Положение надо было срочно спасать.
— Товарищ Иванов! — тихо, но твёрдо сказал я, — надо поговорить.
— Нам не о чём сейчас говорить. Всё и так ясно, — раздражённо ответил он.
— А я всё-таки настаиваю, — припечатал я, — это не займёт много времени. И это важно.
Товарищ Иванов задумался, а я быстро добавил:
— Давайте поднимемся наверх. На пять минут.
Он кивнул и начал подниматься вслед за мной по лестнице.
— Говорите, — сказал он, рассматривая комнату, где несколько минут до этого состоялась встреча, а потом и ссора двух сестёр.
— Только что к нам подходили две девушки с предложением ехать втроём на квартиру, — сказал я.
— И это всё, что вы хотите мне сказать? — возмутился товарищ Иванов и рявкнул, — Бубнов! Сколько тебе раз говорить, тут у них, на загнивающем западе такое часто бывает! У них нет морали и нет человеческого достоинства!
— Но тут есть маленький нюанс, — вздохнул я, — дело в том, что они не просто подошли, а подошли ко мне. Не к Йоже, а ко мне. Это — раз. Во-вторых, одна из девушек — это была ассистентка Нановича. Та, которая сегодня утром его веером обмахивала…
— Та-а-ак! — разом стал серьёзным товарищ Иванов, — с этого места поподробнее.
Я коротко передал основные моменты нашего короткого общения.
— И они так настаивали ехать, вы даже не представляете. А когда пришёл Йоже и он был не против, они сразу ушли.
— Ты думаешь, это Нанович подослал их? — прищурился товарищ Иванов и прошёлся по мне рентгеновским взглядом.
— Я думаю, что их подослал тот, кто подослал в проект Нановича, — пояснил я, — сами посудите этот Нанович, весь такой заслуженный, с регалиями, а собачится с каким-то пацаном из-за каждого чиха. Я Йоже Гале имею в виду. Мог же просто постоять в сторонке и дождаться, когда проект провалится, если он так действительно считает. А потом подойти и доброй отеческой улыбкой утешать.
— Мда… — задумчиво пробормотал товарищ Иванов.
На некоторое время воцарилась гулкая тишина. Товарищ Иванов молчал и сосредоточенно размышлял. А я старался не отсвечивать. Авось пронесёт.
И пронесло. Видимо, сегодня удача была на моей стороне.
— Так, Бубнов, забирай отсюда Раневскую и дуйте в гостиницу, — устало сказал товарищ Иванов, и потёр глаза, — скажи товарищу Сидорову, пусть бегом идёт в город. Я буду ждать его в кафане «У Йована». Он знает. И давай там, не задерживайся. Мне ещё рейд по остальным злачным местам делать.
Я хотел съязвить, мол, хорошо развлекаетесь, но вспомнил, кто такой товарищ Иванов и прикусил язык. Но, видимо, на моём лице было всё написано, потому что товарищ Иванов сердито огрызнулся:
— Опять этот Тельняшев пропал, мать его за ногу! Я спать хочу. А должен ходить и искать его!
Мне даже на миг жалко его стало. Но потом я отбросил эмоции. Работа у него такая. Сам себе судьбу выбрал. Теперь пусть ходит и ищет.
Когда я спустился, обстановка за столом напоминала поле битвы. Все были надутыми и молчали. Изабелла сидела с прямой спиной и пристально рассматривала стену. Фаина Георгиевна что-то торопливо жевала. Йоже Гале тяжко вздыхал и переводил взгляд с одной на вторую, но видно было, что он не в своей тарелке и не знает, как разрядить обстановку и что делать.
Я спросил его, кивнув на сестёр:
— Не помирились?
Изабелла и Фаина Георгиевна фыркнули и не ответили ничего вразумительного. А Йоже Гале печально вздохнул.
— Ну, раз так, Йоже, отвези Изабеллу на квартиру, — сказал я, — а мы с Фаиной Георгиевной идём домой. И так товарищ Иванов сильно недоволен был.
Раневская хотела что-то сказать, но не сказала.
Вот и ладненько.
Йоже посмотрел на мня с ужасом, мол, там же Лёля, а я пожал плачами и философски развёл руками, мол, такова жизнь ничего не поделаешь. Как-то оно само должно разрулиться.
Мы шли с Фаиной Георгиевной по сонным улочкам Сремской Каменицы и молчали. Я молчал, потому, что зверски устал. А вот Злая Фуфа молчала, потому что чувствовала вину. И предо мной, и перед Изабеллой. И перед Йож Гале.
— Я такой неудобный всем человек, — наконец, нарушила паузу она. — Мне так перед тобой неудобно, Муля. Ты столько сделал для меня, а я…
Если она думала, что я поведусь на эту манипуляцию — то нет. Вместо того, чтобы, как планировалось по сюжету данного крючка, начать её успокаивать и говорить, что, мол, всё бывает и она такая капец великая и поэтому ей всё можно, так вот — я не стал так делать. Вместо этого только печально вздохнул и не ответил.
Фаина Георгиевна по дороге ещё пару раз пыталась вызвать меня на разговор, причём так, как ей хочется, но я отмолчался. Пусть обдумает своё поведение. Иначе из моего желания ей помочь ничего не получится.
— Ты мне даже спокойной ночи не пожелаешь? — сварливо спросила она напоследок, когда мы уже дошли до дверей своих номеров (они были рядом, через две двери).
— Спокойной ночи, — бесстрастным голосом сказал я, вошёл стучать в комнату к товарищу Сидорову, как велел товарищ Иванов.
А на следующее утро Фаина Георгиевна играла. Ах, как она играла. Нанович следил за нею блестящими глазами и периодически хватался за сердце. Да все на съемочной площадке следили, не отрываясь.
И всё было хорошо, пока к нам не подъехал мотоцикл и оттуда не спрыгнул взъерошенный парень. Я узнал в нём Зорана. Увидев меня, он подобрался и ринулся ко мне, свирепо чеканя шаг. И я понял, что дело пахнет керосином.
— Товарищ Бубнов! — звенящим голосом воскликнул он. — Это безобразие!
— Что случилось? — очень мягко ответил я, пытаясь потушить конфликт в зародыше.
Но конфликт тушиться не желал.
— Товарищ Бубнов послушайте! Ваших комсомольцев было десять, а теперь девять! Где ещё один человек? Как нам сцену дальше снимать? — возмущённо воскликнул Зоран.
— Погодите, если их было десять, значит так и есть. Может просто кто-то в туалет ненадолго отошёл или опаздывает? — попытался разрулить я, а у самого аж сердце рухнуло. Это должна была быть Изабелла. Ну, или Лёля. По спискам. И вот что теперь делать?
— И что теперь делать? У меня ж съемка идёт, — опять заголосил Зоран.
— Да нет проблемы, — выдавил улыбку я, — в крайнем случае, кого-то из местных пока взять можно.
— Как это нет? А бюджет? Те деньги, что мы платили местным, пошли на проживание и кормёжку ваших. Вот и получается, что деньги потрачены, а одного человека нет.
— А я говорю — не проблема это, — сказал я, — вы же всё равно их гримируете?
— Ну да…
— Ну так давайте я пока заменю недостающего человека. А потом он подойдёт.
— Ага. И гримировать двух, вместо одного — так никакого грима не напасёшься.
— Тоже мне проблема, — вздохнул я, — если так, то я могу весь день в массовке играть. Мне даже интересно будет попробовать.
Зоран успокоился. На том и порешили.
Мы сели на его мотоциклет и рванули на съемочную площадку номер два, то есть, туда, где снимали массовку.
У нас были нестабильные группы. Состав их менялся в зависимости от съемочных целей. И вот сегодня, к примеру, часть людней из нашей, первой группы, перекинули сюда. Насколько я понял, снимали большую батальную сцену. Точнее второй план. По сюжету солдаты выбегают из леса, устрашающе орут, стреляют из ружей и нападают на мирную деревню. А мирные крестьяне жалостливо погибаюст.
Я спрыгнул с мотоцикла и пошёл гримироваться.
Тут были все наши и даже Рина Зелёная.
Бобана и Мирка крутились тут же. В массовке они не участвовали, а что они здесь делали, я так и не понял. При виде меня Бобана зло фыркнула и отвернулась, а вот Мирка наоборот — заулыбалась и хотела уже подойти, как ей помешали.
— Товарищ Бубнов! — возмущённо воскликнул рябой крестьянин с бельмом на глазу. Он показался мне смутно знакомым. Приглядевшись, я понял, что это Толстиков Денис в гриме. Один из десяти «золотых детишек». Так-то он раньше хоть и участвовал в всех этих безобразиях, но особо активности сам не проявлял. А сейчас прицепился вдруг ко мне:
— Товарищ Бубнов! Ну куда это годится?
— Что случилось?
— Почему нас заставляют ещё и декорации перетаскивать?
— А что с ними не так? — не понял я. — Сильно тяжелые, что ли?
— Это фанера. Но всё не так! — голос Толстикова зазвенел от обиды, — почему это я, интеллигент в третьем поколении должен таскать их?! У меня отец, между прочим, хоть и в Главлите работает, но он кандидат философских наук! А я, его сын, таскаю доски эти!
— И что?
— Но это недопустимо! Неприлично это и унизительно! — от возмущения его голос сорвался. — Мы в эту страну приехали грузчиками поработать?!
— Я тоже таскаю, и делаю всё, что нужно, — равнодушно пожал плечами я, — и у меня отец, между прочим, не какой-то там всего лишь кандидат наук, а доктор наук и академик. И дед — тоже академик. По физколлоидной химии. А тётя Лиза — профессор в Цюрихе. И не какой-то там философии, а ядерной физики.
— И вы таскаете доски? — Толстиков так изумился, что даже умолк.
— Да, как видите.
— Но как же…?
— Поинтересуйтесь у своего отца, как вернётесь домой, какие были мировоззрения у стоиков. И почему так. И берите пример.
Толстиков отстал в задумчивости, а на его место просочилась Алла Мальц.
— Иммануил! — радостно воскликнула она, — посмотрите! Зоран говорил, что у меня лучше всех получается! Правда, Зоран?
Замученный Зоран пробурчал что-то маловразумительное.
Алла изображала крестьянскую тётку. Кстати, такая нехитрая пёстрая одежонка очень ей даже шла. Голову ей повязали большим платком и от этого она была вполне милой. А, может, это грим так ловко наложили. И усиков не было видно. В общем, как бы то ни было, я аж залюбовался нею. А она, видать прочувствовала и сразу стала эдакой томно-кокетливой. Вот уж женщины!
— Вы замечательно играли. Алла, — от души похвалил я, чтобы подбодрить девушку, — у вас прямо талант. Это всем сразу видно.
Алла Мальц просияла, а я добавил:
— Скажу Йоже Гале, пусть вам более значимую роль подыщет.
— И мне! И мне! — к нам подбежали Лапина и Чвакина. — Мы тоже хотим роли!
— Взяли этих старух на главные роли, а я бы лучше сыграла, — фыркнула Лапина.
Я чуть было не сказал, что, мол, хоть у вас родня по министерствам сидит, но даже суммарно они до уровня дяди Мальц не дотягивают.
А они пристали ко мне канючить роли.
Я терпел, терпел, и не выдержал:
— товарищи днвушки, где я вам всем столько ролей наберу?
— Но Алле нашёл же!
— Так была всего одна роль такая. Она первая спросила. Откуда же я знал, что вам это интересно.
— Очень интересно!
Я актрисой быть хочу! Знаменитой. И чтобы толпы поклонников мной восхищались, — размечталась Катя Лапина, а потом ножиданно добавила, — только мне не нравится, что на жаре по три часа торчать надо. Я бы лучше в номер полжать пошла. А они пусть бы дублёров взяли.
Мда. С таким подходом и отношением, ничего ей в жизни не светит. И чем она думает? Я, конечно, понимаю, её мать работает в о тделе государственного бюджета и отчетности Министерства финансов СССР, она всю жизнь в шоколаде. Но только эта мать скоро уйдёт на пенсию. И что потом Катя делать будет? Ладно щ, если удачно замуж выскочит. А если нет?
Я пошёл гримироваться. Но не успел сделать и двух шагов, как дорогу мне преградил Тельняшев:
— Слышь, пузырь, — растягивая слова на блатной манер, протянул он, — ты от моей девушки отстань. Пока по-хорошему говорю. А будешь возле неё виться, я тебе сразу весь твой жир на уши намотаю. Ты меня понял, рыло?
— А у тебя даже девушка есть? — не выдержал я.
Так-то, есди по-хорошему, надо было бы промолчать, не обострять конфликт, но я не смог почему-то. Уж больно этот наглый маменькин сынок меня достал за эти дни.
Тельняшев побагровел и зло сказал, словно выплюнул:
— Да я тебе за такие слова уши на жопу натяну, урод жирный!
Ну всё, достал. Я ловко схватил его за руку на болевой так, что он аж выгнулся и рухнул передо мной на колени.
— Так что ты там говорил? — ласково улыбаясь сквозь зубы, спросил я, — кто там жирный?
— Ой, отпусти! Отпусти, пожалуйста… — заблажил он.
— Не слышу?
— Урррод…
— Что ты там плачешь?
— Бубнов, извини, я пошутил! Извини меня, пожалуйста!
— Вот так-то, — чтобы люди не смотрели, я отпустил его, ласково улыбнулся и потрепал по щеке, словно собачонку:
— Если ещё захочешь пообщаться — подходи, не стесняйся. Я всегда рад.
— Зря вы с ним так, — вздохнула Лапина, которая как бы случайно оказалась рядом. — Мерзкий тип. Хотя Болдырев тоже такой. Если н хуже. Вот бы вы его на колени вот так же поставили!
Мда. Высокие отношения у ребятишек. И главное — товарищеские.
Меня загримировали, и я играл пожилого крестьянина. Роль у меня была не сложной, но важной. Я должен был косить траву на поле. При виде немецких солдат, я должен был заорать, бросить косу и, потрясая руками, изо всей мочи бежать в село, чтобы предупредить односельчан.
Гримёрша, высокая статная женщина лет сорока пяти, что как известно баба-ягодка, начала методично красить мне лицо чем-то липким и противным.
— Фу, — прокомментировал весь процесс я.
— Зато этот грим не тает на солнце и не скатывается, — сказала Рина Зелёная, которую гримировали на соседнем кресле. — Это просто мечта, а не грим!
Меня аж передёрнуло. Хорошо, что я не актёр. Ходить каждый день в такой липкой дряни — я бы повесился.
Подошёл Франце Штиглиц, который сегодня руководил на этой площадке и сказал:
— Я смотрел предварительно отснятые кадры. Мне кажется, что это будет нечто невероятное! Иммануил, вам удалось сделать невозможное…
— Благодарю, — улыбнулся я, — мы сделали это все вместе. Вы, Йоже Гале, я, все актёры, гримёры, звукооператоры, костюмеры… это наш общий труд.
— Без тебя, Муля, этого проекта н было бы! — поддакнула со своего места Рина.
— Рина права, — вернул мне ещё более лучезарную улыбку Франце Штиглиц и добавил, — Иммануил, я хотел вас попросить. Небольшая такая просьба.
— Сделаю, что в моих силах, — дипломатично ответил я, в душе надеясь, что он сейчас попросит что-нибудь лёгкое и ненапряжное.
— Это маленькая несложная просьба. Но очень важная. Понимаете, я ещё веду мастерскую для актёров. И рассказываю им самые уникальные случаи. И про уникальных людей. Я про вас им рассказывал. И этот мой рассказ вызвал большой интерес. Можно ли вас просить принять участие в ближайшем моём занятии и выступить перед моими студентами? Немножко рассказать о себе, о том, как возникла идея этого проекта и ответить на их вопросы. Это для них очень важно…
— И даёт мощную мотивацию, — подхватил я.
А в душе аж огонь зажегся. В той, мой прошлой жизни я делал большие деньги, будучи коучем и преподавателем. Я, кстати, даже научную степень получил по педагогике. И я просто обожал свою работу. А тут такая возможность. И у меня даже мысли не было отказаться.
— Так вы согласны? — просиял Франце Штиглиц.
— Согласен, — кивнул я, — вот только согласовать надо…
Я сделал паузу.
— Понимаю, понимаю… — хмыкнул Франце Штиглиц, — я буду ждать вашего решения.
Я заменил холщовую рубаху на пёстрый плащ и большую широкополую шляпу — теперь я должен был играть пастуха, и пошёл на площадку.
Но меня переловила Рина Зелёная.
— Муля, — сказала она тревожным голосом, — я с тобой поговорить хотела.
Я чуть не взвыл. Да когда же это кончится?!
— Говори, только быстро, — выдавил из себя я, — мне бежать надо.
— Я про Мишу…
— А что с Мишей?
— Я вчера видела, как он поздно вечером вернулся изрядно пьяным. Поговори с ним, — наябедничала Рина и побежала на съемочную площадку.
А я скрипнул зубами. Вот гад! Клялся же, что завязал! Убью гада!
Как отметил потом Франце Штиглиц, раненого пастуха я играл с неистовой яростью.
Только-только мы закончили снимать эту сюжетную арку, как на площадке появилась Изабелла. При виде мня, она сказала виноватым голосом:
— Я тут подумала… Всю ночь не спала… в общем, я хочу помириться с Фанечкой. Я даже извиниться готова.