Муля не нервируй… Книга 6

Глава 19

— Как проходит подготовка к приёму югославов? — спросил Козляткин утром.

Он явно был недоволен, но я не стал обращать внимания и ответил:

— Всё хорошо, Сидор Петрович. План мероприятий мы давно уже составили, с Главлитом согласовали и у Большакова утвердили, хоть и со второй попытки. Основные площадки для съёмок определили ещё в прошлый раз. Кроме того, нам помогают другие режиссёры и съёмочные группы из «Мосфильма». При необходимости, мы подключим в массовку актёров из театра Капралова-Башинского и Глориозова.

— Это всё хорошо, — скривился Козляткин. — Я прекрасно знаю, что там у вас всё хорошо. Меня интересует, как идёт подготовка к программе после всех официальных мероприятий.

— А-а-а-а… вот вы о чём, — сказал я. — Ну, прежде всего мы определили, в какие дни мы устроим им баню. Пригласим мужчин на охоту. Это, условно, «охота». На самом деле просто отдых на природе.

— Нет, мне не нравится слово «охота», — покачал головой Козляткин. — Нужно всё переделать. Может быть, просто «выезд на шашлыки»? Или ещё лучше — «Выезд на природу»? Но тогда и женщины примут участие, нам будет неудобно отказать им.

— Сидор Петрович! Но мы бы хотели попариться в бане нормально, без баб, — развёл руками я. — Вспомните, как прошлый раз хорошо посидели. Когда ещё эти… негры были.

— Чем тебе бабы не угодили, товарищ Бубнов? — рассмеялся Козляткин. — Хотя, судя по тому, что ты до сих пор холостяк, я уже начинаю сомневаться, нравятся ли они тебе вообще!

Ага, не хватало, чтобы он меня в этом подозревать начал. Настроение сразу перешло из мажорного в минорное, но я хмуро ответил:

— Вы что, спелись с моей мамой? — буркнул я. — Она всё мечтает меня женить. Причём сама перебирает всех невест лично. Вот, к примеру, встречался я с Зиной Синичкиной…

— Той, нашей Синичкиной? — округлил глаза Козляткин и заинтересованно подался вперёд. Сплетни и всякие такие вот новости он горячо любил. Хоть и делал вид, что он вообще не такой и выше всего этого мыла и мещанства.

— Ну да, — кивнул я и пояснил, — Пару раз в кино сходили, так матери не понравилось, и она её отшила.

— И что ж ей не понравилось? — глаза Козляткина блеснули.

— Не знаю. Зина не умеет пользоваться вилкой для рыбы, как я понял, — усмехнулся я.

— Женщины, — закатил глаза Козляткин.

— Ну да, тем более это мать. А я у неё единственный сын. Поэтому пусть выбирает. Пока она этим занимается, так хоть меня не трогает, и я относительно свободен.

— Но всё равно тебе уже скоро жениться надо, — сказал Козляткин непреклонным тоном.

— Согласен, — не стал развивать дальше тему я и почему-то вспомнил о Мирке.

Интересно, приедет ли она с делегацией или Нанович её не отпустит?

— Так что там ещё по мероприятиям? — вернул меня на грешную землю Козляткин, — Хорошо, Муля, убедил. Назови это не «охота», а «рыбалка». Поедем на природу, отдохнём. Йоже Гале нормальный мужик. Поедем, да. Только действительно, баб не бери на рыбалку…

— Бабы всё равно захотят. Многие бабы ловят рыбу, — вкрадчиво сказал я и, глядя, как вытянулось лицо Козляткина, добавил — или делают вид, что любят ловить рыбу.

— Ладно, убедил. Пусть остаётся охота, — кивнул Козляткин. — Хорошо, с этим покончили. Дальше что?

— А дальше есть одна проблема. Ко мне цепляются критики из Главлита.

— Это ещё что такое? — нахмурился Козляткин. — В каком смысле? Проект же одобрен аж наверху.

— Они придрались к тому, что в закадровых словах, которые будут использованы для заставок фильма, употребляются слова «развлечение», «удовольствие от жизни» и подобные выражения.

— Да ты что? — нахмурился Козляткин. — Чем же им «развлечение» и «удовольствие от жизни» не угодили?

— Они считают, что это придаёт слишком расслабленную, легкомысленную атмосферу, и что это не отвечает советским реалиям. И даже дискредитирует образ советского человека.

— Вот скоты, — выругался Козляткин. — Уже не знают, к чему придраться. Разве советский человек не имеет права быть весёлым, развлекаться на досуге и получать удовольствие от жизни?

— Да, это всё Тельняшев мутит, — наябедничал я.

— Тельняшев? — нахмурился Козляткин, — Погоди, что-то такое знакомое. Это не этот Тельняшев, что в Главлите рулит?

— Да, это отец того Тельняшева, который пил, бухал, дрался и устраивал дебоши в Югославии. Так, что товарищ Иванов и товарищ Сидоров хотели отправить его на родину, но я гуманно уговорил оставить. Чтобы не выносить сор из избы. И вот отец вместо благодарности сейчас вставляет палки в колёса.

— Тельняшев, Тельняшев… мерзкий типок… Ладно, с ним я сам разберусь, — нахмурился Козляткин. — Продолжай дальше.

Мы проговорили почти час, пока все вопросы не были решены.

А сразу после обеда я отправился к Модесту Фёдоровичу в институт.

— Отец, можно? — заглянул я в кабинет, когда секретарша кивнула, что он не занят.

— Ооо, Муля, заходи! — обрадовался Мулин отчим.

Разительная перемена между тем, как он меня принимал оба раза дома, и как сейчас — явно бросалась в глаза. Модест Фёдорович был в белом халате, с одной стороны прожжённом каким-то рыжим реактивом, а с другой щедро украшенным россыпью фиолетовых пятнышек. Но вид при этом имел самый что ни на есть благодушный.

— Как дела, сынок? Ну что там с Югославией? Тебе удалось сделать хороший фильм? Скоро югославы приедут? Ты с тётей Лизой встречался? Как тебе тётя Лиза? На маму похожа? Что там было? Понравился ли тебе Белград? — вопросы сыпались из него, как из решета.

— Всё хорошо, отец, — рассмеялся я и кратко рассказал о своих приключениях за границей.

— И ты действительно решил вернуться? — недоверчиво покачал головой Мулин отчим.

— Потому что я патриот, — усмехнулся я.

Судя по виду Мулиного отчима, он мне особо не поверил.

— Я же серьёзно спрашиваю, — насупился он.

— А ты бы остался на моём месте? — спросил я.

— Я? — аж опешил Модест Фёдорович.

Он задумался, причём довольно глубоко. Видимо тема отзывалась его внутреннему состоянию. Я ему не мешал. Одна интересная мысль, а точнее пока ещё зародыш этой мысли, появилась у меня, мелькнула и пропала.

— Пожалуй, да, хотел бы, — вдруг кивнул Модест Фёдорович, и я выпал из задумчивости.

Это было столь неожиданно для меня, что я сильно удивился.

— Но как? Я думал, что для тебя Родина — превыше всего.

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — я очень люблю свою страну. На всей планете нет ничего прекраснее и лучше. Я, не раздумывая, готов за неё отдать жизнь. Но ещё больше я люблю науку. А, как ты понимаешь, наука не имеет границ. Поэтому я согласен жить хоть на Луне, хоть в Гондурасе, но только лишь бы у меня было соответствующее оборудование и возможности для исследований.

— А здесь у тебя такого оборудования нет, — понял я.

— К сожалению, нет, — вздохнул Модест Фёдорович. — Я мечтаю создать прибор для количественного анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана.

— Аааа… — с глубокомысленным видом кивнул я, пытаясь незаметно собрать мозги в кучку.

— Теперь ты меня понимаешь, сын? — выдохнул Модест Фёдорович и с надеждой посмотрел на меня.

— Эффект Зеемана? Конечно, понимаю, — я кивнул с умным видом, чтобы не обижать Мулиного отчима, и чтобы не выглядеть в его глазах совсем уж дураком, который даже в эффекте Зеемана не разбирается, — отец, а здесь такого эффекта добиться невозможно, да?

— Да причём здесь эффект Зеемана! — возмутился Мулин отчим. — Здесь даже необходимые детали для создания этого прибора достать невозможно!

— А там возможно?

— А там мне их могут изготовить по чертежам! За большие деньги!

— А здесь не могут?

— А где я такие деньги возьму?! — вскричал Модест Фёдорович и аж подскочил. — Кто мне их даст?!

Он нервно мерял шагами кабинет и возмущённо махал руками:

— Ты понимаешь, Муля, ведь это исследование и создание такого прибора перевернёт всё представление о масс-анализах! Человечество сможет исследовать образцы с низким содержанием элементов!

— Ааааа… — с глубокомысленным видом кивнул я, хоть и не понял, зачем человечеству исследовать образцы с низким содержанием элементов и как это перевернёт человеческую жизнь, но разочаровывать Модеста Фёдоровича не стал, поэтому живенько добавил, — тогда да, конечно.

Модест Фёдорович, с горящими глазами зарядил длинную лекцию минут на двадцать. Из всей лекции я более-менее понял отдельные слова «атомарное состояние», «поляризация» и «спектральный диапазон», предлоги и междометия — это были, кажется, самые простые слова из всего монолога. От попытки понять хоть что-то мои мозги моментально начинали вскипать.

Остальное я вообще не понял. Но сидел с умным видом и в паузах кивал.

А потом ко мне в кабинет заглянула кареглазка Оля.

— Муля, — сказала она, — я на минуточку, буквально. Слушай, я опять тебе хочу кое-что рассказать.

— Очередные сплетни? — рассмеялся я, перекладывая стопку документов.

Настроение после общения с Мулиным отчимом было прекрасное.

— Да послушай же ты меня! Опять о тебе ходят очень странные слухи и сплетни!

— Оля, — сказал я, — ты бы поменьше вот эти все сплетни собирала и побольше занималась собой и своей карьерой.

— Муля, не затыкай мне рот! — возмутилась кареглазка. — Я же искренне хочу тебе помочь. Так вот, кто-то о тебе распускает сплетни, причём очень нехорошие сплетни. Разве тебе это не интересно?

— Интересно, — вздохнул я.

— Говорят о твоих связях с иностранцами, — сообщила кареглазка. — Якобы ты ввозишь за границу контрабанду, и ради этого ты устроил весь этот цирк с советско-югославским фильмом.

Кареглазка выпалила мне это и добавила:

— Будь осторожен, Муля.

С этими словами она вышла с кабинета, демонстративно хлопнув дверью.

Я задумался.

Понятно, что сплетни сплетнями, но определённая доля правды в этом есть. Кто-то вынюхал о том, что я действительно провозил контрабанду в Югославию. И что у меня слишком близкие связи с Йоже Гале, а также, возможно, и про Мирку узнали. А что если она приедет сейчас с югославской делегацией, и как вот оно дальше всё будет? Наши встреч не смогут оставаться незамеченными.

Оля права, с этими сплетнями надо прекращать. Но прежде всего надо выяснить, кто их распускает. Только вот как я могу выяснить, если у меня совершенно нет времени, да и желания нет заниматься поиском информации?

И тут я просиял — подключу-ка я к этому делу Лёлю Иванову. Да, мы с ней договорились, что она мне за помощь в выезде в Югославию делает путёвки и дачу. Но пусть поработает ещё на наше общее благо, чтобы не зря было.

Я усмехнулся и решил заняться этим, не откладывая всё дело в дальний ящик.

Визит к Ярославу я откладывал долго, но дальше уже тянуть было невозможно. Поэтому я бросил все свои насущные проблемы и отправился прямиком к нему — в общагу интерната для одарённых детей. Протянув бдительному коменданту шоколадку, я выяснил, где находится комната Ярослава.

— Сто сорок третья комната, — буркнул комендант и отвернулся. Но шоколадку взял.

В общежитии других детей ещё не было, а вот Ярослав уже там жил сам.

Я поднялся по гулкой, заляпанной извёсткой, лестнице на третий этаж, без труда нашёл нужную комнату и постучал в дверь. Сначала ничего не происходило. Я постучал ещё раз, громче.

Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился заспанный Ярослав.

— Привет, Ярослав, — сказал я, — можно войти?

— Входи, — буркнул Ярослав, не проявив, по своему обыкновению, никакого удивления от моего внезапного визита, и отступил на два шага.

Я вошёл в комнату. Там царил небольшой беспорядок в виде разбросанных носков и стопки мятой одежды на стуле и кровати, как у обычного подростка, но в принципе всё было в пределах нормы.

— Тут тебе Дуся гостинцев передала, — сказал я и поставил на стол сумку, набитую пирогами, кулебяками, котлетами и прочими дусиными разносолами, которые она наготовила для Ярослава. — Рассказывай, как у тебя дела?

Я с усмешкой наблюдал, как Ярослав проворно бросился к гостинцам.

— Нормально, — буркнул он, торопливо вытащил кусок пирога и откусил почти половину.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил я.

— Уфуф ыфыфыв, — ответил Ярослав, давясь и быстренько прожёвывая пирог.

— Ладно, ладно, ешь, не торопись. — сказал я. — Но ты, может, и меня чаем напоишь?

Так-то есть не хотелось, но от чашки чая я бы не отказался.

— Нет у меня чая, — сказал Ярослав и вздохнул, продолжая жадно уплетать пирог.

— В смысле нет? А как же ты?

— Да вот так, — невнимательно ответил Ярослав, так как раз в это время обнаружил котлеты.

— А что же ты кушаешь?

— Ой, да есть у меня немного денег. Мне Модест Фёдорович на карманные расходы давал.

Я всё никак не мог понять, как же он без денег, голодный, сидит в этой общаге уже сколько времени, и поэтому прицепился с расспросами. Ярослав долго отнекивался, делал очень занятый вид и изображал, что всё хорошо, но я всё-таки настоял и заставил его рассказать, что же произошло на самом деле и почему он теперь проживает в общежитии.

Дело оказалось довольно банальным. В общем, Модест Фёдорович целыми днями пропадал на работе, а Ярослав оставался дома с Машей. Когда его только-только взяли под опеку, Маша к этому отнеслась очень даже благосклонно и, наоборот, приветствовала такую идею. Но действительность превзошла ожидания. Одно дело — быть благородным опекуном, спасителем сироты, и совсем другое — оказаться матерью несовершеннолетнего подростка, практически взрослого парня, да ещё и одарённого, с острым умом, и с непростым характером.

Всё началось с первых мелких стычек. С того, что Ярослав увлекался раскрашиванием Букета Фаины Георгиевны в разные цвета. Таким вот образом он экспериментировал с разными видами красителей для шерсти. Я-то сначала думал, что он просто как художник любит раскрашивать животных, но оказалось, что всё-таки это склонность к химии.

Маша невзлюбила Букета сразу, как только увидела. И когда Ярослав пару раз притащил собаку к себе в комнату, она выставила Букета вон вместе с Ярославом. Грянул скандал. Затем слово за слово, плюс добавились ещё какие-то просчёты Ярослава, и в результате Маша сильно на него озлобилась.

Гром грянул через неделю. Когда Модест Фёдорович ушёл на работу: Маша поставила Ярославу категорическое условие, чтобы тот выметался из квартиры. Ярослав не стал с ней спорить, а она просто выставила его вещи за пределы квартиры и захлопнула дверь прямо перед его носом.

Таким вот образом Ярослав оказался в общежитии. Хорошо, сообразил сюда прийти, пожаловаться коменданту, старому ветерану, который не хотел сидеть дома и подрабатывал в общежитии, о своём сиротском положении, и тот пустил его под свою ответственность.

А Модесту Фёдоровичу Машенька наврала о том, что Ярославу нужно уже заселяться в общежитие, потому что у них началась производственная практика. Мулин отчим, хоть и был умнейшим человеком, академиком, в бытовых и жизненных вопросах оказался сущим ребёнком. Поэтому всю ту лапшу, которую Маша щедро и обильно навешала ему на уши, он воспринял практически как норму.

Таким образом, Маша в очередной раз победила, а Ярослав стал жить в общаге.

— Пошли жить ко мне, — сказал я, — мы с Дусей сейчас в четырёхкомнатной квартире вдвоём. Я все дни на работе. Тебе никто вообще мешать не будет. Не нужна тебе эта общага.

— Нужна, — сказал Ярослав, — здесь будут жить все ученики из интерната. Вместе урок учить легче. Я боюсь отстать от них сильно.

Я понял, что спорить тут бесполезно и взял у него обещание, что он будет на выходные приходить к нам. Оставил ему денег и отбыл. Надо будет рассказать Дусе, какой он тут голодный бедняжечка, так что она сама каждый день к нему ходить будет и еду носить.

Но какая Маша!