Муля не нервируй… Книга 6

Глава 24

Когда-то Николай Васильевич Гоголь написал великолепную сцену «к нам едет ревизор». Во всех театрах актёры по-разному пытались передать изумление, ошеломление, шок и трепет от этого известия. Использовали методику Станиславского, Мейерхольда, и даже какие-то андеграундные новации, но сейчас бы мы с Дусей дали им всем сто очков. Даже Раневской.

— Так о чём мне нельзя говорить? — с этими словами Модест Фёдорович вошёл на кухню и окинул нас с Дусей подозрительным взглядом.

Дуся побледнела и, кажется, пребывала в задумчивости, выбирая, что лучше и уместнее в данной ситуации — упасть в обморок или драпануть. Но так как она была натура неутончённая и легко могла справиться хоть с горящей избой, хоть с неистовым конём (думаю, что и бешенный носорог для неё не составил бы затруднений), она выдала замечательную фразу:

— Ой, у меня же рагу сгорело! — и таки драпанула из кухни куда-то вглубь квартиры и затаилась там.

Какая связь между рагу, которое находилось в мусорном ведре на кухне, и её поспешным бегством в комнаты — я так и не понял.

Да и не до того сейчас было.

Ведь коварная Дуся чисто по-женски самоустранилась и оставила меня наедине с Мулиным отчимом объясняться.

— Я жду ответа! — чуть нажал голосом Модест Фёдорович, обдав меня винными парами.

И меня триггернуло. А чего, собственно говоря, я тут реверансы устраиваю? Он мужик. Наломал дров, спустил всё на тормоза, не проконтролировал вовремя — так пусть теперь видит результат. Чтобы впредь было уроком.

И я сказал, максимально корректно подбирая выражения:

— Разговаривал с твоей бывшей, час назад…

Модест Фёдорович вздрогнул и посмотрел на меня безумным взглядом.

— Выгнал её из квартиры. Но не на улицу, а в мою коммуналку.

Модест Фёдорович судорожно сглотнул, но не сказал ничего. Видимо, он пребывал в том состоянии, о котором классик когда-то сказал: «в зобу дыханье спёрло».

Поэтому никто мне не мешал развивать тему дальше:

— Соседи видели, как к ней регулярно ходит любовник, пока ты мотался по конференциям…

Модест Фёдорович не ответил ничего, только уши его заалели.

— И поэтому я посчитал справедливым, чтобы её содержал любовник, а не я. Мириться с тем, что в заработанной мною квартире будет проживать какой-то посторонний хахаль, я не намерен.

Пока Модест Фёдорович всё ещё пребывал в прострации, и я произвёл контрольный:

— И да, Маша подтвердила, что ребёнок не от тебя.

Я замолчал и посмотрел на Мулиного отчима. Он как-то моментально постарел и сгорбился.

— Понятно, — сказал он хриплым голосом и поплёлся обратно в кабинет. Дверь захлопнулась и оттуда послышался звук наливающейся жидкости.

На кухне моментально материализовалась Дуся:

— Ну как он?

Я пожал плечами и кивнул на кабинет. Всё было понятно и без слов.

— Надо было сперва покормить его! — обличительно возмутилась Дуся, — а ты сразу всё вывалил. Ему и так нелегко!

— Вот и покормила бы, — мстительно отдал ей за бегство я, — где же ты была, когда твоя поддержка так нужна была?

Дуся надулась и не удостоила меня ответом.

На этом инцидент был исчерпан, и я отправился в свою комнату.

А на работе появился Богдан Тельняшев, пришёл ко мне в кабинет и сделал попытку наехать на меня с целью забрать сценарий, техническое задание остальные документы. Был послан далеко и надолго.

— Ты пожалеешь! — пообещал он и выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью.

А я пододвинул к себе папку с актами и принялся за рутинную работу.

Буквально через несколько секунд в кабинет вбежала Татьяна Захаровна. После того моего презента она относилась ко мне бережно и подчёркнуто любезно, более того, я видел, что она ко мне реально поменяла отношение на лояльное. Но сейчас её симпатии были очевидно на стороне Тельняшевых, потому что она решительно подошла к моему столу и выпалила:

— Иммануил Модестович, извольте передать документы Богдану Эдуардовичу!

— Какие документы? — удивился я.

— Все документы на советско-югославский проект «Зауряд-врач», — уточнила она.

— Я не должен передавать никому никакие документы, — пожал плечами я и для дополнительной аргументации развёл руками.

— Но вам же сказали!

— Кто мне и что сказал?

— Вам же Эдуард Казимирович сказал.

— Ну и что? Что он мне сказал?

— Он вам сказал, что Богдана Эдуардовича «наверху утвердили»!

— С чего бы это его наверху утвердили? — удивился я и добавил. — Если его утвердили наверху, пусть мне покажут приказ о том, что теперь проектом руководит он. Насколько я знаю, данный проект, который разработал я, был одобрен лично Иосифом Виссарионовичем. И, исходя из его пожеланий, я и делал этот проект со своими соратниками и коллегами. Если кто-то изменил мнение товарища Сталина, если на это есть какие-то документы, приказ, распоряжение, ещё что-то, пожалуйста, предъявите. Я сразу же передам все документы в полном объёме. Пока же, кроме каких-то лозунгов товарища Тельняшева-старшего, я доказательств не слышал и не видел. Доверять ему у меня нет оснований. Я его не знаю, и, кроме того, что он своего деточку-балбеса всунул в нашу делегацию, когда мы ездили в Югославию, больше я от него ничего адекватного не видел. Судя по его поведению на перроне, когда мы встречали делегацию, я глубоко сомневаюсь в его разумности.

Я посмотрел на Татьяну Захаровну испытывающим взглядом. Она смутилась, покраснела и вышла с кабинета, ни слова не говоря.

На этом инцидент был временно исчерпан, больше меня никто не трогал, и я вернулся к прерванному занятию.

После всех этих разговоров работать больше не хотелось. Поэтому я встал, собрался и отправился на съёмочную площадку «Мосфильма». Там как раз вовсю шли съёмки очередной сцены из «Зауряд-врача». Миша Пуговкин, обряженный в военную форму, играл на гитаре и пел романс, сидя на перевёрнутой бочке. Вокруг собрались артисты, отыгрывающие солдат, в нужных местах они аплодировали, подбадривали Мишу, и сцена продолжалась довольно бодро.

Я мельком взглянул на них и, аккуратно, стараясь не помешать съёмкам, обошёл площадку и встал с другой стороны. Ко мне тут же подошёл Йоже Гале.

— Муля, — сказал он, — я уже несколько дней здесь, и мы все с тобой никак не встретимся. Нужно срочно поговорить и решить наш дела.

— Говори, — сказал я. — Сейчас последние дни такая суета, я немножко, можно сказать, под колпаком, поэтому особо в данный момент куда-то встречаться или какие-то разговоры вести мы не будем. Давай чуть попозже. Обещаю, что обязательно найду время.

— Но я же привёз товар…

— Товар я у тебя заберу, только не сегодня, а завтра. Думаю, что мы сделаем так. Ты привёз всё то же, что я тебе заказывал?

Йоже Гале кивнул.

— Чудесно. Значит, ты находишься в той гостинице, где вся ваша делегация. Какой номер?

Йоже Гале опять кивнул и сообщил:

— Восемнадцать.

— Прекрасно. К тебе подойдёт человек и так, чтобы было незаметно, заберёт все сумки. А вот деньги я тебе передам через два дня. У нас как раз будет возможность посетить выезд на природу, и мы потом это дело с деньгами с тобой незаметно и провернём. Если ты мне доверяешь…

— Конечно, конечно, Муля, — закивал Йоже Гале. — Вопросов нет. Главное, чтобы у меня забрали эти сумки, потому что я переживаю. Они же у меня стоят в номере. Я их спрятал под кроватью. Но туда приходят горничные, и как это всё будет, когда ни обнаружат, непонятно. Рано или поздно это станет известно. Сам понимаешь.

— Не беспокойся, — кивнул я. — Вот-вот вся ситуация решится.

— Ты не забыл, что туфли просил, да, для Дуси? — усмехнулся Йоже Гале, — Я с собой взял на площадку, так уже второй день ношу. Тебя вчера не было.

— Все дела, дела, — вздохнул я. — Тогда давай сюда.

Я забрал туфли, развернул, посмотрел. Это был именно её размер и те перламутровые, которые я заказал.

— Спасибо, — от души поблагодарил его я. — Она будет очень довольна.

— Но я же привёз ещё подарки, другие, для твоих родственников, как ты и заказывал, — сказал Йоже Гале.

— Ничего страшного, этот человек заберёт их с остальным товаром.

На том мы и порешили. Я заторопился обратно, потому что обеденный перерыв уже заканчивался, и мне нужно было вернуться в кабинет и продолжить оформление документов.

На выходе из площадки я наткнулся на Фаину Георгиевну, которая со счастливой улыбкой шествовала в свою гримёрку. Она была в форме сестры милосердия. И я не выдержал и сказал:

— Благословите, сестричка…

— Муля! — обрадовалась она мне и, вместо того, чтобы перекрестить, дала легонько дурашливый подзатыльник. — Как хорошо, что я тебя встретила! Ты что-то совсем пропал. Это правда про Машу? Правда?

— Да, — сказал я. — Теперь у вас будет новый сосед.

— Да, Миша Пуговкин, хороший сосед, — улыбнулась Фаина Георгиевна. — Очень жаль твоего отчима. Даже не знаю, что и сказать.

— Ничего страшного, — ответил я. — Все люди совершают ошибки, и хорошо, что отец вовремя с этой ошибкой разобрался. Гораздо хуже, если бы они прожили несколько лет, ребёнок родился, вырос, отец бы привязался к нему, начал воспитывать, ребёнок бы считал его родным отцом, а потом Маша вот это всё отчебучила, и это было бы всё намного хуже, чем сейчас.

— А куда ты её сослал? — с любопытством спросила Фаина Георгиевна.

— Да пусть пока поживёт в коммуналке. Там и Белла за ней присмотрит, и всё, чтобы было нормально. На дорогу же её, беременную, не выбросишь.

— Ну да, ну да, — кивнула Фаина Георгиевна.

И тут я не удержался и поддел её:

— Так всё-таки для кого вы ту жёлтую жилетку вязали, Фаина Георгиевна? — спросил я.

Она густо покраснела и отвела взгляд.

Чтобы погасить неловкую паузу, я перевёл тему разговора:

— Ну, вы довольны своей ролью?

— Очень довольна. Хотя это похуже, чем театральная игра, — обтекаемо ответила она, но, увидев моё вытянувшееся лицо, сказала: — Муля, я пошутила. Мне очень понравилось. Я тебе премного благодарна за то, что ты дал мне возможность принять участие в таком проекте. Наверное, это будет моя самая лучшая роль.

— Ну, я помню, как вы играли Розу Скороход. Мне кажется, что лучше роли уже никто не сыграет.

— Посмотрим, — таинственно ответила она и улыбнулась. — Я очень довольна, что получилось встретиться с Изабеллой. Она скоро приедет ко мне, обещала. Ей там морально тяжело, на Родину тянет… Уже мы все стареем, нас тянет к своей семье, к родной земле. Вот я её понимаю, поддерживаю, пусть приезжает. Хотя, конечно, зря…

Я не нашёлся, что ответить.

А когда вернулся с работы домой, первым делом спросил Дусю:

— Как он?

— Опять пьёт, — покачала головой она и нахмурилась, — охохонюшки… когда же это всё закончится?

Я только вздохнул.

Выезд на природу прошёл в штатном режиме. Удалось поехать без баб. Но главное, получилось поговорить с Йоже Гале, пока все начальники парились в бане.

…мы выскочили с Йоже из парилки, и я первым плюхнулся в озеро и поплыл подальше. Йоже прыгнул вслед за мной и аж заорал от холодной воды.

— Терпи, казак, атаманом будешь! — хохотнул я, в два гребка подплыл к дальнему берегу и выскочил из воды. Йоже последовал за мной.

Теперь нам предстояло обойти часть озера, чтобы попасть обратно к бане.

Как раз я рассчитал расстояние, чтобы была возможность переговорить с глазу на глаз.

— Тельняшев гадит, — встревоженно сказал Йоже. — приходил на съемочную площадку. Пытался лезть в процесс съемок.

— А ты?

— Я сделал вид, что не понимаю. Но там были ребята из «Мосфильма». Они его быстро отвадили.

— Это хорошо, — усмехнулся я. — Товар, когда забрали, всё нормально прошло?

— Да, всё нормально, — кивнул Йоже и вдруг добавил, — Муля, мне придётся на пять дней вернуться домой. Я прямо завтра выезжаю.

— Что-то случилось? — встревожился я.

— Дедушка заболел, — вздохнул он и тень набежала на его лицо, — он уже очень старенький. Хочу с ним перед смертью попрощаться.

— Конечно, — кивнул я, — я скажу товарищу Иванову.

— Да мы всё уже согласовал, — сказал Йоже, — тем более, я туда и обратно.

— Йоже, а ты письмо для моей тёти Лизы с собой захватить можешь?

— Ну конечно! О чём разговор!

— Тогда я прямо сейчас пойду напишу. После бани…

Я вернулся домой после охоты и был в чудесном расположении духа.

Из кухни вышла мрачная Дуся и тихо сказала, кивнув на кабинет:

— Пьёт.

Я вздохнул и скорбно покачал головой.

— Алкашом уже стал, — обличительно сказала Дуся. — Уже скоро почт две недели, как пьёт. Не знаю, что и делать.

— Нужно подождать, — сказал я, — ему нужно время.

Дуся вздохнула.

— А у меня для тебя есть и хорошая новость, — усмехнулся я и вытащил из портфеля свёрток, — Смотри.

— Что это? — Дуся с подозрением покосилась на свёрток и осторожно взяла в руки, словно я ей мог подсунуть дохлую жабу (а, может, в детстве Мули так и было).

— Посмотри, — хмыкнул я, — Раскрывай. Смелее!

Дуся развернула и ахнула:

— Батюшки-светы!

— Нравится? — улыбнулся я, глядя на её изумлённое и по-детски растерянное от радости лицо.

— Это разве мне? — пролепетала Дуся и покраснела.

Все мысли о несчастной судьбе Модеста Фёдоровича моментально были забыты — Дуся рассматривала новые туфли. Перламутровые, на невысоких устойчивых каблучках, с огромными по меркам моего прошлого мира пряжками.

— Я про такие даже мечтать никогда не могла! — прошептала Дуся, прижимая туфли к груди.

Прошло ещё пару дней. Когда я вернулся домой, Дуся сказала злым голосом:

— Он пьёт и пьёт! Уже вторая неделя закончилась, скоро третья будет. Муля, сделай что-нибудь! Эдак и до беды недалеко.

И тогда я постучал в дверь кабинета.

Некоторое время ничего не происходило.

Тогда я постучал громче и настойчивее.

Через несколько томительных мгновений дверь распахнулась и на пороге возник Модест Фёдорович, выпуская в квартиру смесь табачного дыма и спиртных паров. Так, что я аж закашлялся.

— Чего? — спросил Мулин отчим чужим хриплым голосом. Был он всклокочен. Лицо его заросло многодневной щетиной. От застарелого перегара и давно немытого тела аж спирало дух. Домашний халат был засален и обильно покрыт винными пятнами. Рукав прожжён сигаретой.

— Поговорить надо, — сказал я.

— Я вам мешаю? — глухо спросил он, — ты скажи, я всё понимаю. Могу уйти.

— Да брось ты! — отмахнулся я, — Чем ты нам мешаешь? Сидишь целыми днями в кабинете.

— Я пью…

— Это твоё дело, как лучше здоровье гробить, — сказал я, — хотя не буду скрыать, меня изрядно беспокоит тот факт, что ты прогуливаешь работу в Институте. Ты же руководитель. Как можно?

— Я уволился, — глухо сказал Модест Фёдорович, и я приложил все усилия, чтобы лицо моё не перекосило от удивления.

Как он мог уволиться?! Человек, который буквально живёт и дышит наукой, для которого вне науки нет существования, вдруг уволился.

Сотня вопросов рвалась у меня из груди. Но задавать я не решился. Видимо, Модест Фёдорович что-то прочувствовал, потому что сказал:

— Я не мог там оставаться. Для меня это позор. А во-вторых — воспоминания. Не могу! Меня там стены душат!

— А с матерью ты, когда расставался, как ты пережил? — брякнул я, не успев прикусить язык. О том, что это она ушла, я не напоминал, сказал деликатно.

Модест Фёдорович мою деликатность оценил, потому что усмехнулся и сказал:

— С твоей мамой, Муля, у нас прежде всего были доверительные, дружеские отношения. Она не делала мне подлостей. Я прекрасно знал, что её сердце занято Павлом. И когда он вернулся, я был рад за Надю. Рад, потому что ей хорошо, потому что она счастлива…

Он вздохнул и посмотрел на меня:

— Выпить хочешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну а я, пожалуй, ещё выпью, — пробормотал Модест Фёдорович и захлопнул дверь кабинета у меня перед носом.

После возвращения Йоже Гале из Югославии прошла ещё почти неделя.

Я всё ждал перемен в лучшую сторону. Но не дождался.

И вот, наконец, я решительно заколотил в дверь кабинета.

— Чего? — На Модеста Фёдоровича было страшно смотреть. — Я не хочу есть и вообще ничего не хочу! Оставьте меня в покое!

— Ты лучше послушай, что пишет тётя Лиза, — я вытащил примятый конверт, достал сложенный вчетверо листочек из ученической тетради, пробежался по нему взглядом и зачитал отрывок: — «…а также у нас в лаборатории появился прибор для анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана. Вот только нет у нас специалиста, который мог бы сделать расчёты, и, я даже не знаю, что и делать…».

Глаза Модеста Фёдоровича полыхнули.