Муля не нервируй… Книга 6

Глава 7

Злая Фуфа посмотрела на меня удивлённо:

— Муля! Ты в своём уме? Ну кому я могла такое сказать?! — она всплеснула руками и сердито добавила. — Я всю жизнь так ждала этой встречи! Жила мечтами о ней! И вот, когда она уже так близко, я что, сама могу всё испортить?!

Я стоял и изумлённо смотрел на неё. И мне стало стыдно.

Тем временем Фаина Георгиевна вдруг оборвала сама себя и пристально посмотрела на меня:

— Скажи, Муля, что-то стряслось, да? Встречи не будет? Скажи! Не скрывай!

— Будет. Всё будет! — придав своему лицу беззаботное выражение, ответил я, — скоро уже увидитесь.

А сам продолжал размышлять? Так кто же из нас троих донёс?

Деревня Сремска Каменица была красивой и аутентичной. Хотя назвать это место деревней я бы не стал, но здесь было много (точнее очень много) нетронутых столетиями уголков: белоснежные домики под черепицей тёмно-апельсинового цвета, узкие, мощёные брусчаткой улицы, готические, тонкие церквушки.

И природа. Ах, какая здесь была природа!

Буйная, неукротимая дубравная зелень, которая, словно в ртутном зеркале, отражалась в темнеющих плёсах Дуная, обрамлённых тусклыми прожилками песков. И издалека можно было увидеть, как ходили по этим пескам козы и начисто обгладывали прибрежную лозу. А ещё именно здесь была отправная точка на рыжую гору со странным названием Фрушка.

В таком великолепии нам предстояло прожить четыре дня.

— Какая красота! — счастливо выдохнул товарищ Иванов, когда мы начали выгружаться из автобуса у дверей местной гостиницы. Но потом, взглянув на людей рядом, торопливо добавил, — но у нас, в Советском союзе природа ещё красивее.

Товарищ Сидоров в подтверждение сказал «ага». А потом немного подумал и для дополнительной аргументации ещё и покивал. Так, видимо, на всякий случай.

— Товарищи! — в центр нашего хаотичного столпотворения выскочила девушка с растрёпанными длинными волосами, перевязанными ярко-зелёным шнурком на лбу. Что делало её похожей на былинного Микулу Селяниновича, если бы он тоже был столь тщедушным и вертлявым.

Но никто её не слушал, все были заняты тем, что активно галдели, выражая или восторг от местных красот, или обеспокоенность, что номер может достаться не с тем видом из окна, какой бы хотелось.

Тогда она влезла на большую деревянный ящик, очевидно, или с реквизитом, или ещё с чем-то нужным, и завопила на весь двор:

— Товарищи! Минуточку внимания!

Её пронзительный крик пронёсся по двору, перелетел через мутные воды Дуная, ударился о рыжую гору Фрушка и вернулся обратно, жахнув нам всем по ушам. Моментально вся суета и шум стихли, словно и не было ничего подобного.

— Товарищи! — уже спокойнее сказала девушка, — меня зовут Йована. По всем вопросам обращаться ко мне. Теперь дальше. Я сейчас зачитываю фамилии и номера комнат. Вы берёте свои вещи и идёте заселяться. Те, кого я не зачитаю — едут дальше с Зораном на автобус. Он вам на месте всё объяснит…

Девушка перевела дух и выпалила:

— Зоран! Айда, выйди сюда! Покажись!

К ней чуть смущённо подошёл коротко стриженный русоволосый парень с широкоскулым плоским лицом и молча встал рядом.

— А ничего так, симпатичный, — прошелестел чей-то знакомый голос рядом.

Я скосил глаза. Рядом стояли и безо всякого стеснения рассматривали парня Чвакина и Лапина. Заметил это и товарищ Сидоров, потому что предупреждающе кашлянул.

— Это Зоран! — закричала опять девушка, — вот он!

Убедившись, что даже до последнего дурака дошло уже, что именно это и есть тот самый легендарный Зоран, девушка удовлетворённо кивнула и принялась оглашать дальше:

— Завтракать, обедать и ужинать будем чётко по группам. Вся информация будет на стенде в холле гостиницы. Убедительно прошу не опаздывать и не ходить с чужими группами. Дальше. Автобусы на съемочные площадки отправляются сразу же после завтрака. На стенде прошу смотреть информацию, кто в какой группе и на какую съемочную площадку будет ехать. Состав групп постоянно меняется. Это зависит от сюжета фильма. Так что не перепутайте!

Она опять выдохнула и заорала:

— Товарищи! Имейте в виду, съемочные площадки у нас будут две. И они находятся в разных частях деревни. Если вы сядете не в тот автобус, то пешком добираться вам будет долго. Вы можете сорвать съемку. Поэтому будьте внимательны! А теперь я начинаю зачитывать фамилии и номера комнат, — и она начала зачитывать.

Йоже Гале сгустил краски — девушек таки разместили тоже в гостинице. Во всяком случае, я услышал фамилию Лапиной до того, как назвали мою. Про остальных — не знаю. Но не думаю, что их разделили.

Ну что же, я терпеть н могу все эти организаторские дела. Они тут и без меня прекрасно разберутся. Поэтому я дождался, когда назовут фамилию Раневской, подхватил её потёртый баул и свой чемодан (одолжил у Модеста Фёдоровича), и пошёл наверх. Фаина Георгиевна еле поспевала за мной и всю дорогу свирепо ворчала:

— Ну вот чего ты рванул, Муля? Надо было остаться и дослушать. Интересно же…

— Что вам там интересно? — пыхтя, словно паровоз, я взбирался с двумя довольно тяжелыми сумками по крутой винтовой лестнице. Лифтов тут предусмотрено не было.

— Кто будет жить в гостинице, а кто нет, — сообщила Злая Фуфа в перерывах между попытками отдышаться.

Я сперва не понял, почему её это так волнует. Но потом сообразил и тихо сказал:

— Фаина Георгиевна, не беспокойтесь. Изабелла будет жить на отдельной квартире. Хорошей благоустроенной квартире. Вы её скоро увидите…

— Когда скоро? — взволнованно спросила она.

— Сегодня, — ответил я, — но когда точно — сказать не могу. Наберитесь терпения, пожалуйста. Всё будет хорошо.

— А как же подарки? Я же должна взять подарки, — запричитала Злая Фуфа.

— Подарки, если что-то сорвётся, то можно будет и через Йоже Гале предать. Главное — увидеться и нормально поговорить. Вы же в курсе, что мы так всё устроили, что ваша сестра Белла будет тоже сниматься в массовке, вместе с вами?

— Да ты что, Муля! — поражённо всплеснула руками Фаина Георгиевна, совершенно забыв, что поднимается по крутой лестнице, и чуть не навернулась.

— Осторожнее! — сердито сказал я, — не хватало ещё с переломами угодить в больницу!

Дальше началась обычная суета, когда много абсолютно разных людей переезжают на новое место, чтобы работать.

Мне повезло. Очевидно, из-за того, что я руководитель проекта, меня поселили в одноместный номер. С видом на рыжую гору Фрушка, конечно же.

Так что буду любоваться. Жаль, только времени на всё это маловато. Точнее, его вообще нет.

А примерно через час мы все уже ехали в автобусе на съемочную площадку. Я ехал рядом с Фаиной Георгиевной. Чуть наискосок сидели Йоже Гале и Франце Штиглиц. Сбоку от нас — Миша Пуговкин и Рина Зелёная. Товарищ Иванов тоже ехал с нами, но и тут отличился: сидел рядом с водителем, на переднем сидении. Ваня умотал на вторую площадку, там планировали снимать сценки из крестьянской жизни, и он должен был работать с массовкой, потому что снимали с разных ракурсов и их было много. Все наши тоже поехали туда, включая товарища Сидорова.

А вот Нанович ехал впереди нашего автобуса на своей новенькой машине ярко-голубого цвета.

На съемочной площадке долго не ладилось. То свет не так выставили. То с декорациями опять напутали. То куда-то не туда сценарий сунули.

В общем, суета на площадке царила знатная. И градус напряжения тоже.

Злая Фуфа сидела в палаточном шатре, мандражировала и дулась:

— Как ты думаешь, Белла уже приехала?

— Скорей всего да, но всё равно вы только вечером с нею встретитесь. Вы же слышали, что всю массовку увезли на вторую площадку. И она там.

— А я тут! — Фаина Георгиевна раздражённо отбросила щётку для волос и пожаловалась, массируя нос, — Муля, ты не представляешь, как у меня болит нос от этой подклейки! Если бы ты знал!

— Так зачем вы так мучаетесь?

— Я всегда подтягиваю нос, когда играю, Муля. И в театре, и, тем более — в кино. У мня ужасный нос. Я всю жизнь с ним так мучаюсь! — она недовольно посмотрела на себя в зеркало и скривилась, — не лицо, а жопа какая-то! Куриная жопа! Надо было Марецкую брать. Её везде берут. Она смазливенькая. И Завадский бы не рассердился…

— Нам нужна не смазливенькая, а талантливая, Фаина Георгиевна, — сказал я, пытаясь успокоить её мандраж, — такая, как вы!

— Муля! Ты столько для меня сделал! А я чувствую, что запорю весь сценарий! Муля, я — полная бездарность!

— Фаина Георгиевна, успокойтесь. Хотите, я вам воды принесу?

— Зачем мне твоя вода? Я бы сейчас бахнула сто грамм водки, да сербы эти не поймут. И будет международный скандал. Это же ужас, Муля! Я — самая бездарная актриса в мире. Признаюсь тебе — ты зря затеял ради мня весь этот фильм. Ничего не получится…

— Всё получиться, — сказал я спокойно, — у меня всегда всё получается.

— Ещё и Нанович этот, — вздохнула Фаина Георгиевна, — он меня ненавидит! Ты представляешь, Муля, он сказал мне в спину, что неужели в Советском союзе больше никого не нашлось, раз взяли кого попало.

— А вы что ответили? — напрягся я.

— Я отвечу ему сегодня, — усмехнулась Фаина Георгиевна, — а унижаться до базарной перепалки с дураком — это не по мне.

У палатки остановился Йоже Гале и громко сказал:

— Муля! Вот ты где! Все там тебя ищут. Пошли быстрее, а то Нанович уже ругается.

За спиной громко вздохнула Фаина Георгиевна.

— Йоже, — усмехнулся я, — здесь ты — главный режиссер. Так решил наш вождь, Иосиф Виссарионович. Так что пусть Нанович себе ругается, сколько угодно… Ему больше ничего не остается, только ругаться.

Раневская захохотала.

Я поспешил на съемочную площадку, а Злая Фуфа осталась прикреплять и перетягивать дальше свой несчастный нос. Надеюсь, я её хоть немножко успокоил.

Я появился на съемочной площадке, когда уже снимали сцену, как Зауряд-врач (Миша Пуговкин) моет руки, а Леокардия (Рина Зелёная) ему сливает из глиняного кувшина и улыбается.

В гриме Рину было не узнать — вылитая красавица.

— Ещё один дубль! — заорал какой-то патлатый парень и съемки возобновились.

— Сколько это может продолжаться! — изнывая от жары, фыркал Нанович.

Возле него стояла какая-то смазливая рыженькая девица и махала большим китайским веером. Франце Штиглиц и Йоже Гале, словно два первоклассника, застуканных строгой учительницей за хулиганством, торчали рядышком и обтекали.

— Что случилось? — спросил я, пытаясь разрядить напряжённую обстановку.

— Это уже восьмой дубль! — возмущённо заверещал Нанович, — мы до сих пор не можем даже одну сцену нормально отснять. А что будет, когда выйдет та?

— Та — это кто? — мой голос лязгнул сталью.

Нанович, почувствовав международный скандал, предпочёл промолчать. Но желваки у него на скулах забегали.

А у меня внутри всё аж пылало. Я прямо жаждал, чтобы он опять что-нибудь отчебучил. Если хоть слово против неё или Рины скажет — врежу. Ей-богу, врежу! Пусть меня потом после этого у нас дома судят, но я ему таки фингал поставлю.

Душа аж просит!

Наконец, эту злополучную сцену отсняли, и вымотанные Рина и Миша побежали к колодцу пить воду.

— Готовим всё для сцены номер два! — закричал патлатый парень.

И тут же резво рабочие потащили какие-то декорации из фанеры с нарисованными койками и обстановкой госпиталя.

— Левее давай! — командует патлатый и спрашивает, — Ну что, начинаем?

— Где же она? — бормочет Йоже Гале, а Нанович недовольно хмурится и злорадно поджимает тонкие губы.

И тут она вышла. Фаина Раневская. Даже в гриме пожилой сестры милосердия Феодосии, она была Раневская.

Как-то величаво и вместе с тем заинтересованно, склонив голову набок, точно воробушек, она произнесла своим мощным грудным голосом над лежащим актёром, игравшим раненого солдата:

— Какого роду повреждение у него?

Сербский актёр, что играл Николая Карловича, главного врача госпиталя, что-то там ответил.

Раневская тоже отвечала ему, играла, пробуя разные контрастные краски, и мимические, и смысловые, и голосовые.

— Будем оперировать! — говорит серб, играющий Карловича и добавляет, — только помогайте мне, Феодосия, у меня рука пулей пробита. Не зажило же ещё.

— Сложнейшая операция! — говорит она и тяжко вздыхает, — такой молоденький.

Это обычная, проходящая сценка. Заставка, прелюдия к следующему событию. Её можно было бы сыграть просто, особо не напрягаясь. Но Раневская играет. Да как играет! Она словно разделила всю сцену на малюсеньки микросценки и играет каждый кусочек отдельно: где строго, где лукаво, где простодушно. И вся эта мешанина драматических и комических микромоментов держит нас на съемочной площадке, словно рукой за сердце.

Вот она вздрогнула, напряглась. И тут же тихо улыбнулась.

Сербский актёр едва успевает подстраиваться. Скучать ему она не дает.

Раневская держит наше внимание, крутит ним, ищет болевую эмоциональную точку, куда нажать. Где прошибёт, наконец, током, и зритель станет не просто зрителем-наблюдателем, а соучастником, заинтересованным, вовлечённым, остро реагирующим.

— Расскажите, голубчик, в каких вы сражениях сражались, — наклоняется она над раненым.

— Стоп! Снято! — кричит патлатый парень и мы отмираем.

— Ну что? — тихо спрашивает она, глядя на меня.

Ответить я не успеваю. Меня опередил Йоже Гале.

— Сцена снята с первого дубля, — потрясённо говорит он и недоверчиво качает головой.

А Нанович подходит к Раневской и целует ей руку.

Ну вот. Вроде всё нормально. Всё наладилось.

Дальше идёт очередная сценка. Играют Миша и пожилой серб. Тот играет солдата-ветерана. Они выходят из госпиталя, и Миша делится с солдатом махоркой. Закуривают, разговаривают.

Почему-то, глядя на них, мне тоже остро захотелось курить.

Я тихонько отошёл подальше от съемочной площадки в надежде стрельнуть у кого-нибудь сигарету (свои не брал, я же бросаю), и наткнулся на рыженькую девушку, которая недавно махала веером над Нановичем.

Девушка курила. При виде меня она белозубо улыбнулась:

— Вы Муля! — сообщила она мне и добавила, — а я — Бобана.

Я спросил стрельнуть сигарету и закурил.

— Это вы такое красивое кино придумали, — белозубо усмехнулась она, — вот увидите, всем понравится.

Я молча кивнул, соглашаясь.

Но Бобане явно хотела поболтать, потому продолжила делиться впечатлениями:

— А как она играла! Даже наш инат раздремуша восхитился.

Что такое «инат раздремуша» я не понял, но, очевидно, что-то нелицеприятное. Потому что других эпитетов Нанович явно не заслужил.

Я вежливо посмеялся, а Бобана добавила, затушив окурок:

— Ой, что теперь будет! — и весело захохотала.

Ну что ж, посмотрим.

А потом меня переловил Йоже Гале.

— Муля! — затарахтел он, захлёбываясь от эмоций, — где ты таких актёров набрал? Ты не видел, там в сценке с солдатскими матерями как Миша сказал! Как он сказал! У мня аж слёзы из глаз брызнули.

— Да, Миша может, — кивнул я. Мне было за него приятно.

— А Фаина Георгиевна! О! — он аж закатил глаза от преизбытка чувств, — даже вон Нановича как проняло. Ты же видел это?! Ну скажи, ты видел?!

— Да видел я, — усмехнулся я, — а ты разве сомневался, что всё замечательно будет?

— Ну… — покраснел Йоже, и я понял, что сомневался, да ещё и как.

— Не переживай, Йоже, — сказал я, — и поверь мне. Эта картина принесёт тебе и всем актёрам мировую славу. Вот увидишь.

Йоже зарделся. Он был молод и очень хотел мировой славы.

— А как же ты?

— А я просто хочу выполнить данные самому себе обещания, — тихо сказал я.

А потом, уже поздно вечером, они встретились.

Фаина Георгиевна со своей сестрой, Изабеллой. Бросились друг к другу и замерли. Первой не выдержала Фаина Георгиевна.

— Белла! Беллочка ты моя родненькая! — закричала она и заплакала.