Муля не нервируй… Книга 6

Глава 22

Однако, к моему удивлению, встретиться и поговорить с Тельнышевым не вышло. Ближе к обеду Богдан заявился вместе с отцом в Комитет. Он сразу же направились в кабинет к Козляткину. Через время туда торопливо побежала запыхавшаяся Татьяна Захаровна с пухлой папкой с документами.

Они заперлись на целый день.

Меня не пригласили. Так что я мог только догадываться, что там происходит.

Несколько раз я пытался прорваться туда, но скотина Альбертик, скретаришка Козляткна, намертво встал стеной и меня не пропустил.

Ну и чёрт с вами, всё равно завтра узнаю. Я плюнул на всё это и пошёл домой.

Честно говоря, я больше был расстроен тем, что не приехала Мирка. Почему-то я её ждал, хоть мы и не договаривались, и вот теперь расстроился. Так что на всё остальное мне было плевать.

Я вернулся домой без настроения, Модест Фёдорович сидел в своём кабинете и даже поздороваться не вышел.

Я разулся, разделся, громко перекинулся с Дусей парой фраз, в надежде, что он услышит и таки выглянет. Но нет.

— Как он? — спросил Дусю я.

— Вернулся домой из Института ещё днём, перед обедом, закрылся в кабинете и сидит, — тут же наябедничала Дуся и, видя мой удивлённый взгляд, добавила, — вернулся выпившим и сейчас сидит пьёт там. Бедняга. Переживает.

Мне было жаль Мулиного отчима — такое крушение надежд. И вместе с тем я ничего не мог сделать. Мог только посочувствовать. Свои внутренние горести ему предстоит преодолеть самому.

Хотя… А почему я не могу ему помочь? Могу!

— Дуся, — сказал я, — ты говорила, что мусор вынести надо?

— Так ты поешь сперва, передохни после работы, а потом и вынесешь, — забеспокоилась Дуся, — я рагу с зелёным горошком, морковкой и кроликом поставила разогреваться.

— Потом поем, — решительно заявил я, обуваясь и одновременно натягивая пиджак, — давай сюда мусор.

— Да что ж это такое! — всплеснула руками потрясённая Дуся, — кому я полдня готовила?! Один пришёл и сидит весь день в кабинете, только винище хлещет, второй тоже на потом. А зелёный горошек, между прочим, мне из деревни по личному запросу привезли! В городе нынче такого не достать! И сметанка там жирненькая такая, объедение!

— Дуся! Я приду и поем!

— Пять минут! — категорическим тоном заявила Дуся, — у тебя есть пять минут, и чтобы был дома, как штык. Я как раз всё разогреть успею. И Модеста Фёдоровича тоже сам вытаскивать за стол будешь.

— Дуся! — возмутился я, — да я за пять минут только до двери дойду.

— А чегой ты так медленно ходишь?! Я в твоём возрасте, как метеор летала. Я сказала пять минут!

— Ну Дуся…

— Ладно, десять!

— Ну Дуся!

— Ой, начинается… пятнадцать, и ни минутой не больше!

— Я мигом! — усмехнулся я, подхватил ведро и ломанулся во двор.

На самом деле на то, что я решил сделать, хорошо, если за два часа успею обрнуться. Но мне нужно было усыпить бдительность Дуси и Модеста Фёдоровича, чтобы спокойно, без лишних расспросов, выйти из дома. Поэтому я разыграл этот маленький спектакль.

Сам же вынес ведро, вытряхнул в контейнер, спрятал ведро в ближайших кустах (надеюсь, на грязное мусорное ведро никто не позарится (мусорные пакеты ещё не изобрели и это был тихий ужас, я всё никак не мог привыкнуть), а сам вышел на улицу.

И отправился на Котельническую.

Но нет, не к Фаине Фёдоровне, а к Маше.

Нам давно уже пора было поговорить.

Перед тем, как зайти к Маше, я позвонил в дверь к Раневской. Открыла Глаша, её домработница. Она была в старом театральном платье Фаины Георгиевны, с блёстками, и в застиранном фартуке поверх него, что придавало ей комичный и нелепый вид.

Букет выглянул у неё из-под ног, увидел меня, приветственно гавкнул и, посчитав свой долг выполненным, гордо удалился, виляя коротким хвостом без какой-либо дополнительной окраски.

— А Фаины Григорьевны дома нету, — немедленно сообщила Глаша при виде меня, — они на променад ушли.

— Без Букета что ли ушла? — удивился я.

Глаша как-то странно скосила глаза, сдавленно хрюкнула, потом потупилась и покраснела. Вся эта пантомима заняла буквально мгновение, но была очень даже выразительной. Почему-то я вспомнил вязанную жёлтую жилетку, но задавать вопросы пока не стал. Не время ещё.

А вот зарубку в памяти сделал.

Время-то летит быстро. И потом я таки спрошу.

А вслух спросил совсем другое, понизив голос до шёпота:

— Что там, у них стряслось? — и кивнул на дверь своей квартиры с максимально таинственным видом.

Глаза Глаши загорелись восторгом: всякие такие вот делишки и срачики она страстно любила. А мыльных сериалов ещё не придумали. А тут такое!

— Ой! — аж закатила глаза от восторга Глаша, — Муля, вы представляете, Машка отчебучила!

При этих словах она многозначительно подмигнула. Я очевидно должен был моментально, с полунамёка, понять высшую истину, но, увы, не понял. Вместо этого, чтобы не ломать информатору-Глаше кайф, я ей тоже многозначительно подмигнул и приготовился слушать нечто невероятное.

И не прогадал:

— Машка этого деда своего выгнала! — выдохнула Глаша и, сообразив, что это мой отец, сконфуженно покраснела, — ой, я не это хотела сказать… я Модеста Фёдоровича имела в виду… он так-то не старик, это по сравнению с нею…

Она виновато посмотрела на меня, залопотала нечто нечленораздельное и совсем утеряла нить разговора.

— Ну выгнала, — кивнул я, возвращая её обратно к теме, — а дальше-то что? Зачем выгнала хоть? Из-за чего, не знаешь?

— Дык она же это! — выпалила Глаша и испуганно прикрыла рот ладонями.

— Говори, — кивнул я, — я никому не скажу.

— Да к ней же хахаль ходить начал! — Глаза Глаши полыхнули азартом, — И Модест Фёдорович не знает.

— Давно? Что за хахаль? — я сделал стратегическую ошибку, задав ей сразу два вопроса, но от такого количества информации глаза Глаши остекленели, и она зависла.

Надо было возвращать её в реальность:

— Что за хахаль? — ещё раз повторил я, легонько потормошив домработницу Раневской.

— А? Что? — очнулась Глаша.

Я её подбодрил, и она тут же принялась выкладывать всё, как на духу, раз появились свободные уши:

— Да вот только Машка выгнала Модеста Фёдоровича, как этот хахаль ейный сразу начал к ней ходить, даже не скрываясь, как раньше было.

— Что за хахаль? — не выдержал я.

— Да как, что? Такой дюжий мужик, здоровый такой.

— Сколько ему лет?

— Да молодой, где-то такой, как ты, может, чуть помладше, — сказала Глаша, от волнения перейдя на «ты» и окинув меня проницательным взглядом.

— Хорошо. Так давно этот хахаль ходит к ней? — спросил я.

— Да давно. Ещё только они переехали, он уже и ходил. Модест Фёдорович постоянно носится по командировкам, куда-то уезжает. Машка дома сидела. А он заходил, да. Потом одно время, когда Ярослав у них поселился, этот хахаль перестал ходить, потому что Ярослав дома мешал. Но потом она пацана выперла, и хахаль опять ходить начал.

— Что, прям сюда, на квартиру? — удивился я.

— Да, сюда, прям на квартиру. А потом Фаина Георгиевна начала Букета выгуливать, и Машка немного притихла, боялась, что она увидит. И хахаль этот приходил только по утрам, потому что Фаина Георгиевна любит утром долго спать после вечерних спектаклей-то.

— Понятно, — сказал я. — Что ещё ты мне можешь рассказать?

Глаша помялась и сказала:

— Ребёнок-то не Модеста Фёдоровича.

— А чей? — спросил я, хотя уже прекрасно знал, что это не его.

— Да, трудно сказать, может, и хахаля этого. Я точно не знаю. Вот. Но то, что не его, это точно.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Она разговаривала с подружкой и ей вот это рассказывала, какой он дурак и как она хорошо пристроилась, чтоб её матерью-одиночкой не считать. А я из рынка как раз шла и всё услышала.

— А сейчас почему она поменяла своё мнение?

— А этого я уже не знаю. Или моча ей в голову стукнула, или, может, все в интересном положении бабы такие, сложно сказать. Ну, я думаю, что этот хахаль ей в уши наплёл. Он же думает, что квартира ей останется, и он тут поселится жить. Готов её взять даже с чужим ребёнком, а там будет видно. Они же потом могут развестись и квартиру эту разделят.

Я задумался.

Так-то, в принципе, Глаша была права. Хоть и женщина она малокультурная и необразованная, но в природной человеческой смекалке и житейской мудрости ей не откажешь.

— Спасибо, Глаша, — кивнул я. — Только о нашем разговоре молчок. Фаине Георгиевне не говори, что я спрашивал.

— Хорошо!

Судя по тому, как довольно блеснули глаза Глаши, первым делом, что она сделает, это расскажет Фаине Георгиевне. Но мне это уже было мало интересно. Сейчас надо разобраться с Машей.

Я позвонил в дверь. Долгое время никто не открывал, но я стоял и терпеливо ждал. Я знал, что она там. Глаша сказала, что видела, как она вернулась из женской консультации и сразу пошла домой.

Я жал и жал на звонок. Уже думал, что он перегорит от напряжения, как дверь открылась.

На пороге стояла запухшая Маша. Явно плакала.

— Чего тебе? — неприязненно сказала она, шмыгнув носом.

— В смысле чего? Здравствуй, Маша, — сказал я.

— Здравствуй, — буркнула она и исподлобья посмотрела на меня.

Пройти в квартиру она мне не предложила, но меня долго просить не надо. Я сам отодвинул её от порога и сделал шаг в квартиру.

— Куда ты лезешь! — вскинулась она. — Я сейчас не могу принимать гостей, я себя плохо чувствую!

— Ничего страшного. Сядешь на кухне, выпьешь водички, и мы поговорим.

— Я тебе сказала, что я не могу! — заверещала она. — Пошёл вон!

У неё началась банальная истерика.

Я терпеливо ждал, пока это всё закончится, и примерно через несколько минут, когда она иссякла орать, я спросил:

— Так ты меня впустишь в мою квартиру или нет?

Маша посмотрела на меня очумелыми глазами и заплетающимся языком переспросила:

— В каком смысле в твою квартиру?

— В том смысле, что это моя квартира, — сказал я. — Я являюсь хозяином этой квартиры и пустил вас сюда с отцом пожить.

Маша онемела и не нашлась, что мне ответить. Воспользовавшись моментом, я прошёл на кухню.

Здесь было не убрано. На столе и в раковине была немытая посуда. Стол был чем-то заляпан. Пахло неприятно.

В квартире я заметил признаки пребывания мужчины. Причём тапочки были явно не размера Модеста Фёдоровича, а очень даже большие. Примерно сорок пятый размер. А Мулин отчим носил от силы сорок первый-сорок второй.

— У тебя гости? — спросил я.

— Какие гости? Только ты, — вскинулась Маша.

Я кивнул на тапочки:

— А это чьи?

— Какое твоё дело?

— Ну, дело у меня есть. Кто к тебе приходит?

— Ко мне отец приезжал из деревни, — взгляд Маш вильнул и на щеках выступили алые пятна.

— Не ври. Отец у тебя живёт далеко, в Молдавии где-то.

— Это не у меня, это у Ломакиной, ты всё перепутал! — возмутилась она.

— Насколько я помню, что ты откуда-то издалека приехала, из деревни какой-то. И вряд ли твой отец будет к тебе оттуда часто ездить. И уж точно ради него ты не будешь держать тапочки прямо у входа, — сказал я. — Отвечай, кто к тебе приходит?

— Ты что на меня напал? — она зарыдала.

— Мне соседи рассказали, что к тебе ходит какой-то хахаль, поэтому ты моего отца выгнала из моей квартиры, — не стал щадить её я. — И давай уже говори, что это за ребёнок? Где ты его взяла и как ты провернула аферу, выйдя замуж за отца?

Маша ошалела, посмотрела на меня и схватилась за голову. Её начала бить крупная дрожь. Она зарыдала, громко подвывая.

Я встал, подошёл к крану, набрал стакан воды и поставил перед ней:

— На, пей.

Маша, стуча зубами по стенкам стакана, сделала несколько глотков. Слёзы продолжали литься, но меня это мало заботило. Я хотел знать правду.

Маша всё рыдала и рыдала.

Я смотрел спокойно на это всё представление, и мне её не было совершенно жалко. Вообще с тех пор, когда я её первый раз увидел, она совершенно изменилась. Если в первые наши с нею встречи это была девочка-солнышко, эдакая светлая лучезарная девочка, то сейчас здесь, передо мной, сидела утомлённая, видавшая виды и битая жизнью баба. Она настолько резко постарела, что я бы мог ей дать и все сорок лет. Если бы я не знал, что ей около двадцати, то я бы думал, что она старше меня из прошлой жизни.

— Рассказывай, — устало повторил я.

— Да что говорить, — она посмотрела на меня и сказала, — я сделала ошибку, что вышла замуж за твоего отчима.

— Почему? Ты же говорила, что ты его любишь.

— Да какая там любовь! Он воспользовался моей наивностью, — начала она, но я её перебил.

— Не надо мне заливать.

— Я не заливаю, я говорю правду, — заверещала она.

— Нет, ничего подобного. Ты выходила за него замуж, и ты уже была в положении. Если бы ты была святая наивность и он тебя только совратил, как ты всё это разнесла по институту, то ты бы не была настолько беременной. Сроки не сходятся, Маша.

Я криво улыбнулся и добавил:

— А вообще, я отдаю должное за твой режиссёрский талант. Тебе бы в театре у Глориозова работать. Так скажи, вот это всё шоу в институте, которое ты устроила с учёным советом, с привлечением врага Модеста Фёдоровича — Попова, с привлечением твоей подружайки Ломакиной, — это же всё твоих рук дело?

Маша посмотрела на меня, глаза её злорадно блеснули, но она не сказала ничего.

Я посмотрел на неё и сказал:

— Ведь ты прекрасно всё рассчитала. Пустила слух, и возмущённая общественность Института надавила на моего отца. Как честный и порядочный человек, он был вынужден на тебе жениться, чтобы спасти твою репутацию. Ты ему не оставила другого выхода.

Маша кривы усмехнулась и промолчала.

— Ну, а зачем ты с подругой своей так поступила, с Ломакиной? Ведь она же на тебя кислоту не выливала?

— Выливала! — фыркнула Маша.

— Ну, вполне допускаю, возможно, она держала эту кислоту, а ты просто подбила её руку или как там правильно?

Маша с торжествующей злой улыбкой посмотрела на меня и проворчала:

— Ты всё равно ничего не докажешь! Тебе никто не поверит!

— А я и не буду доказывать, — сказал я. — Ты сейчас же собираешь свои шмотки. Даю тебе время до вечера… ну ладно, ты за полдня не успеешь, всё-таки ты в положении, ладно, даю тебе два дня. Через два дня, чтобы ноги твоей в этой квартире не было. Это не твоя квартира, она тебе не принадлежит, и ты своим хахалем жить здесь не будешь. И я тогда с очень большим интересом посмотрю, останется ли он с тобой ради тебя или же, когда у тебя не будет квартиры, он тебя пошлёт лесом вместе с вот этим незаконнорождённым ребёнком. Кстати, ты хоть знаешь, кто отец этого ребёнка?

Я посмотрел на неё с насмешкой. Маша вспыхнула.

— Знаю.

— И кто?

— Не твой отец, не думай!

— А кто? Кто-то из аспирантов или же ты просто где-то на вокзале нагуляла?

— Да ты что! Как ты смеешь?! — Маша вскинулась ударить меня по лицу, но я не дал, перехватил её руку.

— Тихо-тихо, — сказал я, — давай без вот этого всего, нормально же общались. Или ты привыкла именно так со всем своими хахалями разбираться?

Маша молчала, только исподлобья зыкала на меня.

— А что ты дальше будешь делать? — я посмотрел на неё. — Афера с Модестом Фёдоровичем у тебя провалилась, хахаль тебя без квартиры теперь точно бросит. Ты останешься с ребёнком на улице.

Маша шмыгнула носом.

— Но вообще-то ты в общежитие можешь уйти. Там у тебя койко-место.

— Ты не посмеешь меня выгнать на улицу! — она чуть пришла в себя и зашипела на меня.

— Как это не посмею? Ты мне никто. Эта квартира принадлежит мне. Я, молодой специалист, планирую когда-нибудь завести свою семью. Зачем мне отдавать своё жильё непонятно кому, да ещё с такой репутацией нравственно падшей женщины?

Маша вспыхнула, и злобно прошипела:

— Тебя твоя мать тоже нагуляла! Думаешь, я не знаю? И этот дурик Модест на ней женился, чтобы защитить диссертацию! И получить квартиру!

Я посмотрел на неё и покачал головой:

— Знаешь что, Маша, я вот единственного не пойму. Ведь ты так всё хорошо, грамотно провернула. Я восхищён твоими талантами. Честно. И ты прекрасно устроилась. Устроилась замужем за профессором, за академиком. С такой большой зарплатой, с перспективами. У него есть дача, у него есть квартира…

— Это не его квартира! Ты же сам сказал!

— Неважно. Вы могли в этой квартире жить сколько угодно. Всё было нормально. Что случилось? Почему ты выдала себя? Ведь теперь твой ребёнок родился безотцовщиной. Зачем ты вот это всё сама испортила? Зачем? Ради чего?

Маша вздохнула и сказала почти нормальным голосом:

— Обрыдло мне с вонючим стариком постель делить! Ненавижу его! До тошноты!