Муля не нервируй… Книга 6

Глава 13

— Наконец-то мы дома! — радостно сказала Рина Зелёная, когда мы вышли из автобуса. Остальные тоже радостно зашумели. Все были в приподнятом настроении.

Автобус, который встретил нас на вокзале в Москве, развёз всех по домам. Вот какая хорошая организация (интересно, если бы не было всех этих детишек высокопоставленных товарищей — нас бы встретили или нет? Почему-то ответ «или нет» мне кажется самым реальным).

Так как у меня не было особо конкретного места жительства, то я сначала решил ехать на Котельническую. Фаина Георгиевна тоже туда. Заодно помог ей сумки занести. Миша Пуговкин всё порывался что-то сказать, но я не дал ему такой возможности.

Кстати, после нашего разговра выпившим я его ни разу и не видел. Даже когда нам делали прощальный ужин, и спиртного было море (так что Тельняшев с Павловым опять напились и даже подрались), а вот Миша пил только морс.

— Давайте я внесу вам вещи в квартиру, — сказал я Фаине Георгиевне, которая возилась с замком до тех пор, пока её не услышала и не открыла дверь Глаша, — что вы в эти сумки кирпичей набрали, что ли?

— Дак это же ты сам меня по всем магазинам и рынкам выводил, Муля! — возмутилась она, — и целый чемодан мыла! Вот зачем столько мыла!

— Чтобы хватило всем вашим прихлебателям, — строго сказал я и пошёл звонить в дверь той квартиры, где живут теперь все мои.

Открыла мне, само собой, Дуся. Увидев меня, она радостно всплеснула руками:

— Мулечка наш приехал! — её простое рябоватое лицо аж расцвело от радости.

— Как вы тут без меня? — спросил я и Дуся вдруг всхлипнула. Устыдившись своего порыва, она смущённо отвернулась.

— Ну, ты чего, Дуся? — мягко сказал ей я.

— Ох, Муля, — Дуся вдруг расплакалась.

— Рассказывай, — сказал я, дав ей время выплакаться. — Что такое произошло? Тебя обижали?

Дуся молчала, только стыдливо утирала слёзы подолом фартука.

— Давай угадаю? Ярослав?

— Да ты что! — Возмутилась Дуся, — он толковый и хороший мальчик. Мы с Глашей его на пару воспитываем. Он даже Букета красить перестал. Скоро в свой интернат учиться пойдёт. Модест Фёдорович с ним занимается химией и физикой. И математикой. А по русскому языку и родной литературе он ему учительницу нанял, и теперь Ярослав к ней на занятия ходит. А потом дома книжки читает и сочинения пишет.

— Прекрасно, — порадовался я за успехи пацана-сироты и продолжил угадывать дальше. — Неужели мать что-то отчебучила?

— Да не особо, — отмахнулась Дуся, — она только два раза приходила ругаться. И то н сюда. Сперва за кружевные салфетки. Ну, помнишь, за те, что с анютиными глазками, которые твоя бабушка китайской гладью вышивала?

Анютины глазки я хоть убей не помнил, как и бабушку, но на всякий случай неуверенно кивнул.

— А второй раз велела вернуть поваренную книгу с рецептами. А я её не брала, и где она — вообще не знаю! У меня все рецепты — во где! — Дуся ожесточённо постучала себя по голове, и я уже аж испугался, что она сейчас дырку во лбу продолбит.

— И чем всё закончилось? — спросил я, больше из вежливости, чем из интереса. А то знаю я её: не спросишь — обидится.

— Да как чем?! Ничем! — фыркнула Дуся, — выбросила она всё, оказывается. А мамка твоя на меня теперь дуется. А я что? Ну вот что я могу, Муля?! Ты же сам знаешь, что я всё время только с тобой в коммуналке жила. Туда только пару раз ходила. Когда моя помощь нужна была…

— Погоди, Дуся, — у меня аж голова пошла кругом от этого потока незамутнённого сознания, — кто что выбросил? Ничего не пойму. Не ты разве?

— Да ты что! Это же твоё наследство! Как можно?! А она говорит — мещанство и взяла почти всё выбросила. И даже альбомы с коллекциями открыток, которые твоему деду художники дарили.

— Прямо так и дарили? — удивился я.

— Ну да, он же краски изготавливал. В смысле придумывал, вот они все с ним и водились. И в гости к вам частенько захаживали.

«Ну ничего себе, во даёт Мулин дед», — подумал я, а вслух сказал:

— Так я не пойму, кто выбросил?

— Да Машка эта! — лицо Дуси скривилось от злости, — хозяйкой себя почувствовала!

— Ну так она и есть хозяйка, разве не так? — осторожно сказал я.

В воздухе ощущалось нечто такое, эдакое предгрозовое состояние. Если бы я был поэтом или Эмилием Глыбой, я бы сказал, что в воздухе ощутимо запахло серой.

— Муля! Да какая она хозяйка! Да она же ни сготовить нормально не может, ни убраться. Руки из жопы выросли! Модесту Фёдоровичу нужен горячий завтрак с утра, у него после войны язва была, хоть немного зарубцевалась. Но следить же надо! А она что делает? Сунет какой-то бутерброд — и хватит с него. А как можно?! И рубашки! Рубашку ему надо каждый день чистую, наглаженную и накрахмаленную. А она даже брюки его гладить самого заставляет. Да где ж это видано! Зачем жениться тогда было?! — глаза Дуси опасливо сузились, и я предпочёл эту тему замять. Нет ничего хуже, чем лезть в бабские разборки. Логики там вообще нет. А крайним всегда останешься ты.

Поэтому я торопливо перевёл разговор на другие темы:

— А как Глаша обжилась в той квартире? Удобно там? Что говорит?

— Эта вертихвостка разве благодарность имеет?! — опять понеслась Дуся, — она решила, что если ты Фаине Георгиевне квартиру по доброте душевной отдал, и с ролями в кино помог, то, значит, и ей все должны. Ты представляешь, она меня решила отправить на рынок за сальтисоном! Мол, у меня там знакомые есть, из деревни свежачок привозят! А я ей что — прислуга, что ли?

— И чем закончилась этак история? — невнимательно спросил я, размышляя, что тут происходит и до какой степени зашёл конфликт Маши с Дусей. Насколько я понимаю, это Надежда Петровна всё затеяла, эдакая позиционная война против молодой девчонки. А Дусю она привлекла на свою сторону. Так что Машеньке, в её положении очень несладко.

— Да чем закончилась, — свирепо проворчала Дуся, — я схватила полотенце и перетянула её по хребтине. Пару раз. Хотя не пару. В общем, гоняла я её по подъезду, пока не захекалась. Ишь, удумала, курица! Так она теперь, когда в магазин идёт, завсегда заглядывает и спрашивает, не надо ли чего, — Дуся вдруг проказливо хихикнула. — Дисциплина должна быть!

И я ещё подумал, что не так Надежда Петровна может быть виновата во всём этом, а скорей всего, всё затеяла сама Дуся. Я вспомнил ситуацию с бюстиком Менделеева. Неужто Дуся Машу не простила за Менделеева этого?

Мы ещё немного поболтали с Дусей о том, о сём, и я вытащил подарки:

— Это тебе, Дуся, — и я выложил на диван свёрток.

— Ой, да не надо было, — засмущалась Дуся, но руки её уже полезли раскрывать бумагу.

Она ловко распечатала свёрток, так, чтобы не порвать и не примять упаковку, сложила её в несколько раз, туда же аккуратно положила сложенную ленточку и только затем осторожно развернула подарок:

— Ой, Муляааа… — ахнула она, — это разве мне?!

Она растерянно смотрела на обновку, держа её в вытянутых руках, словно хрупкую драгоценность.

— Ну ты бы померяла. Или хоть приложи, что ли, — проворчал я, хотя ясно видел, что с размером тётя Лиза угадала.

Дуся торопливо, путаясь в рукавах, натянула плащ-пальто нежно-голубого, словно весенняя незабудка, цвета. А по голубому фону шла тонкая коричневая клетка. Вид она имела в этом плаще шикарный и совершенно несоветский.

— Да ты что, Муля, как же… — Дуся аж прослезилась от умиления, — ой, и карманы! Ой, божечки! Карманы и внутри тоже есть!

— Там и потайные должны быть, поищи, — посоветовал я.

Дуся проинспектировала обновку и таки нашла:

— Потайные карманы! — просияла она, — это же деньги носить можно и не бояться, что свиснут.

— Ну да, для того их и придумали.

— Вот мне теперь все завидовать будут! — Дуся бросилась ко мне и расцеловала в обе щёки.

— И вот ещё, — я выложил рядом, на диване маленький свёрточек.

— А это что? — глаза Дуси блеснули азартом.

— Сама посмотри, — с нарочитым безразличием сказал я.

Дуся тихо взвизгнула и бросилась к пакетику. Ловко развернула его и ахнула, когда на диван выпала блестящая, похожая на люрексовую, ткань насыщенно-малинового металлизированного цвета.

— Это же… Это же… — задохнулась от восторга Дуся.

— Это шарфик, — пояснил я, — из парчи или люрекса. Я не разбираюсь особо. Женщины там носят такое. Мы с тётей Лизов специально к плащу выбирали.

— Да ты что! — ахнула Дуся, — кто же такую красоту под плащ прятать будет! Я её заместо платка носить буду!

Хлопнула дверь и из коридора крикнул задорный молодой голосок:

— Это что, Муля приехал?

— Привет, Машенька! — воскликнул я, выйдя в коридор и обнял мачеху.

Маша была уже на средних сроках и начала интенсивно поправляться. Лицо её немного расплылось, но от этого она не казалась некрасивой, наоборот, очень милой и уютной.

— Как доехал? Как съемки прошли? — спросила Маша с улыбкой Джоконды. Она осторожно прошла по коридору с вошла в комнату.

— Прекрасно, — сказал я, — а как там моя сестрёнка?

— Замечательно, — расцвела Маша.

— Смотри, что я вам привёз, — сказал я и начал выгружать свёртки.

— Ох! — охнула Маша, — это всё мне?

— Посмотри, — улыбнулся я.

Маша бросилась к свёрткам и принялась торопливо разрывать их.

Дуся морщилась, ей было жаль импортную упаковку, но она молчала.

— Это что? — на кровать из свёртков выпали детские комбинезончики, красивые импортные пелёнки, какие-то пёстрые чепчики с помпончиками…

— Это всё сестрёнке, — сказал я, но тут же поправился, — мы с тётей Лизой выбирали, — она говорит, что иногда бывает, что ждёшь девочку, а получится мальчик. Поэтому мы не брали розовое и голубое. А взяли салатовое и жёлтое. Будет как цыплёнок.

— А что ты мне привёз? — заинтересованно спросила Маша, отложив все детское барахло в сторону.

— А это тебе, — я, немножко ошарашенный, положил перед ней свёрток.

Маша разорвала его и вытащила кофту. Кофта была импортная, мохеровая, нежно-лилового цвета, а на рукавах и по бокам были вставки из вельвета, только более фиолетовые. Эту кофту можно было носить и как летнюю куртку.

— Ух! — обрадовалась Машенька и бросилась примерять. Лицо её было счастливым.

— А это отцу, — сказал я и положил на кровать ещё один свёрток.

Машенька продолжала вертеться у зеркала. Поэтому Дуся подошла, аккуратно раскрыла свёрток и вытащила тоже плащ. Только тёмно-синий с коричневыми вставками:

— Красота какая! — ахнула она, — и мне плащ привёз, и отцу. Сколько денег, Муля, потратил…

— А мне почему не привёз? — спросила Машенька. — почему им плащи, а мне — только кофту?!

Она нахмурилась, губы её задрожали и, судя по выражению лица, она вот-вот расплачется.

— Извини, Маша, — растерялся я, — я думал, кофта лучше, чем плащ. И она в два раза дороже стоит. Это даже не кофта, а как-то оно по-другому называется. Я забыл, как тётя Лиза говорила — вроде блейзер, что ли…

— Но я хочу плащ! — на глазах Маши показались слёзы.

— Я подумал, что ты сейчас в положении, тебе именно тёплая кофта нужна, причём ты будешь расти и кофта немного тянется. А плащ ты уже через месяц-полтора носить не сможешь. А я потом снова поеду в Югославию и после родов тебе ещё привезу. Мода-то меняется. Через год другой фасон будет. Вот и привезу.

— Так что я сейчас буду без плаща ходить?! — казалось, Маша меня не слышит. — Ты даже ей и то плащ привёз!

Её палец обличительно уставился на Дусю. И она горько заплакала, плечи её аж тряслись от рыданий.

— Я могу отдать тебе свой, — пролепетала деморализованная Дуся.

— А у тебя какой? — отеняла ладони от зарёванного лица Маша.

— Голубой, — ответила Дуся.

— Это мой любимый цвет!

Я смотрел на это все и обалдевал.

— А это Ярославу, — сказал я Дусе и положил ещё один пакет на стол.

— А что там?

— Пиджак ему купил, вельветовый, — пояснил я, — как раз ему в школу будет.

Дуся осторожно развернула и вытащила вельветовый пиджак тёмно-зелёного цвета.

Маша не проявила никакого интереса, она крутилась перед зеркалом в Дусином плаще.

И тут из кармана выпал люрексовый платочек.

— Ой, что это? — глаза Маши лучились восторгом, Она примерила платочек к плащу. Получилось очень красиво.

А вот Дуся осталась без гостинца.

Следующий визит был к Адияковым.

Еле-еле я вырвался от хлебосольной Дуси (закормила меня) и отправился дальше. Планировал за сегодня обойти всех своих и раздать подарки. А то потом суета начнётся и будет некогда. Да и обидятся, если узнают, что я кому-то подарок уже подарил, а к кому-то ещё не дошел.

Адияковы были оба дома.

При виде меня, разразились бурные восторги, обнимашки-поцелуи и прочие телячьи нежности. Причём не только Надежда Петровна, но и Павел Григорьевич, оба меня обнимали и тискали. А Мулин отец даже аж прослезился.

— Ну как ты? Как съездил? Ты хорошо кушал? С Лизой виделся? Как там она? Сильнее меня потолстела? А ты Тито видел? А что там в городе носят? — вопросы посыпались, словно из пулемёта.

— Стой! — Рассмеялся я, — давай я обстоятельно всё расскажу. Но сначала подарки. И да, с тётей Лизой я виделся и очень подружился. Она на тебя, мама, похожа, такая же молодая и красивая. И нет, не толстая. Ты тоже не толстая.

Надежда Петровна зарделась от удовольствия.

— А ей наши подарки понравились? — осторожно спросил Адлияков, — поди в заграницах этих уже ничем не удивишь.

— Соболя её потрясли. — Сказал я и Павел Григорьевич победно, с триумфом взглянул на жену.

— Вот видишь, Надя!

— Ну, может, она такой вид сделала, — покачала головой Мулина мать.

— Нет, мама, — сказал я, — она казала, что закажет из соболей пошить манто. В театр будет ходить в нём.

— Лизка всегда была такая! Взбалмошная! — фыркнула Надежда Петровна. Хотела неодобрительно, но получилось с любовью.

— А теперь подарки! — заявил я и начал доставать свёртки.

— Это тебе, отец, — я вытащил свёрток сверху и отдал Адиякова.

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся тот и вытащил из свёртка тоже плащ. Только не синий, как у Модеста Фёдоровича, а тёмно-коричневый с серой отделкой.

Пока Адияков восторгался плащом и примерял его у зеркала, я дал матери свёрток:

— Это от тёти Лизы.

— Что это? — тихо прошептала она и вытащила изумрудно-зелёное люрексовое платье с длинным рукавами и цветами (тожде блестящими) по вороту. — Ах!

Надежда Петровна издала полный восторга стон и прижала платье к себе:

— Какая красота! — пролепетала она умирающим от восторга голосом.

— Это ещё не всё, — сказал я и вытащил ещё свёрток:

— А это — от меня.

Надежда Петровна достала велюровое пальто. Белое.

— Оооо! — только и смогла произнести она, потрясённо глядя на невиданный в послевоенной Москве шик.

— А это тоже от тёти Лизы, — я аккуратно достал круглую плотную коробку из картона.

— Это же шляпка! — ахнула Надежда Петровна и бросилась примерять шляпку вместе с пальто. Шляпка была легкомысленного нежно-кремового цвета и очень ей шла.

— И в заключение — от благодарного сына самой лучшей в мире матери, — громко и торжественно объявил я и вытащил маленькую коробочку.

Когда Надежда Петровна увидела золотую цепочку с кулоном, она разрыдалась от счастья. Я был опять зацелован до смерти и еле-еле смог сбежать.

Фух!

Нелёгкая это работа дарить подарки из Югославии родственникам тела в послевоенной Москве.

Эх.

— Ну что, как у тебя дела? — с улыбкой спросил Козляткин, любовно рассматривая пузатую бутылку бурбона с яркой импортной этикеткой, которую я выставил перед ним.

— Прекрасно, — похвастался я, — отсняли всё по плану. В сроки уложились. В смету уложились. Артисты отработали замечательно. Особых инцидентов среди делегации не было.

— Деточки отличились? — понятливо усмехнулся Козляткин, убрал бутылку в ящик и довольно крякнул.

Я не стал скрывать правду:

— Да уж, намучились мы, конечно, с ними…

— Ну ничего три недели помучились, зато теперь везде дорога и почёт.

Я не стал комментировать, кому конкретно достанется весь почёт.

— Теперь пару дней отдыхаем. Я имею в виду от съемок, а потом, на следующей неделе, ждём югославскую делегацию. Будем снимать продолжение здесь.

— Наши уже всё подготовили, — кивнул Козляткин, заглядывая в блокнот.

— Замечательно! — искренне обрадовался я, — а то я уже думал, что приеду и мне самому придётся все организовывать за четыре дня. А так хоть время передохнуть будет…

— Не будет, — нахмурился Козляткин, — там Татьяна Захаровна в твоём отчёте несоответствия нашла. И написала служебную записку. Завтра во второй половине дня заседание будет по твоей работе. Будем оценку твоей деятельности давать и поднимем вопрос о соответствии занимаемой должности. Так что ты готовься, Муля.