Непреодолимое желание влюбиться в своего врага

Глава 19. И вот ты уже делишься трагичной историей своей жизни с сексуальным врагом

Озрик

Когда Озрик открыл глаза, Фейрим находилась рядом. Она снова была в привычном белом, но в этот раз выбрала платье с завышенной талией из мягкой ткани. Фейрим собрала вьющиеся волосы в небрежный низкий пучок. Но мягкий образ не лишил ее резкости: ее осанка была по-прежнему безупречна, а линия плеч под тонкой тканью – идеальна.

Фейрим заметила, что он проснулся. И удивила его, отметив без привычной колкости:

– Мне говорили, что рассматривать других людей невежливо.

– Я не уверен, что мне хватит сил отвернуться, – проговорил Озрик. И это было почти правдой. – Мы одни?

– Да.

– Сколько сейчас времени? – спросил он слабым хриплым голосом.

– Половина третьего следующего дня. Как вы?

– В полном порядке.

– Сильно болит?

– Как будто меня разделали на филе.

– В вашей коллекции появится новый шрам.

– Чем вы меня связали? – спросил Озрик, поднимая руку, из которой торчали трубочки. – Почему из меня столько всего торчит? Зачем вы все это в меня воткнули?

– Плазморасширители для восстановления объема кровообращения. Антибиотики для внутривенного введения. Скоро я сниму капельницу.

– Мне повезло, что у ваших родителей все это оказалось под рукой.

– У них ничего не было, – ответила Фейрим. – Я украла все это из своих запасов в Центре Исследования Сейда.

– Вы украли?

– Не стоит так злорадствовать.

– Так, значит, это вы обычный вор.

Фейрим бросила на него взгляд, которым можно было пронзить человека даже на расстоянии пятидесяти шагов.

Озрик решил перестать ее дразнить, ведь одну серьезную травму он и так уже получил. Он приподнял слабую руку в медицинских трубках:

– И как долго я буду настолько беспомощным?

– Я дам вам рекомендации, которые помогут ускорить выздоровление, – ответила Фейрим. – Следуйте им, и через два-три дня вы сможете вставать с постели.

– Два-три дня? Но я не могу считать днями время на восстановление.

– Конечно, можете. Вот. – Фейрим протянула ему стакан воды и таблетки.

– И что это?

– Доза реальности.

– У вас не получается шутить.

– Обезболивающее. И слабительное.

– Прекрасно, – сказал Озрик. – Я в восторге от мысли, что вы беспокоитесь о моем стуле.

– Я не беспокоюсь: вы же принимаете слабительное.

Озрик проглотил и таблетки, и чувство собственного достоинства. Как раз то, чего он хотел. Фейрим заботится о том, сможет ли он без проблем опорожнить кишечник. Он пощупал там, где его проткнул клинок.

– Вы наложили мне швы?

– Да.

– И мои кишки там, где должны быть?

– Да.

– Благодарю вас, – неосторожно сказал Озрик.

Ему это не понравилось. Говорить то, что первым приходит в голову. Он предпочитал, чтобы его слова, как и убийства, были идеальными и подготовленными.

Фейрим скрестила руки на груди. Потом опустила к бедрам. И снова скрестила на груди. Казалось, она, которая всегда знала, что чувствует, и не стеснялась это высказать, в этот момент не понимала, что с ней происходит и как ей об этом сказать.

Наконец она села в ногах кровати и проговорила:

– Это я должна вас благодарить. Мой фамильяр рассказал обо всем, что видел. Поэтому… поэтому это я благодарю вас.

Ей было так же сложно благодарить его, как и ему ее, но если его благодарность прозвучала спонтанно, ей пришлось постараться, чтобы выговорить эти слова.

Тем не менее Озрику было приятно это услышать:

– Я лишь сделал то, что должен.

– Вы сумасшедший, – сказала Фейрим. – Вы же убили человека из своего Ордена.

– Фейрим?

– Да?

– Иногда насилие действительно является решением проблемы.

Фейрим не стала с ним спорить. Возможно, она была такой милой, потому что он все еще не выздоровел. Она же питала слабость к хилым и ущербным.

– Хотя, если быть точным, смертельный удар он нанес себе сам, – добавил Озрик.

– Вы объясните, что произошло, с самого начала? – попросила Фейрим.

Она сидела на кровати, у него в ногах, выпрямив спину, внимательно слушая то, что рассказывал ей Озрик.

Фейрим долго смотрела на него, не показывая никаких эмоций, если не считать новой непривычной серьезности в ее взгляде.

– Я больше никогда не стану отказывать вашему фамильяру во встрече, – сказала Фейрим. – И мне жаль, что я не выслушала тогда ваше сообщение.

Озрику показалось, что он одержал победу, но он так и не смог понять, в чем она заключалась.

Фейрим сказала, глядя на руки и не поднимая глаз на Озрика:

– Вы чуть не погибли.

– И мне кажется, что вы как будто из-за этого встревожились? – уточнил Озрик, чрезвычайно довольный.

– Вы находитесь под моей опекой. И подвергли себя серьезному риску.

– У меня не оставалось выбора. Я не мог исключить вероятность, что он убьет вас. А если умрете вы, умру и я. Я не мог этого допустить.

– Понимаю.

– Вы все еще можете мне пригодиться.

– Разумеется.

– Я действовал в собственных интересах.

Ему показалось, что Фейрим даже собиралась улыбнуться.

– Никогда бы и не подумала, что вы действуете из каких-то иных побуждений, кроме личного интереса.

Довольный тем, что они пришли к выводу, что им нет дела друг до друга помимо профессиональной необходимости (в ее случае) и личных целей (в его), Озрик сказал:

– Поверить не могу, что вы прохлаждались в опере. Мне даже в голову не пришло, что вас может не оказаться в Лебедином камне. Я мог бы обойтись без потрошения.

– Одной Тенью в этом мире стало меньше, – сказала Фейрим, которую такая перспектива порадовала.

– Ему было приказано сворачивать шеи людям в Лебедином камне до тех пор, пока он не найдет ответ, вот только не знаю, каким был вопрос.

Фейрим, не вставая с кровати, сменила положение. Он почувствовал, как она прижалась к его голени. И снова стала серьезной.

– Наши Ордены не похожи, но мы никогда открыто не нападаем друг на друга. Никто так не делает. Вы же знаете Мирные Соглашения. Это изменило бы баланс сил.

– Знаю.

– Как считаете, может ли это быть связано с той попыткой проникновения в замок?

– Если это так, то Уэллсли был всего лишь пешкой. Кем бы ни был человек за его спиной, он решил метить выше, если обратился к Ордену Теней. Это определенно кто-то из верхушки. Иначе я не понимаю, как им удалось убедить Тристанию за это взяться.

– Тристанию?

– Моего командира. И самую смертоносную Тень из всех ныне живущих. Не удивлюсь, если она сама Хель, попавшая в мир живых.

– Как скоро станет известно о смерти Брита?

– Я не оставил тела. Тристания начнет задавать вопросы, когда он не доложит о выполнении задания. Скорее всего, у нас есть около недели, прежде чем она поймет, что что-то пошло не так.

– И что она будет делать? – спросила Фейрим.

– Неистовствовать. Решит отправить в замок кого-нибудь другого. Или отправится сама. Я не знаю.

– Я должна предупредить Занти, – забеспокоилась Фейрим. – Мы примем дополнительные меры безопасности.

– Только не переусердствуйте, – предупредил Озрик. – Возникнут подозрения, если Лебединый камень внезапно заполнится Хранителями и засветится огнями как в день зимнего солнцестояния. Тристания не должна заподозрить, что произошла утечка информации.

Фейрим утвердительно хмыкнула. Она встала и достала что-то вроде фиксатора для кисти руки.

– Давайте наденем это на вас.

– Для чего это? – поинтересовался Озрик.

– Так мы спрячем ваш Знак, – ответила Фейрим, закрепляя фиксатор на его левой руке. – Скажем, что вы повредили руку, когда упали. Это закроет вашу ладонь.

– А.

– Придется отыскать вам новые перчатки. Эти уже не спасти.

– Я отправлю фамильяра к миссис Парсон, чтобы она прислала мне одежду.

– Я спрятала ваши вещи там, – указала на одну из половиц Фейрим. – А еще клинки – Брита и ваш. Моей матери не стоит знать, что чудо-металл к ней ближе, чем она думает.

– Паркетная доска. Классика.

– Слишком предсказуемо, как вы говорите. А что означают золотые нити?

– Какие нити?

– Те, что обвивают эфес рукояти.

– А, эти. Символы, кхм… ранга.

– У меня была эта версия, – кивнула Фейрим. – Подумала, что они могут означать годы в Ордене, как крылья Целителей, только вы не можете быть Тенью уже больше восьмисот лет, так подсчет чего ведется таким способом?

Озрик долго думал, пытаясь дать правдоподобный ответ. Фейрим уставилась на него и, осознав, сказала:

– Боги. Это количество убийств.

– Не задавайте вопросов, и я не стану вас обманывать.

– Не буду, – мрачно ответила Фейрим. – Отдыхайте, пока есть возможность. Скоро к вам хлынет поток моих любопытных родственников, которым не терпится вас увидеть. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить это.

– Почему у вас гостит столько родственников?

– Они приехали на званый ужин.

– Званый ужин?

– Через несколько дней мои родители отметят сороковую годовщину свадьбы. Они решили сделать из этого событие. – Фейрим, судя по всему, имела свое мнение о званых ужинах. – А если вы хотите поскорее поправиться, вам нужно отдыхать. Я вас оставлю.

– Мне жаль, что вы испортили платье.

– Не беспокойтесь об этом.

– Хорошо, что оно не было одним из ваших обычных идеальных белых.

– Белую одежду Целителей шьют из непроницаемых полимеров. Она не пачкается.

– О.

– Спите, – сказала Фейрим.

Она шагнула к двери.

– Фейрим? – окликнул ее Озрик.

– Что?

– Что еще за ножницы для эпизиотомии?

– Инструмент, который используется при родах.

– Ножницы? При родах? С какой целью?

– Ими разрезают промежность между вагиной и анусом.

Огорошив Озрика этой страшной историей из семи слов, она вышла из комнаты, лишив его остатков невинности.

* * *

Ему понравилось быть болеющим другом Фейрим. Ей приходилось быть доброй с ним всякий раз, когда рядом находились другие люди, такие перемены в их общении ему нравились, и он с удовольствием ими пользовался. Он мог бесконечно раздражать ее, заставляя при этом держать свои самые колкие замечания при себе.

Однако она щедро одаривала его ими каждый раз, когда они оставались наедине: в тот вечер, чувствуя себя значительно лучше, Озрик попросил виски, желательно из той же бутылки, из которой ему наливали накануне. Фейрим ответила, что если он настолько здоров, чтобы пить виски, то может и сходить за ним сам, вместо того чтобы лежать и подергивать своими мандибулами^[101], как какая-то личинка.

В ее комнате стояли односпальная кровать и диван. Можно было не сомневаться, что здесь жила когда-то маленькая Фейрим. На стенах висели ботанические картинки и обрамленные рамками страницы из медицинских учебников: анатомические изображения людей и животных. («Да, – сказала Фейрим, когда увидела, что Озрик их рассматривает. – Я еще в детстве разочаровала свою мать, заинтересовавшись биологическими науками, а не точными. Слишком эксцентричный выбор, как она говорила».)

В дальнем конце комнаты был балкон, выходивший на сад за домом. Любимым занятием посетителей Озрика было входить и распахивать шторы, сопровождая свои действия комментариями об оздоровительном эффекте солнечного света. Когда они уходили, он ковылял к балкону и задергивал шторы.

Чтобы удовлетворить любопытство посетителей Озрика, Фейрим придумала особый синдром, который объяснял и потерю сознания, и долгое восстановление, не уточняя причину. Никто не задавал ей лишних вопросов – она ведь Целительница, – но Радия все же скептически отметила, что Целители чуть ли не каждый день придумывают что-то новое. А чтобы объяснить, почему он всегда носит перчатки, скрывающие его недвусмысленный Знак, Фейрим заявила, что у него экзема.

Во время таких посещений Озрик ближе познакомился с родителями Фейрим. Радия была более светской версией дочери: умной, ироничной, обаятельной и находчивой. Она прибыла в Десять Королевств из марокканского региона Риф, будучи еще подростком, и спустя несколько лет приобрела Знак и легкий шотландский акцент в Ордене Инженеров. Озрик выяснил, что статус нуворишей семья Фейрим получила благодаря Радии: она заработала состояние, придумав особенную деталь трубопровода.

– Компрессионный фитинг, – уточнила Радия, когда Озрик назвал эту деталь трубкой. – Аурианна, а мы точно знаем, что он не получил повреждение мозга из-за этого синдрома?

Фейрим лишь поджала губы.

Как бы там ни было, компрессионные фитинги стали частью системы ирригации, которой пользовались все фермеры Десяти Королевств, а значит, благодаря этой самой трубке семья разбогатела.

– Бедняжка, – посочувствовала Озрику Радия, стоя в ногах его кровати. – И как же быть с его экземой? Неужели в Лебедином камне не придумали ничего лучше мази и перчаток?

– Лечение требует времени, – объяснила Фейрим. – Если не рассматривать как вариант пересадку ему новой пары рук, нам остается только ждать.

– В этом и проблема с человеческими созданиями, – сказала Радия. – Не хватает запасных частей. Я заметила, что он еще и немного прихрамывает, когда ходит. Ты уже занимаешься этим вопросом?

И чем же они занимались? Составляли список его неисправностей и уточняли, почему Фейрим их не устранила?

– Это следствие обострения его заболевания, – сказала Фейрим. – Ему станет лучше.

– А с его шрамами можно что-то сделать? – недовольно указывая пальцем на лицо Озрика, спросила Радия. – Он мог бы быть таким красивым, если бы у него на лице не было целой географической карты.

– Мама, будь добра, прекрати проводить диагностику моего гостя, – попросила Фейрим, выводя мать из комнаты.

Отец Фейрим был профессором ботаники. Он был общительным, начитанным человеком и обладателем огромной оранжереи, которая занимала большую часть сада за домом. Когда он выяснил, что Озрик обладает некоторым, хоть и умеренным, интеллектом и слишком слаб, чтобы сбежать, то решил, что тот станет отличной компанией за чаем, и проводил у его кровати долгие часы, рассуждая о цианобактериальных матах^[102].

Из этих разговоров Озрик узнал, что он был одним из многих случайных друзей, с которыми родители Фейрим время от времени знакомились, и никто и не думал, что Озрик станет последним. Все эти друзья неизбежно совершали катастрофические ошибки: слишком громко дышали, слишком часто моргали и в принципе существовали. Фейрим вычеркивала их из своей жизни так же быстро, как в нее впускала.

– Но вы отличаетесь от остальных приятелей Аурианны, – заметил Росберт. – Вы носите меньше твида.

– Неужели?

– Сахар?

– Четыре кусочка.

– Сумасшедший. – Росберт положил ему сахар. – Я знаю, что вы не станете шутить с ее чувствами, если она настроена серьезно, – вам не чужда порядочность.

Озрик хотел заверить отца Фейрим, что между ним и его дочерью нет чувств, с которыми можно было бы шутить, но лишь поперхнулся чаем, а все из-за той самой порядочности.

– Не скромничайте, – сказал Росберт. – Она рассказывала про вас. Вы не дали взять ее в заложники. Вы жертвуете средства на исследование детских заболеваний. И спасаете собак.

Все эти факты были правдивыми и в то же время неточными.

Пообщавшись с ее родителями, Озрик понял, откуда у Фейрим такой острый ум, но ее резкая прямота оказалась ее собственным изобретением. Ее родители были людьми мягкими. В их гостеприимстве и заботе о нем чувствовались непривычные Озрику доброта и искренность. В этой семье было не принято доставать ножи по поводу и без, а значит, их картина мира не подразумевала ни заговоров, ни ударов в спину, ни необходимости оглядываться через плечо.

На второй день, едва почувствовав себя лучше, Озрик обиделся на Фейрим за сравнение с личинкой, начал вставать с кровати и передвигаться по комнате. Его первая попытка оказалась примечательной. Он заявил Фейрим, что готов ее покинуть, подошел к двери, распахнул ее и вошел в туалет.

– Это туалет, – могла бы и не предупреждать Фейрим.

Мир на одно мгновение закружился, Озрик чуть не разбил голову о плитку, поэтому он лег обратно в кровать и решил попробовать еще раз позже.

Знакомство с домом Фейрим оказалось приключением. Каждая его деталь говорила о том, что к его созданию и обстановке приложил руку Инженер. Радия оборудовала дом самыми роскошными изобретениями своего Ордена и дополнила их воспоминаниями о своей родине. Украшенные искусной резьбой двери распахивались сами, едва Озрик к ним приближался. Великолепный лифт, чудо инженерной мысли, сияющий медными рычагами и яркими кнопками, декорированный морскими элементами и звездами, бесшумно перемещал его с этажа на этаж. Круглые лампы с выгравированными на них узорами прятались внутри потолка, когда в них не было необходимости, и опускались, когда требовалось включить свет. Коридоры для слуг были замаскированы зеркалами и картинами. Вдоль стен тянулись подсвеченные витрины с антикварными вещицами. У Радии имелась шикарная коллекция часов, прекрасно отполированных, и от некоторых Озрику с трудом удалось отвести взгляд, но и система сигнализации в доме впечатляла, поэтому Озрик решил, что пусть лучше коллекция ловит его взгляды, чем хозяева поймают его за руку.

Фейрим могла бы выбрать комфортную жизнь в этом доме. Обычно она руководствовалась логикой, но в данном случае ее выбор в рамки логики не вписывался: что ее заставляло так тяжело трудиться, от многого отказываться и жить на чердаке с пауками в Лебедином камне? Чистый альтруизм? Здесь даже туалеты были сконструированы так, чтобы не приходилось омывать самому соответствующие части тела. Французские штучки. В Лебедином камне такого не могло быть. Вот к чему приводит альтруизм: к паукам в заднице.

Ночью Фейрим спала на диване, завернувшись в запасное одеяло, одетая в огромную фланелевую пижаму, которая выглядела так, будто она позаимствовала ее у отца. Озрику нравилось, что он оправился от нарушения сознания, вызванного потерей крови, и перестал считать ее сногсшибательной.

Однако.

Однако.

Однажды ночью – все еще недостаточно оправившись, как он позже сказал себе – был один момент – он считал, что причиной всему стали лекарства – один момент – когда он еще не пришел в себя – когда он поддался постыдной, непростительной слабости.

Было четыре утра. Он проснулся с сильной эрекцией. Ему снилась какая-то женщина, возможно Фейрим, но он предпочитал говорить себе, что он этого не помнил.

В обычных обстоятельствах он бы занялся мастурбацией и снова лег спать, но он был в комнате Фейрим, и она спала рядом с ним.

В свою защиту он мог сказать лишь то, что не трогал себя.

По крайней мере, не сразу.

Он думал о несексуальных вещах. Он думал о вещах мерзких. Таких как ножницы для эпизиотомии. Гангрена. Оторванные соски. Математика.

Эрекция не проходила, ощущения были даже болезненными. Яички казались тяжелыми. Он так возбудился, что малейшее движение вверх и трение о постельное белье заставляло его пенис чуть ли не подпрыгивать. Настоящее везение: торпраксия не затронула его половую систему, он мог испытывать все те же ощущения. Но можно ли считать это везением? Возможно, в тот момент – нет.

Он знал, что хотел сделать. Но сомневался, что настолько развратен.

Фейрим была рядом. Это неправильно. Это непристойно.

Он настолько развратен.

Он наблюдал за ней из-под полуприкрытых век, сначала убеждая себя, что должен убедиться, что она не проснется, пока он удовлетворяет свои физиологические потребности. Ничего он и не делал: просто физиология. К ней это не имело отношения.

Он смотрел на ее руку, свисающую с дивана, на Знак. Он – к своему стыду – представлял, как эта рука скользит по его пенису, просунув под одеяло руку и начав выполнять такие же движения. Он наблюдал, как она дышит. Он сжимал руку крепче и расслаблял ее в том же ритме, в котором поднималась и опускалась ее грудь. Он думал о том, как шероховатая кожа ее ладони прикасается к чувствительной коже его возбужденного пениса. Думал о ее пальцах, описывающих круги на его головке, повторяя то же самое под одеялом. Думал о ее губах, покрывающих поцелуями его пенис от основания до верха и потом раскрывающихся…

Боги. Какой он отвратительный. Какой гнусный. Она только что спасла ему жизнь и, измученная, уснула рядом, и так он отплатил ей?

Он продолжал фантазировать. Ее губы – ее язык, который она так мастерски использовала против него в словесных перепалках – скользнули вверх по его члену. Тот сладостно вздрогнул, оставив на костяшке пальца капельку предэякулята. Как же ему было стыдно. Его пенис пульсировал. Он представил, как ее дыхание касается влажной головки. И начал ритмично двигать бедрами. Совершенно возмутительно. Ему следовало остановиться.

Он попытался. Увидел в темноте очертания ее бедра. Снова скользнул рукой вниз и вверх. Погрузился в новую фантазию: вот его губы касаются внешней стороны ее бедра, он целует и покусывает нежную кожу, двигаясь к внутренней стороне ее ноги, его губы становятся влажными, когда он поднимается выше. Оттягивает в сторону ее нижнее белье. Погружается в нее, пробует на вкус, упивается ее возбуждением, размазывает его по губам и подбородку. Чувствует давление ее бедер, обхватывающих его голову. Фейрим вздохнула во сне. Он вообразил, что она раскрыла губы из-за того, как двигался его язык. Его охватила дрожь. Он заскользил рукой, приближая финал. Свободной рукой вцепился в простыни, что-то схватил – все равно что, – чтобы вытереть сперму. Нашел обрывок салфетки. Сдержал рвавшийся наружу стон. Под его сомкнутыми веками мелькнула белая вспышка.

Оргазм взорвался вспышками вины и удовольствия. Он пережил его молча, изливая семя в салфетку. Когда волны удовольствия и вины затихли в его кулаке, он уставился в потолок. Восстановил дыхание. Обнаружил, что его лицо пылает.

Он стер следы своего позора с пениса и заметил, что салфетка была той самой салфеткой. И понадеялся, что Фейрим больше не понадобится ее рисунок.

Боги.

А ее отец назвал его порядочным.

Боги.

Все нормально. Все должно быть в порядке. Никто не видел, как непристойно он вел себя, оставшись один. Из этого не могло выйти ничего плохого.

Единственная проблема заключалась в том, что теперь он не сможет избавиться от видений, главной героиней которых была Фейрим и которых не должно быть. Он знал, что захочет, чтобы эти видения вернулись.

* * *

Званый ужин состоялся через четыре дня после злополучного появления Озрика на пороге дома Радии и Росберта. Сад за домом превратили в зеленую с золотом беседку, освещенную парящими в воздухе лампами. Собралась большая шумная компания друзей и родственников Фейрим: все ели, пили, танцевали. Наслаждались очарованием идеального июньского вечера. Вдыхали ароматы цветов из оранжереи.

Озрик наблюдал за происходящим, скрываясь в тенях балкона. Родители Фейрим пригласили и его, но она метнула на него такой взгляд (даже не думайте), что он отказался. Они отправили к нему Тартифлетт с едой и утешительной бутылкой виски. Фейрим-Гелиограф^[103] чуть снова не прожгла его взглядом и предупредила, что ему можно выпить два бокала, не больше.

Тем не менее он безмятежно провел вечер: разглядывал драгоценности на руках многочисленных тетушек, наблюдал за Фейрим, считал, сколько бокалов выпил дядюшка Пилхард, наблюдал за Фейрим, оценивал струнный квартет, наблюдал за Фейрим…

Зачем он наблюдал за ней? О, по многим причинам. Ему было интересно узнать, какой она была вне пыльных клиник. Она хорошо танцевала. Ему нечем было заняться. И у него действительно было повреждение мозга.

Если бы он не следил так внимательно за Фейрим, то мог бы подумать, что заинтересовался объектом наблюдения. Вот это была бы шутка. Горькая ирония.

Фейрим так кружили в объятиях, так целовали ее в щеку и так смеялись вместе с ней, что было очевидно: все ее любят или даже больше – обожают.

Фейрим награждала легкой улыбкой каждого, кто приглашал ее на танец (любопытная особенность: Озрику она никогда так не улыбалась), и оставляла за собой шлейф отвергнутых поклонников, переходя от одного партнера к другому. Все они были неотесанными юнцами, ничем не примечательными. Озрик был намного красивее. И богаче.

Бедняжка Тартифлетт то и дело поднималась наверх к Озрику с новыми угощениями. В этот раз она пришла к нему на балкон с какими-то продолговатыми коричневыми штучками на тарелке.

– Благодарю, – сказал Озрик.

Коричневые штучки оказались шоколадом. Тартифлетт смущенно хмыкнула, страдая от агонии неразделенной любви, и оставила его одного.

Озрик следил, как Фейрим простилась с чудным мужчиной без подбородка и приняла еще одно приглашение на танец. Ее новый партнер был высоким. С приятной внешностью. Смотрел на нее с любовью. Танцевал с Фейрим уже в третий раз за вечер. Озрик ощутил жгучую ревность. Будто стал свидетелем измены.

Нет. Разве можно испытывать собственнические чувства по отношению к тому, кто тебе никогда не принадлежал и кем ты не желаешь завладеть? Это было бы нелепо. Озрик снова принялся рассматривать всевозможных тетушек в поисках того, что стоило бы украсть, испытывая нестерпимое желание – никак не связанное с Фейрим – присоединиться к гостям. Ему приглянулись торк^[104] из чистого золота и лорнет с драгоценными камнями.

Он заел стресс шоколадом.

И куда делась Фейрим?

А вот и она – у двери спальни, громко стучит, никто, кроме нее, так не делает.

Озрик, конечно, знал, наблюдая за ее передвижениями внизу, что она в прелестном платье цвета шампанского, а ее волосы заплетены в косу, уложены на голове короной и украшены орхидеями, но все равно испытал шок, когда она вошла в комнату в образе не Целительницы, а нежной сильфиды, очень красивой сильфиды.

Не красивой. Просто хорошенькой.

Просто хорошенькой.

Озрик не хотел, чтобы Фейрим была красивой. Он воспринимал красоту слишком остро. Он высоко ценил красивые вещи. Хотел обладать ими. Хотел, чтобы они принадлежали только ему. И в тот момент, когда Фейрим приблизилась, он испытал чувство паники, опасаясь, что его восприимчивое к красоте сердце пожелает обладать ею любым возможным способом и что ее очарование спровоцирует приступ клептомании.

Он ненавидел Фейрим. А значит, она не была красивой. Другого решения не находилось, иначе когнитивный диссонанс оказался бы невыносимым.

Он признал ее невероятную привлекательность, которая граничила с настоящей красотой. И была способна существовать лишь ограниченное время. Скоро ночь закончится, и Фейрим снова окажется в удушливом плену платья с высоким воротом и своего неизменного хладнокровия, снова станет Целительницей. Это лишь мгновение, такое же эфемерное, как и орхидеи в ее волосах.

И еще. Еще. Он не станет очаровываться ею, поскольку одностороннее увлечение всегда вносит дисбаланс в расстановку сил, он привык пользоваться этим и не хотел, чтобы такое преимущество получила Фейрим.

Она слегка покачивалась. После нескольких бокалов ее походка стала менее уверенной. А щеки разрумянились от танцев. Скорее всего, от танцев, а не очарования высокого симпатичного мужчины.

Она встала рядом с ним у перил и с неожиданной непринужденностью положила ладонь на его руку, чтобы не упасть, пока снимает туфли.

Это поразило его, сбило с толку, сделало смелее и глупее.

Он понял, что разрывается между желаниями говорить что-то гадкое или прекрасное, ложь или правду.

– Вы выглядите, вы выглядите… – начал он.

– Приемлемо? – весело предположила она.

– Да.

– Я видела, как вы здесь прячетесь, – сказала Фейрим. В ее голосе все еще чувствовалась теплота. – Рада, что вы уже в состоянии так долго стоять. Как вы себя чувствуете?

– Одиноко.

– Одиноко? Вы? Вы же всех ненавидите.

– Разве?

– А разве нет?

– Вы правы – ненавижу.

Фейрим поправила длинные перчатки, опустившиеся ниже локтей.

– Полагаю, со стороны кажется, что мы слишком веселимся. Вы можете спуститься, если пожелаете, только обещайте, что не станете утруждать себя, и спрячьте уже ваш Знак.

Однако у Озрика не было причин спускаться к гостям теперь, когда Фейрим рядом с ним.

– Что это за красавчик танцевал с вами?

– Какой именно? – посмотрела вниз Фейрим. – А, Эйдан?

– Наверное.

– Милый Эйдан. – Фейрим облокотилась на перила. – Моя мать все еще не простила меня за то, что я не вышла за него: он заботливый, состоятельный, да еще и Инженер.

Озрик сложил в уме кое-какие цифры и пришел к выводу, что точно обладает одним из трех качеств идеального мужа для Фейрим (по мнению ее матери). Он не стремился стать кандидатом в ее мужья, но ему приятно было осознавать, что он мог таковым считаться.

Раздался робкий стук в дверь, Тартифлетт подала дрожащими руками бокал шампанского. Озрик, все еще потягивающий виски, отказался. Фейрим взяла бокал и проводила Тартифлетт сочувствующим взглядом.

– Если бы она только знала, кто вы, – проговорила Фейрим.

– Это не имело бы значения, – заявил Озрик. – Я же неотразим.

– Чушь, – с оскорбительной уверенностью ответила на его заявление Фейрим.

Она наблюдала за милым Эйданом равнодушным взглядом. Когда она смотрела на Озрика, в ее глазах хотя бы мелькала искра – как правило, раздражения, – но хоть что-то. Такое безразличие его бы убило.

– Похоже, милый Эйдан все еще не теряет надежду, – заметил Озрик.

– А я ведь сказала ему, что у меня новый друг и что он присутствует сегодня вечером. Но не помогло.

– Полагаю, это лишь малая часть возможных кандидатов, – указал на ее поклонников Озрик.

– Нет никаких кандидатов, – ответила Фейрим. – Я была влюблена однажды. И это было ошибкой. Больше такого не повторится.

– Я заинтригован.

– Я не стану указывать, в какое отверстие вам стоит запихать свое любопытство. Перестаньте совать нос не в свое дело, или я начну делать то же самое.

– Мне нечего скрывать, – ответил Озрик.

– Неужели? Вам ни разу не разбивали сердце?

– У меня же нет сердца, – сказал Озрик. – Я в полной безопасности.

Фейрим сделала глоток из бокала. Дотронулась до шеи, стиснув зубы:

– Мудрое решение.

– Что произошло между вами и идеальным Эйданом? – спросил Озрик. Прежде чем Фейрим успела фыркнуть на него, он сделал широкий приглашающий жест, указывая на себя. – И да, вы тоже можете совать нос, куда пожелаете. И даже начать первой.

– Неужели? Как вы добры.

– Спрашивайте обо всем, о чем пожелаете.

– О чем угодно?

– О чем угодно.

Фейрим задумалась над тем, что хотела бы спросить, поглаживая ножку бокала одним пальцем. Озрик приготовился обсуждать детали своих самых скандальных романов и при этом сделать акцент на том, какой он искусный любовник.

Но Фейрим спросила:

– Почему вы убили своего отца?

Не так Озрик представлял себе этот разговор.

– Я рассчитывал, что мы будем разговаривать только о бывших.

– Вы же сказали, что можно спрашивать о чем угодно, – напомнила Фейрим, будто Озрик и так не осознал – внезапно и остро, – что совершил стратегическую ошибку. – Но нам не обязательно продолжать этот разговор. Мы можем отказаться совать нос в прошлое друг друга – по взаимному согласию.

– Мой отец был ублюдком, – ответил Озрик.

– В каком из возможных смыслов этого слова? – уточнила Фейрим.

– В переносном. А я – в буквальном.

Фейрим и бровью не повела. Он дал ей возможность сказать, что ему идеально подошли бы оба значения этого слова, но она промолчала.

– Мой отец, из знатного рода Мордантов, отказался жениться на моей матери, когда та забеременела. Сказал, что я не его ребенок. Ее семья – джентри^[105] из Уэссекса – от нее отказалась. Мы прозябали в нищете, пока отец каждую ночь напивался в одной из тридцати комнат Роузфелла. Самая последняя его служанка получала больше еды каждый день, чем ели мы с матерью целую неделю. Экономка тайком приносила нам еду в свои выходные.

– Миссис Парсон? – спросила Фейрим.

– Да. Раз в несколько лет моя мать приводила меня к отцу и просила признать меня своим сыном – он так этого и не сделал, хоть с возрастом я и стал его точной копией, – и дать нам хотя бы несколько монет. Денег он давал, но бил нас обоих. В последний раз, когда он поднял на нас руку, я уже стал учеником Тристании. Он этого не знал. Матери я тоже об этом не говорил. Я еще не дорос ни до Знака, ни до клинка из блейка, но держать в руках нож уже умел. Он швырнул мою мать в стену. Схватил меня за горло, а я схватил его. Мать так и не пришла в себя. Отец погиб от моей руки. Мне тогда было четырнадцать.

Фейрим долго молчала и рассматривала Озрика:

– Что ж, я не думала, что у этой истории будет счастливый конец.

– Как по-вашему, трагедия моего детства может служить искуплением моих грехов?

– Объяснение не равняется оправданию.

Классика. Фейрим, как всегда, рациональна.

– Но конец у этой истории счастливый. Сейчас я счастлив.

– Ваша бедная мать.

– Отомщена и не забыта.

– Теперь я понимаю, почему некоторые из ваших шрамов такие старые, – сказала Фейрим. – Настолько старые, что могли появиться только до того, как вы начали свой профессиональный путь.

– У него была патологическая склонность украшать шрамами нас обоих.

– Как же вы стали хозяином Роузфелла, если вы незаконнорожденный?

– Запугал юриста отца и заставил его подделать документы о моем рождении. А после этого убил, чтобы ничего не стало известно. Нанял гувернеров и наставников, чтобы научиться быть сыном аристократа – узнать все, чему не смогла меня научить мать. Отец промотал большую часть семейного состояния, с тех пор я старался его вернуть и приумножить. До знакомства с вами. Теперь я практически нищий.

Фейрим не преисполнилась жалости, как он надеялся. В ее взгляде было больше критики, чем сочувствия:

– Вы далеко не нищий.

– Я далеко не так богат, как раньше.

– Продайте свои коллекции.

– Безжалостное создание.

– Я куплю у вас «De Humani».

– Вы бы не смогли себе это позволить.

– А вы проверьте.

– В другой раз. Теперь ваша очередь. Вы должны рассказать, что произошло у вас и милого Эйдана.

– У меня и милого Эйдана, – повторила Фейрим, посмотрев на мужчину, о котором шла речь и который танцевал в этот момент внизу. – Ничего не произошло. Возможно, в этом и была проблема. Никаких ссор и вспышек. Эйдан слишком идеальный. У него нет недостатков, за которые его можно было бы любить.

– Ваши любовники обязаны обладать недостатками?

– Одним или двумя, выбранными с умом.

– Ха, – сказал Озрик, который мог предложить ей множество на выбор.

Не то чтобы он хотел стать ее любовником, просто факт.

Она бросила на него взгляд, вопросительно приподняв бровь.

– Не обращайте внимания. В моей голове эта шутка звучала смешнее.

– Полагаю, они все смешнее в вашей голове, но благодарю за сдержанность. – Фейрим по-прежнему смотрела на идеального Эйдана. – Неважно. Мы остались друзьями. По крайней мере, я считаю его своим другом.

– Одним из многочисленных друзей, как мне дали понять.

Фейрим вновь напряглась:

– И кто мог вам такое сказать?

– Когда я поделился с вами своим источником в прошлый раз, он оказался мертв, поэтому сейчас предпочту не раскрывать его имя. Полагаю, вы пока не подобрали идеальное сочетание желаемых недостатков.

– Вас это не касается, но… да, достичь правильного соотношения непросто. И, конечно, мои недостатки должны быть приемлемы для другого человека.

К неудовольствию Озрика, она опередила его и добавила:

– А у меня они есть.

– Так назовите их, – предложил Озрик.

– Терпеть не могу, когда Тень сует нос в мою личную жизнь, – сказала Фейрим.

– Я воздержусь от любопытства во всем, что касается ваших профессиональных дел.

Фейрим резко выпрямилась и встала как античная статуя:

– Просто воздержитесь. Точка.

– Нет.

– Да.

– Нет.

Ее охватило раздражение – трепещущие ноздри, сжатые челюсти. Она явно собиралась отпустить колкое замечание…

Но заметила его усмешку.

– Вы специально меня заводите.

– Вы великолепны.

Фейрим никогда не пыталась флиртовать с ним, но ее высокомерный взгляд, насмешливый изгиб губ, прикосновение ее локтя к его локтю оказывали на него такой же эффект, как флирт, да еще и в сочетании с алкоголем – это заставляло кипеть его кровь, грозило залить румянцем щеки. Он не мог не думать о том, о чем запретил себе думать: о ее губах, о том, что они делали в его фантазиях, и о том, что могли бы сделать.

Она стала связующим звеном между желанием и невозможностью.

Неужели он становился одним из тех жалких мужчин, для которых желанность женщины прямо пропорциональна ее недоступности?

Она подняла бокал и похвалила его:

– У вас получилось.

«Благодарю, и я не отказался бы умереть, если бы вы зажали бедрами мою голову», – прозвучало бы крайне неуместно в данном случае.

– Всегда к вашим услугам, – ответил Озрик и тоже поднял стакан.

Она прижала свой бокал шампанского к его стакану с виски, пряча улыбку в уголках губ.

Нет, там внизу среди гостей не было ничего, что стоило бы украсть. А здесь, наверху?

Ему пришло в голову, что он хотел бы украсть танец.