Муля не нервируй… Книга 6

Глава 15

Я посмотрел на него с немалым изумлением. Но предложить войти — не предложил. Вместо этого нахмурился:

— Михаил, а почему ты с этим вопросом ко мне пришёл? — спросил я сухо.

Лицо у того вытянулось:

— Ну… ээээ…

— Теперь там проживаешь ты. Вот сам эти проблемы и решай, — равнодушно пожал плечами я.

— Тебе разве не интересно? — удивился он.

— Ты знаешь, совершенно не интересно, — честно ответил я. — У меня столько всего, что я со своими проблемами не успеваю разобраться. У тебя всё?

Миша покраснел:

— Эммм… Да.

— Тогда всего доброго, — ответил я и закрыл перед его лицом дверь.

Представляю, что он сейчас думает. Но другого варианта воспитательного процесса я не видел. С людьми, склонными к выпивке, категорически нельзя быть мягкотелым и добреньким. Иначе они очень быстро садятся на голову.

Я считаю, что пьянство и алкоголизм — это болезнь. Очень страшная и практически неизлечимая болезнь. Примерно, как онкология или сахарный диабет. И нужно, чтобы человек сам взялся за своё лечение. В медицине достаточно случаев, когда люди со страшными диагнозами брали себя в руки, выстраивали режим питания, физических нагрузок, всей жизни, — и вполне себе нормально жили долгие годы. Но сила воли там должна быть колоссальная, по сути там всё существование человека должно быть подчинено работе с болезнью.

У меня, в той, прошлой жизни, был троюродный брат, который, как узнал, что у него диабет второго типа, полностью отказался от всех пищевых излишеств, сел на строгую сбалансированную диету, со строгим физическим сопровождением и чёткими нагрузками, и практически переборол диабет. Да, у него периодически сахар «прыгал», но это брат контролировал свой сахар, а не наоборот.

Также и с пьянством, и с алкоголизмом. Можно человека уговаривать до бесконечности, ругаться с ним, просить его, кодировать. Но как только человек не захочет и не возьмёт сам себя под собственный контроль — толку не будет.

Поэтому я так жёстко и разговаривал с Мишей. Помню его биографию в том, моём мире. Там всё могло бы закончиться более приятно, если бы он вовремя остановился.

И я решил пойти ва-банк. Вижу же, как Михаил ко мне тянется. Поэтому я сейчас жёстко поставил его перед выбором. Или я и всё, связанное с моими проектами и его карьерой, или пьянка.

А с соседями я ещё разберусь. Но только чуть позже.

И я развернулся и отправился к Дусе.

И застал удивительную картину: Дуся, в новой югославской малиново-фиолетовой юбке и голубой кофточке (кажется, это тоже я ей дарил, только давно ещё), вертелась перед зеркалом, постоянно прихорашиваясь.

— Красота! — от души похвалил я.

Дуся вспыхнула и попыталась слиться с интерьером.

— Тебе бы ещё обувь соответствующую и вполне можно хоть сейчас замуж выдавать, — рассмеялся я. — ты обведи мне свою ногу на листочке и я, когда в следующий раз снова в Югославию поеду, тебе красивые сапожки привезу.

— А ты что, ещё туда собираешься? — всплеснула руками Дуся.

— Конечно, — кивнул я.

Дуся принялась споро собирать разбросанные по комнате вещи и прицепилась ко мне с расспросами:

— Муля, а как там Елизавета Петровна поживает? Как она выглядит? Ты встречался с нею, мне Надежда Петровна говорила?

— Встречался, — тепло улыбнулся я, вспоминая, как не хотела тётя Лиза со мной расставаться, как горько, навзрыд, плакала.

— И как она?

— Красивая. Умная. Успешная. Выглядит молодо, — охарактеризовал её я.

— Она всегда такая была, — согласно покивала Дуся. — Вот вроде смотришь — две сестры, а ведь такие разные! Елизавета вон какой учёный, в отца пошла, в Петра Яковлевича, царство ему небесное. А вот что Наденька в жизни хорошего совершила?

— Как что? — изобразил изумление я, — меня родила.

— И воспитала, — согласилась Дуся, — да, ради такого сына можно считать, что жизнь удалась.

— Нет, Дуся, — сказал я, — воспитала меня ты. И мой отчим.

При этих словах Дуся польщённо зарделась.

— Я же, считай, своей настоящей матерью тебя считаю, — сказал я, — хоть и не биологической. Как и Модеста Фёдоровича — отцом.

Дуся аж прослезилась от умиления, и я, чтобы окончательно не смущать её, перевёл разговор на другую тему:

— Как он там, кстати?

— Ох, Муля, — улыбка медленно сползла с Дусиного лица, — когда из конференции своей вернётся, сам всё увидишь.

Такой ответ меня не устроил, и я прицепился с расспросами:

— Что-то с работой не так?

— Да нет же, — даже замахала от возмущения руками Дуся, — ты же знаешь отца, у него с работой всегда всё чётко. А после того, как он в другой институт перешёл и нет этого противного Попова, так Учёные советы хорошо проходят, без нервотрёпки. Он даже на обед ходит. Хоть и не часто.

— А что тогда? Здоровье?

— Да бог с тобой, Муля! Он же нестарый ещё мужик, какие там проблемы со здоровьем! Это у меня, то поясницу ломит, то плечо болит. А ему ещё рано рассыпаться.

— Дуся, раз плечо у тебя болит, а давай я тебе путёвку в санаторий выбью? — предложил я. — Поедешь, подлечишься, а?

— Ой, Муленька! — умилилась Дуся, — балуешь ты меня.

— Так поедешь?

— Ну куда мне ехать! — возмущённо сказала Дуся, — как я вас тут всех брошу?!

— Но ведь плечо болит…

— А ничего страшного! — хохотнула Дуся, — я вон твою юбку, что ты из Югославии привёз, завтра на рынок ка-а-ак надену, и к ней эту кофточку! И ка-а-ак пойду туда! Сонька с Маруськой как увидят, так сразу ядом плеваться от зависти начнут! А ты знаешь, какой яд полезный для этого дела? Не только плечо болеть перестанет, но и всё остальное!

Она заливисто расхохоталась. А я за нею.

— Ладно, Муля, — стала серьёзной Дуся, — пойду-ка я переоденусь. Надо идти готовить. Ты, небось, за моими кулебяками в заграницах этих совсем соскучился. Вон как похудел, бедняга, на буржуйских харчах.

Я усмехнулся: Дуся, как всегда, заботливая. Сразу обратила внимание, что я похудел. Но ведь ей же не объяснить, что я специально собой занимаюсь. Потому что внешний вид — это важно.

— Погоди, Дуся, — задержал я её, — ты так и не сказала, что с отцом.

— А что с отцом? Всё хорошо с отцом. Ой, Муленька, надо бежать опару ставить, а то не успею к ужину. А я же тебя вкусненьким порадовать хочу…

И она ломанулась было к выходу из комнаты, но я разгадал её неуклюжую манипуляцию:

— Дуся! — сурово сказал я, — стой! Не надо кулебяк! Ты про отца говори всё, как есть! Что там происходит?

Застигнутая на попытке выкрутиться и схитрить, Дуся вся как-то враз сдулась, покраснела.

— Ох, Муля, — вздохнула она и тяжело плюхнулась на стоящий рядышком стул, — не нравится мне всё это…

— Что не нравится? — не понял я и возмутился, — да говори ты уже! Всё из тебя прямо клещами тянуть надо!

— Только ты ему не говори…

— Не скажу! — пообещал я, — рассказывай давай.

— Не нравится мне, как они с Машенькой живут… — практически простонала Дуся, густо покраснела и потупила взгляд.

Я удивился. Вот уж Дуся — эксперт в семейной жизни. Но виду не подал. Только сказал:

— Ты конкретно расскажи, что там не так?

И Дуся как начала рассказывать, у меня аж глаза на лоб полезли.

— Она ему не готовит совершенно! Так-то постоянно готовлю я, мне не трудно. Но было один раз, что Наденька в больнице была, два дня. Там небольшую операцию ей сделали, на ноге. И Павел Григорьевич сам дома был. Вот она и попросила меня присмотреть. Так я туда готовить бегала, и к Наденьке в больницу тоже. А здесь я наготовила впрок. И вот представь, возвращаюсь я через три дня, а всё, как было в кастрюльках в холодильнике — так и стоит. За три дня уже аж испортилось. А они бутербродами да баранками кусочничали. Ты представляешь, она даже разогреть поленилась!

— Так, может, потому что беременная она, — предположил я, — может, от запахов еды ей плохо?

— Ой, Муля, да что ты такое говоришь! — аж замахала руками от возмущения Дуся, — рожать — это природное женское дело. Нас боженька под это специально создал! И беременная — это не хрустальная! Раньше бабы и в поле рожали, и всё на себе по хозяйству тащили. И никто не смотрел, беременная там или нет!

Я промолчал. Так-то в чём-то она была права. В общем, спорить я не стал, только спросил:

— И на основании этого ты сделала вывод, что они плохо живут?

— Да нет же, — опять замялась Дуся. — Модест Фёдорович поставил диванчик на кухне, ты же видел?

Я кивнул, мол, видел.

— И в последнее время спит там.

— Ну, это тоже не причина делать такие выводы, — покачал головой я, — может, Машенька себя плохо чувствует и он не хочет её лишний раз тревожить…

— А на гулянки Машенька бегать хочет?! — вызверилась вдруг Дуся, — у них там, в аспирантуре этой ихней, прости господи, всякие капустники по вечерам проводятся. Вот она туда бегать и приноровилась. А зачем, скажи, беременной бабе все эти капустники?!

— То есть ты считаешь, что когда женщина выходит замуж, то ей только муж, кухня и дети остаются? — рассеялся я.

У меня аж от сердца отлегло. Это Дуся такая паникёрша. Стоило Машеньке раз или два чуток задержаться на работе, как она сразу уже раскудахталась. Привыкла, что Мулина мать всегда дома. А ведь в советских институтах и на предприятиях в эти года было обычным делом задерживаться после работы чуть ли не до ночи, ради всевозможных собраний и творческих вечеров. Вот и Маше приходится…

Так я размышлял, а у самого что-то словно ныло изнутри. Перед глазами стоит Машенька, которая капризным голосом отбирает у Дуси её подарок — югославский плащ. И ведь даже не подумала, что той же Дусе подарка хочется. Но тогда я списал всё на последствия беременности. А сейчас, когда Дуся начала рассказывать, как-то многовато всего набирается. На первый взгляд, вроде как ерунда это всё. А вот если всё суммировать и хорошенько подумать, то картина получается неприглядная.

Я вздохнул и, под речитатив Дуси, продолжил размышлять: Модест Фёдорович спит на кухне. И Машу это совершенно не колышет. Она приходит поздно, потому что у неё там какие-то мероприятия. А то что она замужем за профессором, и что ей следует быть для него музой и поддержкой — её это не заботит. Я уже молчу об интересном положении.

Ведь женщина, прежде чем идти замуж не за простого инженера или рабочего, а за учёного, писателя, художника и так далее, должна трижды подумать, что с такими людьми обычной семейной жизни не получится никогда. Что главным у такого мужа всегда будет его служение: науке, искусству и т. д. И эта женщина должна быть в первую очередь поддержкой, помощницей, вдохновительницей своему талантливому супругу. Вон как Маргарита, которая поселилась в подвале с Мастером и верила в него до последнего. И с рукописью помогала. И боролась за него.

А Маша, видимо, решила, что достаточно выйти замуж, и всё завертится вокруг неё? Странно это. Тем более, что она же и сама к науке причастна.

— А ещё она подружкам на него говорила, что он старый, — продолжала ябедничать Дуся. — Я случайно подслушала.

— Прям так и сказала? — не поверил я, — с чего бы это?

— Они обсуждали какой-то спектакль, а она и говорит, мол, мы не пойдём, у меня муж старый, ему это не понять, — заложила Машу Дуся.

Ладно, всё равно с отцом говорить придётся, как вернётся. Заодно и об этом расспрошу. С чего это он вдруг стал старым?

А прямо на работе мня выловил Капралов-Башинский.

— Иммануил Модестович! — вскричал он при виде меня, — я слышал, что скоро югославские коллеги приезжают?

— Угу, — кивнул я, с подозрением глядя на него, — А что?

— А массовку для фильма вы где брать будет?

— На «Мосфильме», — пожал плечами я, — они там и набор уже открыли.

— Муля! — всплеснул руками Капралов-Башинский, — ну какая массовка может быть на «Мосфильме»? Ну ты сам подумай!

Я подумал и ничего не понял:

— Нормальная массовка. Они там профессионалы. Что они людей постоять две минуты в одежде крестьян на заднем плане не наберут? Или солдат? Там всего-то и надо, что бежать по полю.

— Иммануил Модестович! — аж покраснел от возмущения Капралов-Башинский, — так дела не делаются! Даже массовка должна играть талантливо. А не стоять столбом. Зрителя не обманешь.

— К чему вы ведёте? — я с подозрением уставился на режиссёра.

— К тому, что нужно набирать актёров на массовку из моих артистов! У меня такие типажи — пальчики оближешь. Такие есть девочки хорошие.

— Да я как-то и н думал…

— Не думал он! — вскричал, заламывая руки Капралов-Башинский, — ты не думал, а вон Завадский уже настропалялся всю массовку из своих набрать. Как ты думаешь, через «Мосфильм» кого продвигают?

Я задумался:

— И вы хотите, чтобы взяли ваших?

Капралов-Башинский закивал так интенсивно, что я думал, что у него сейчас голова оторвётся:

— Конечно!

— А зачем вам это? И им зачем? У вас состоявшиеся актёры, что им даст минутное участие в массовке?

— Ээээээ… Иммануил Модестович, пусть и минутное, но быть участником такого фильма — каждому хочется.

— Но, может, фильм ещё и не зайдёт, — пожал я плечами.

— Ха! Насколько я слышал, да и сам понимаю — ещё как зайдёт! — усмехнулся Капралов-Башинский, — так что, мы договорились?

В принципе массовка — это вообще никакой роли не играет, будут актёры из «Мосфильма» или из театра Капралова-Башинского. А иметь в должниках директора театра — пригодится. Поэтому я согласно кивнул:

— Хорошо, Орест Францевич. Договорились.

Капралов-Башинский просиял и ушёл, довольно потирая руки.

А примерно через час меня уже выловил Глориозов. И вид у него был озабоченный не на шутку:

— Иммануил Модестович! — бросился трясти мою руку в приветствии он, — сколько лет, сколько зим! Вернулись из Югославии, а всё не заходите! Старика проведать не хотите!

— Ох, да что вы, Фёдор Сигизмундович, — улыбнулся я, — какой же вы старик? Орёл!

Глориозов просиял, но вид у него при этом был весьма озабоченный:

— Иммануил Модестович, тут такое дело… — он немного замялся, но уже более твёрдо закончил, — до меня дошли слухи, что вы в массовку к своему фильму набираете актёров Капралова-Башинского? Это правда?

— Правда, — кивнул я.

— Но как же так?! — вскричал, заламывая руки Глориозов, — как же так, Иммануил Модестович! Мы ведь с вами друзья! Мы почти братья на театральной ниве! Я же вашу Фаину Георгиевну под крыло по вашей личной просьбе взял! Мужественно терпел её придирки! И своим запретил с нею спорить! А вы теперь этого афериста Капралова-Башинского поддерживаете?! Как так-то?

У меня аж челюсть отпала. И я пробормотал:

— Да я даже и не думал, что это имеет хоть какое-то значение. Мы открыли набор на «Мосфильме». Они там начали кого-то набирать. А потом ко мне подошёл Орест Францевич и предложил ускорить процесс и дать своих актёров. Уже готовых на роли.

— Но почему он?! — побледнел Глориозов, — у меня тоже есть актёры на эти роли! И они все заслуженные! А не как у Капралова-Башинского, сброд один!

— Фёдор Сигизмундович, — попытался успокоить Глориозова я, — во-первых, Орест Францевич просто подошёл первым. Я даже подумать не мог, что для ваших заслуженных артистов участие в массовке имеет хоть какое-то значение!

— Конечно имеет! — аж подпрыгнул Глориозов, — этот фильм скоро прогремит, и участие пусть даже в массовке, для каждого артиста — это билет на большую сцену. Вы понимаете?

— Хм… — задумался я, — теперь начинаю понимать. Давайте тогда сделаем так, если останутся места, то наберём ваших. Вы же сами понимаете, что отменять своё решение я уже не могу. Но вот на следующий фильм, тоже советско-югославский, я дам вам приоритет. Договорились?

— Спасибо! — просиял Глориозов и принялся трясти мою руку, преданно заглядывая в глаза, — уверяю вас, Иммануил Модестович, вы не пожалеете! Мы же друзья!

Он ушёл, и я выдохнул.

Ну что, ещё кино даже не сделано, а уже за мной началась охота. То ли ещё будет, когда «Зауряд-врач» выстрелит в Европе и Америке. Ну, и у нас, само собой.

Ну что же, посмотрим.

В прекрасном настроении я вернулся в Комитет и двинул по коридору в сторону приёмной Большакова. С Изольдой Мстиславовной как раз есть что обсудить.

Но тут дорогу мне преградила Лёля. И была она в странном возбуждении:

— Муля! — прошептала она и криво усмехнулась, — я беременна!