай свой!

Он прошел в дальний угол, поднял один рулон рубероида, сбросил в сторону, потом другой, третий. Под ними обнаружился широкий люк с большим кольцом. Хомяк с видимым усилием приподнял его, откинул вбок — он оказался на петлях:

— Всё там!

— Лезь!

Хомяк замешкался.

— Лезь, говорю, первым! — повторил я. Хомяк щелкнул выключателем. Проём люка осветился. Он осторожно ступил на лестницу, спустился вниз. Я взглянул вовнутрь, присвистнул. Погреб оказался достаточно глубоким. Я спустился следом, огляделся.

Схрон был не только глубоким, но и большим — метра три в ширину, метров пять в длину. В высоту — не меньше двух с половиной метров. Стены забетонированы. В углу вентиляционная труба. Вдоль стен выстроились самодельные деревянные стеллажи. Чего на них только не было! Картонные коробки с одеждой, обувью, телевизоры, радиоприемники, фотоаппараты, аккуратные коробки-футляры, похоже, что с музыкальными инструментами; какие-то чемоданы, сумки, мешки. В дальнем углу отдельно лежали несколько ружейных футляров и, судя по их виду, не пустых.

— Где мои шмотки? — спросил я.

— Забирай! — Хомяк пнул ногой три железные канистры, две чистые, из-под воды, одна из-под бензина. Судя по звуку, они были пустые.

— Почему три? — скривился я. — Почему пустые? Где инструмент? Лампочки, в конце концов?

Лампочки меня в данном случае не интересовали. Изнутри поднялась удушающая волна гнева и неукротимой злобы. Хомяк, видимо, почувствовал это, поспешно отошел от меня подальше, быстро-быстро заговорил:

— Мне всего три канистры пустые принесли. Сказали, спрятать подальше, а попозже кому-нибудь спихнуть. Никаких инструментов и никаких лампочек мне не передавали. Не знаю. Всё. Что отдали — вот!

Последние слова он прокричал.

— Понятно, — выдохнул я. Волна гнева постепенно уходила.

— Что ж с тобой делать-то? — задумчиво сказал я и пошутил. — Прикопать что ли прямо здесь?

— Не надо! — Хомяк вдруг упал на колени. — Всё, всё отдам. Не убивайте меня, пожалуйста!

— Ладно, решим! — я ступил на лестницу. — Поднимай их следом за мной!

Пустые канистры я кинул в багажник. Можно было, конечно, забрать в качестве компенсации какой-нибудь набор инструментов (я там в погребе приметил пару красивых чемоданчиков, наверное, импортных), но брать ворованное душа не лежала.

Хомяка, как и его членов семьи, я погрузил в глубокий сон с расчетом часа на три-четыре. Сам подъехал к будке телефона-автомата, опустил «двушку» и набрал номер Шишкина.

— Привет, Вениамин Вениаминович! — радостно поздоровался я, услышав знакомый голос. — Это Ковалёв беспокоит. Я хочу спросить, ты такого Хомяка знаешь?

— Знаю, — усмехнулся Шишкин. — Как не знать?

— Знаешь, что он скупщик краденого? — спросил я.

— А то! — засмеялся в трубку Вениамин Вениаминович. — Кто ж этого не знает?

— В сарае, что у него в саду, в погребе, целый склад, — сообщил я. — Даже свет включается. А еще там оружие видел.

— Это на улице Веры Фигнер? — голос у Шишкина стал ощутимо жестче.

— Ну да, — согласился я. — Дома жена, дочки, сам он спит. А вот барахлишко всё в сарае в погребе.

— Он живой? — чуть помедлив, поинтересовался Шишкин.

— Конечно, живой! — удивленно ответил я. — Каким ему ж быть? Только это, Вениамин Вениаминович, как бы вечерком он вывоз имущества не организовал бы…

— Я понял тебя, Антон, — заверил меня он. — Я всё прекрасно понял. Большое тебе спасибо! Про тайник я не знал.

С чувством глубокого удовлетворения, прямо как у нашего Леонида Ильича, я, не теряя времени, направился в гости к следующему объекту своего интереса — к Грише Фартовому.

Жил гражданин вор в законе Григорий Ботковели по кличке Фартовый в доме на окраине Переславля в Новотроицком районе, противоположном от поселка Химик. Неудивительно, что я раньше там ни разу не был. До начала 50-х годов там было большое село Новотроицкое, в котором после войны построили кирпичный завод, домостроительный комбинат. Спустя пару лет село включили в состав города. Вновь организованное структурное подразделение города получило название Новотроицкого района.

Машину я запарковал в центре бывшего села прямо рядом с местным РОВД. До дома Фартового дошел пешком за десять минут, по памяти — посмотрел по карте примерное расположение дома. Городская карта была «антишпионской», впрочем, как и все карты городов Советского Союза: названия улиц есть, а номера домов отсутствуют; на месте предприятий зеленые пятна — то ли парковая зона, то ли лес, то ли болото.

А вот у калитки меня вдруг охватило странное чувство: словно я уже здесь был, дежа-вю какое-то. Я даже замедлил шаги, собираясь с мыслями. Накинул на себя «каменную кожу», влив в конструкт побольше «живой» энергии — покрепче будет да подольше продержится. Хотя, как покрепче? «Каменную кожу» при любом раскладе ничем не пробьешь. Разве что действительно подольше держаться будет, да больше ударов выдержит.

Ломиться в калитку, как год назад в дом Хромого Шалвы, я не стал. Вежливо постучал. Сразу же за забором забрехала собака. Калитка открылась. Крепкий мужик в проеме поинтересовался:

— Кто такой? Чего надо?

— Я Антон Ковалёв, — ответил я. — Мне нужен Григорий Ботковели, Гриша Фартовый. Претензия у меня к нему.

Крепыш с усмешкой оглядел меня с ног до головы, иронично хмыкнул:

— Претензия, говоришь? Ну-ну… Подожди, сейчас.

Он закрыл калитку. Ждал я минут пять, уже начал терять терпение. Еще немного и снёс бы и калитку, и ворота, и ползабора бы вместе. Но калитка открылась. Давешний крепыш шутовски отвесил поклон и показал направление, куда идти:

— Прошу!

В глубине двора у крыльца добротного кирпичного дома колол дрова крепкий мускулистый голый до пояса, загорелый мужик лет сорока. Всё его тело было разукрашено татуировками: церквями, крестами, звездами, чьими-то профилями. Я даже засмотрелся.

— Нравится? — засмеялась сидевшая рядом на скамеечке симпатичная девица в тесных ярко-синих джинсах и полупрозрачной белой блузке, через которую просвечивал черный бюстгальтер.

«Ксюха Шило, 20 лет, подруга Гриши Фарта», — мгновенно вспомнил я рассказ Собачкина-Барбоса.

— Необычно, Ксюш, — тут же соориентировался я. Девица тут же свернула губы дудочкой, хмыкнула:

— Знаешь меня, мальчик? Откуда?

Она легко вскочила со скамейки, подошла ко мне, обошла меня кругом, на миг прижалась ко мне со спины, коснувшись губами волос на затылке.

— Не надо ко мне прижиматься! — я отстранился и пояснил. — Не люблю!

Девица хохотнула, хлопнула меня ладонями по бокам в районе пояса: то ли пошутила, то ли проверила возможное наличие оружия. Я снова отшагнул.

— Ксюш, я ведь могу и руку сломать, — предупредил я.

— Сядь, Ксан, — сказал мужик, воткнув топор в пенек. Он отошел к умывальнику, висевшему на столбе у дома, обмылся до пояса, вытерся полотенцем, крякая от удовольствия. Повесил полотенце на крючок и только после этого посмотрел в мою сторону, словно только что заметил, ухмыльнулся:

— Что хотел, пацан?

Ни здрасьте тебе, ни до свидания, никакого уважения к гостям. Ладно, переживем. В отличие от них. Я усмехнулся.

— Что разулыбался, пацан? — нахмурился Гриша. — Весело стало? Зачем приперся, спрашиваю?

Сзади меня встал Дима Молдаван, насколько я помнил, что мне рассказывал Собачкин. Я повернулся к нему:

— Дим, мне крайне не нравится, когда у меня кто-то стоит за спиной.

Я угадал. Дима Молдаван непроизвольно пожал плечами, сделал пару шагов в сторону. Я снова повернулся к Фарту.

— Григорий, я не знаю, как вас по отчеству, поэтому буду обращаться по имени.

Фарт скривился, не привык, наверное, когда к нему так обращаются.

— По вашей наколке дядя Гоша с Китом и Золотым обнесли мой гараж, украли инструменты, пять канистр, — продолжил я. — Две из них с бензином по 20 литров каждая, одна десятилитровая с автомаслом. Вывернули все лампочки плюс срезали замок. Ущерб составил 49 рублей: 4 канистры по 5 рублей, одна 3 рубля, 40 литров бензина по 20 копеек за литр, масло 50 копеек за литр, замок 3 рубля, инструмент червонец. Лампочки я не считал. В общем, предлагаю вам немедленно возместить мне нанесенный ущерб…

— А то? — не выдержала девица.

— Что, а то? — не понял я.

— А то… Если нет, что ты нам сделаешь? — улыбнулась она. Гриша молчал. Я в ответ пожал плечами:

— Ну, могу вам сделать очень больно. Всем.

— Молдаван! — рыкнул наконец Гриша. — Выкинь этого говнюка отсюда!

Дима подошел ко мне, намереваясь ухватить меня. Тут же ко мне направилась и Ксюха.

— С вас еще сто рублей, — сообщил я. — За обиду.

Я бросил взгляд на Молдавана. Он сразу рухнул навзничь, судорожно дрыгая руками и ногами. Девица прыжком подскочила ко мне, пытаясь ткнуть рукой меня в бок. Я перехватил ее за запястье, чуть поднял, рассматривая зажатое в кулаке шило. Где она его ухитрилась прятать?

— Поэтому тебя прозвали Шилом?

Я сжал запястье посильнее: хрустнули кости, кулак разжался, шило выпало из рук. Девица завыла:

— Уууу! Сука! Как больно!

— С тебя еще сотка, — сообщил я Грише. Татуированный взревел, ухватил топор, размахнулся и рухнул прямо спиной на дрова, получив от меня импульс некроэнергии в позвоночник повыше поясницы. Стопроцентный паралич на пару часов. Топор отлетел в сторону. Ксюха тоже осела на задницу, получив от меня этот же импульс и тоже в позвоночник.

Оглянулся на рвавшуюся с цепи собачонку, заливающуюся лаем, швырнул в неё конструкт паралича с минимумом некроэнергии. Собачонка раскрыла пасть и повалилась на бок, пару раз дернувшись в судорогах.

— Кто дома? — спросил я у визжащей девицы. — Строгий?

Она не обратила на мой вопрос никакого внимания, держась за кисть руки, и даже еще не сообразила, что её ноги перестали слушаться.

— В доме кто? — повторил я громче и наступил ей на сломанную кисть.

Она вскрикнула, выдергивая руку:

— Сука! Сволочь! Гад! Конец тебе!

Я наклонился к ней:

— Прикинь, у тебя еще паралич. Теперь всю жизнь в каталке будешь да под себя срать!

Подтверждение тому, что дома кто-то есть, я получил через секунду. Мне в голову ударили одна за другой пара пуль. Потом еще две в корпус и одна в плечо. Мелкие свинцовые пульки ударили и осыпались свинцовыми лепешечками на землю. Выстрелов я не услышал. Бросил взгляд на окна. У одного была открыта форточка.

Я не спеша направился в дом. Куда торопиться-то? В прихожей я столкнулся с кряжистым мужиком, у которого в руках была малокалиберная винтовка. Мы из таких на уроках НВП стреляли.

«Кузьма Строгий!» — определил я. Толя Собачкин подробно описал каждого.

Он ткнул мне ствол в живот и нажал спуск. В замкнутом пространстве прихожей выстрел прозвучал необычайно громко. Пуля ударилась в меня, смялась в лепешку и упала на пол. Выстрелить еще раз Кузьма не успел, после моего конструкта ничком улегся в коридоре. Я поднял ружье — сгодится в хозяйстве.

Откуда-то снизу послышался то ли стон, то ли сдавленный крик. Я прошел по комнатам, зашел на кухню, заглянул в туалет — никого не обнаружил. Звук повторился.

— Кто здесь? — громко спросил я.

Звук повторился. Я еще раз огляделся. На полу кухни прямо посередине помещения лежал квадратный ковер полтора на полтора. Вроде бы звук шел из-под него. Я сдвинул его. Под ним обнаружился люк-дверца с круглым кольцом-ручкой. Я потянул кольцо, открывая лаз в подполье, заглянул вниз.

Внизу лежал связанный человек. Во рту у него торчал кляп, обвязанный для надежности веревкой, завязанной узлом на затылке.

— Барбос! — узнал я. — Толя Собачкин!

Человек дернулся, перевернулся, посмотрел вверх на меня. Я откинул люк, спустился вниз, поднял его на ноги.

— Лезь вверх! — приказал я, не развязывая пленника. Над фейсом Толика кто-то славно потрудился: опухшее лицо было в синяках да кровоподтеках. Кажется, даже нос свернули.

— Лезь, лезь! — я поддержал Барбоса в спину, пока он вылезал из подпола. — Пошли!

Я вытолкал его на улицу, пнул посильнее, чтобы он упал рядом с Гришей. Барбос был в том же прикиде, что вчера вечером встречался со мной. Только теперь его серенький пиджак был весь измят-изгваздан-порван, местами с пятнами, подозрительно похожими на засохшую кровь. Рубашка под ним тоже нуждалась уже не в стирке, а в замене.

— За что вы его так? — я присел рядом с рычащим вором в законе. Пока меня не было, он повернулся на спину, попытался сесть.

— Как же? Стукачок, — буркнул вор. — Вчера его с тобой спалили.

— Это гипноз был, — усмехнулся я. — Не стукач твой Барбос.

— Туфту не гони, пацан! — не поверил Гриша, пытаясь перевернуться на бок.

Я перехватил его руку, сжал кисть посильнее, вытащил из нее нож-выкидуху.

— Тебе еще руку сломать что ли? — демонстративно безразличным тоном спросил я. — Что ты всё дергаешься? Никак не успокоишься?

— Ладно, — вроде бы смирился уголовник. — Говори, что хотел!

— Я тебе сразу сказал, — я пожал плечами. — Ты вроде не глухой. 49 рублей за ущерб, две сотки за них, — я показал на девицу и Молдавана. — Ну, еще пару соток за Кузьму-снайпера.

Я задумался, потом добавил:

— И червонец на такси. Что я, пешком пойду домой что ли?

— Хватит дурака валять! — снова вызверился уголовник.

— Может, вас всех в подпол стаскать, а дом поджечь? — задумчиво сказал я. Ксюха Шило перестала вопить от боли, видимо, притерпелась и сейчас прислушивалась к нашему диалогу. Молдаван продолжал валяться безвольной куклой. Барбос попытался от меня отодвинуться.

— Хочешь, анекдот расскажу? — предложил я. — Ехал Иван Царевич на коне. Пить захотел. Видит, ручей, а возле него Змей Горыныч сидит, воду из него пьет. Подскочил к нему Иван Царевич и стал его мечом рубить. Завязалась у них битва. День, бьются, два бьются. Устали оба, сели отдохнуть. Спрашивает Змей Горыныч Ивана Царевича, что ему надо? Да пить я хотел! — отвечает Иван Царевич. Так взял бы и пил бы! — говорит Змей Горыныч. — Кто ж тебе не давал то?

Гриша Фарт угрюмо смотрел на меня, ожидая продолжения.

— Так и ты, — продолжил я. — Какого хрена ты ко мне полез в гараж? Я тебя трогал?

— Хочешь денег? — мрачным голосом предложил уголовник. — Штуку и мы разбегаемся?

— Вот если бы ты мне сразу полтинник отдал бы, — ответил я. — Мы б сразу разбежались. А сейчас мы с тобой, как те боксёры, вошли в клинч. И дальше либо ты, либо я. Ты ж не успокоишься, рассчитаться захочешь. Так ведь?

— Ты что? — возмутился Гриша Фарт. — Хочешь, я тебе честное благородное слово дам, что остаемся при своих, без обид?

Я улыбнулся, заметив, как полыхает желтым цветом его аура.

— Правда, парень, — подхватила сквозь слёзы Ксюха. — Тебя теперь вообще все обходить стороной будут! Я тебе зуб даю!

— Ксюш, а сколько человек ты на шило посадила? — невинным голосом поинтересовался я.

— Враньё это всё! — тут же отозвалась девица. — Я в жизни никого не зарезала!

— Перебор! — скривился я. — Вас даже увечными в живых оставлять опасно.

Я нажал кнопку на ноже, высвобождая зажатое в рукояти лезвие. Уголовник дёрнулся. Я перерезал веревки, стягивавшие запястья рук Собачкина-Барбоса, поддел веревку на голове. Кляп Толик вытащил дрожащими руками сам.

— Дуй отсюда, чтоб тебя никто не видел, — сказал я. — Понял? Скажешь кому про меня, я тебя из-под земли достану!

Собачкин-Барбос рванул с места почище спортсмена-бегуна. Гриша Фарт с тоской посмотрел ему вслед.

— Ладно, — бросил я. — Надо заканчивать!

— Нет! — истерично взвизгнула Ксюха Шило. — Не надо!

Я подошел к ней, рванул её белую блузу. Ткань поползла, обнажая её торс.

— Ты что творишь, чёрт? — выдал уголовник. — Хочешь гасить, гаси. Нахрена глумиться?

Я промолчал, только слегка полоснул девице по руке ножом. Ксюха дернулась, попыталась отползти. Я промок рану куском ткани. Подошел к лежащему Молдавану, полоснул ему ножом по щеке. Промокнул кровь другим концом ткани. Подумал, вытащил из кармана ручку, подписал, пояснив вслух:

— Чтоб не перепутать.

Гриша Фарт, открыв рот, с ужасом смотрел на меня. Я подошел к нему, хищно оскалился:

— Твоя очередь поделиться кровью.

— Маньяк!

Он снова попытался приподняться, отмахнуться от меня рукой. Я безжалостно подбил руку, на которую он опирался, беспощадно резанул по ней, мазнул тряпкой, в которую превратилась некогда белая блуза. Черканул ручкой кривую надпись «гришафарт».

Ту же самую процедуру я повторил с Кузьмой, правда, как и дяде Гоше, повредил руки от локтей и ниже. Просто мелькнула вдруг мысль, если он в меня стрелял, сколько же он народу до меня перестрелял и после меня перестреляет? А теперь нисколько.

Затем наложил по очереди на каждого конструкт подчинения и приказал забыть про меня. От наложенных конструктов и параличей конечностей я их освобождать не стал — через пару-тройку часов всё само пройдёт. А вот по крови я на них попозже такие ночные кошмары спущу, что они у меня в монахи подадутся!

И уже за воротами дома на улице я вдруг, смеясь, вспомнил, что так и не взыскал с этих уголовников ущерб. Разве что винтовку-мелкашку, которую я унёс, завернув в тряпки, да нож-выкидуху.