Последние дни напоминали мне вязкое болото. Я шла, как будто сквозь трясину: медленно, тяжело, с каждой минутой все глубже увязая в том, что не имело формы, но давило изнутри. А может, я просто начинала сходить с ума.
Дариан куда-то исчез. Совсем.
После нашего разговора, после его намека, что я «перехожу границы» — он будто растворился. Уходил рано, возвращался поздно. Я не видела его ни на завтраке, ни в коридорах, ни даже мельком на лестнице, где прежде мы сталкивались почти ежедневно. Словно кто-то выдрал из картины самую важную фигуру, и все остальное начало расползаться, теряя краски.
А я… Я продолжала заниматься Анабель. Читала с ней, учила буквы, объясняла, как собирать слова и почему «дракон» начинается с такой странной буквы, похожей на перевернутого гуся. Она смеялась, дергала меня за рукав, подсовывала рисунки, в которых я неизменно была изображена с короной, как у королевы. И, каждый раз, когда я спрашивала, что это за странный предмет в моих руках, она с таинственным видом отвечала: «Это ключ. Он открывает сердце папы». Я пыталась шутить, но что-то внутри сжималось и щемило, словно она знала больше, чем должна.
И мне было страшно. Это было не просто тревожное предчувствие, не призрачный ужас, который приходит с недосыпом и усталостью. Это был осознанный, холодный страх, который подбирался все ближе, с каждым новым «мелким совпадением».
Например, ваза. Я точно помнила, что оставила ее на комоде. Сама поставила, расправила салфетку под ней, любовалась, как хорошо она сочетается с нежно-голубыми шторами. Но вернувшись из сада, я нашла ее на столе. В самом его центре, как будто кто-то специально поставил ее туда, чтобы я заметила. Словно послание: «я здесь».
Или мешочек. Опять такой же, холщовый. И запах тот же — сухая трава, щепотка ужаса, щедрая порция угрозы. Только на этот раз записка была не написана, а будто выцарапана — остро, с нажимом.
«Тебе следует исчезнуть. Пока можешь».
Я не спала полночи. И если бы не Анабель, я бы, наверное, давно сорвалась.
Вечером я укладывала девочку с особой нежностью. Гладила волосы, укутывала одеялом почти до подбородка, рассказывала сказку про волшебную лису, что умела разговаривать и охраняла лесных детей от темноты. И когда Анабель, наконец, заснула, я поняла, что возвращаться к себе я боюсь. Просто не могу себя заставить.
В этой комнате… будто стены были живыми. Словно я была не одна. И этот взгляд в затылок, когда за плечами только пустая комната, этот почти слышимый шорох — все это выворачивало душу. Я чувствовала себя птицей в клетке, которой подрезают перья каждую ночь.
Поэтому я накинула на плечи плащ и вышла. Ночь была прохладной, воздух — густым, а звезды — слишком яркими. Я брела по саду, не разбирая дороги, и только когда ноги сами привели меня к знакомой беседке, я остановилась. Присела на скамью, и сжалась в комок. Впервые за долгое время я захотела плакать и лучше было делать это там, где меня никто не увидит.
— Вы в своем уме, мисс Элиза?
От голоса, раздавшегося из темноты, я вздрогнула и вскочила. Из-за деревьев, шагая быстро и решительно, появился он. Дариан…
— Ваш вид… вы вся дрожите! Вы бледны как смерть. Что вы вообще делаете в саду ночью?! — в его голосе звучало раздражение, но под ним чувствовалась тревога.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, я не знала, что теперь вы распоряжаетесь и тем, где мне позволено дышать! — сорвалось с губ, прежде чем я успела подумать.
Голос дрогнул. Меня действительно трясло.
— Элиза… — мужчина шагнул ближе. Я отступила. Не от страха перед ним — от страха, что не выдержу. Что сорвусь, что расскажу все, и он снова меня не услышит.
Но он все же поймал мой взгляд.
— Что случилось? – с искренним волнением поинтересовался он.
И от его слов внутри меня что-то оборвалось. Он действительно не понимает?!
— Что случилось? — прошипела я раздраженно. — Вы правда хотите знать, что? Может, спросите об этом у тех, кто подбрасывает мне мешочки с ядовитыми травами? Кто оставляет в комнате «записочки», кто меняет вещи местами, будто хочет, чтобы я сошла с ума? Или спросите у своей милой родни, почему они вдруг вспомнили о девочке, которую годами игнорировали?!
Дариан замер, и его руки сжались в кулаки, а на скулах заиграли желваки.
— Вы… шутите?
— Нет! — почти крикнула я. — Я бы очень хотела, чтобы это была шутка! Только вот у меня от страха руки трясутся, и я боюсь заходить в собственную комнату! А вы все пропадаете где-то, как будто ваша дочь в безопасности. Как будто ничего не происходит!
Граф сделал шаг. Еще один. Я снова отступила, но споткнулась о корень дерева и едва не упала. Он поймал меня, удержав от падения, и мы замерли. Близко. Слишком близко. Кажется, я даже слышала стук собственного сердца.
— Почему вы мне не сказали? — глухо спросил Дариан.
— Зачем? – горько усмехнулась я. - Чтобы вы снова сказали, что я перехожу границы? Что это не мое дело? Что вы граф, а я просто няня?
— Вы — не просто няня, — отозвался мужчина уверенно.
Мои глаза расширились, и я замолчала, а его взгляд вспыхнул странным огнем.
— Вы… — он запнулся. — Вы… стали ей матерью. Она к вам привязалась. И если вы правы… если все это — правда, то я виноват перед вами.
Мужчина коснулся моей щеки, и это стало для меня неожиданностью. Горячие пальцы, осторожно коснулись меня, будто граф боялся, что я исчезну.
— Наймите наставника, Дариан, — прошептала я, не веря, что осмелилась называть его по имени. — Анабель все видит. Чувствует и боится. И если однажды она наткнется на что-то, что не сможет объяснить… я не прощу себя, и вы тоже.
Граф кивнул, не произнеся ни слова, и вдруг наклонился ближе. Его губы осторожно коснулись моих, будто спрашивали разрешения. А я… Я не оттолкнула его.
Это был не страстный поцелуй, не вихрь желания и безумия. Это было сближение – хрупкое, почти молитвенное. Как глоток свежего воздуха после долгого заточения. И внутри вдруг все перевернулось.
Я не имею права на это… На его прикосновения, на этот взгляд, будто он видит во мне что-то большее, чем просто няню. Я же вру ему. Каждый день.
Он даже не знает, кто я на самом деле. Не знает, что меня и не Элиза вовсе зовут, что я чужая в его мире, случайная, сбившаяся с пути… И если он когда-нибудь узнает — за что он меня простит? За то, что спасаю его дочь? За то, что краду у него доверие под маской?
Нет. Я не могу позволить себе вольностей. Не имею на них ни права, ни будущего. И как больно осознавать это именно сейчас, когда сердце так отчаянно хочет забыть правду.
Дариан отстранился первым, глядя на меня растерянно.
— Элиза…
— Я знаю… — прошептала я. — Не сейчас. И не здесь.
Но прежде чем он успел что-то сказать, в кустах раздался шорох, и через секунду из темноты вынырнула Фелиция, глядя на графа с тревогой.
— Ваше сиятельство! — она тяжело дышала, будто бежала сюда со всех ног. — У вас в покоях… леди Миранда. Говорит, ждет вас. Нет, она требует, чтобы мы позвали вас! И она, — женщина заметно смутилась, — в… вечернем наряде.
Я вздрогнула, и сердце ухнуло в пятки. Граф же… на миг закрыл глаза. А потом — так тихо, что это почти не было голосом, выдохнул:
— Мне нужно идти, Элиза. Все позже…
Я кивнула, почти не дыша, и он шагнул назад, исчезая во тьме вместе с Фелицией. А я осталась одна в ночи, касаясь губ, все еще горящих от поцелуя.
И внутри все тоже горело от ревности. Что это вообще такое сейчас было?