Небо окрашивалось в мягкие оранжевые тона, последние лучи солнца цеплялись за край крыши веранды. Том сидел на низкой деревянной скамье, в руке холодный стакан с чаем. В траве просыпались цикады. Напротив, в старом шезлонге медленно покачивался Билл, положив ногу на старый термобокс между ними.
С соседней веранды доносился телевизор — заголовки вполголоса: экономические переговоры в Европе, передвижения войск, очередные заявления США. Больше шума, чем смысла.
Билл покачал головой и тихо выдохнул:
— Честно, Том… Я голосовал за него. Дважды. А теперь вообще не понимаю, что он делает. Говорит о «уважении», о «силе на переговорах». Санкции — еле работают. А теперь вот он обсуждает, не пора ли сократить поддержку Европы…
Том сделал глоток, слегка наклонив голову:
— Я тоже об этом думал. На первый взгляд, это похоже на слабость. Но, может быть, за этим стоит нечто другое.
— Например?
— Не заговор. Просто… отвлечение. Европа меняется, Билл. Тихо. Осторожно. Они пробуют новые экономические модели — без фанатичной привязки к бесконечному росту. Пытаются построить устойчивую систему, где стабильность важнее постоянной гонки за прибылью.
Билл моргнул:
— Без роста? Так экономика не работает.
— Вот именно, — сказал Том. — И поэтому это пугает тех, кто держится за старую модель. Особенно тех, кто выстроил всю свою личность, карьеру, власть на правилах прежней игры.
Билл нахмурился, пытаясь соединить точки:
— То есть, всё это — чтобы не дать им развернуться?
— Может быть. Не остановить напрямую, но создать помехи. Держать в напряжении. Если у них не будет времени или спокойствия на реформы — перемены могут сорваться. А для тех, кто связан со старой моделью, это, в каком-то смысле, вопрос выживания.
Билл потёр лоб:
— Но ведь он обещал нам другое. Работу, цены пониже, жизнь получше…
— Он и правда этого хотел, — тихо сказал Том. — Но система, в которую он верит, больше не может этого дать. Население сокращается. Издержки растут. Всё стало слишком сложным. Ты не можешь вернуть старое, если нет условий, которые его поддерживали.
Билл снял кепку и провёл рукой по редеющим волосам:
— А что будет, когда у него не получится?
Том посмотрел на тёмнеющее небо:
— Он не признает провал. Будет винить других. Скажет, что его саботировали. Оппозиция. СМИ. Иностранцы. Назовёт врага — и заставит всех поверить. Так всегда начинается.
— А если и это не сработает?
Том вздохнул:
— Тогда начнут меняться законы. Люди станут бояться говорить. Не потому что ненавидят свободу слова. А потому что боятся. И потому что больно признать, что поставили не на ту лошадь.
Билл долго молчал. Кресло качалось всё медленнее.
— Знаешь, — сказал он наконец, — я ведь просто хотел, чтобы всё снова стало нормально. Как в мои молодые годы. Когда работы хватало. Когда можно было купить дом. Оплатить учёбу ребёнку. Я же не за хаос голосовал.
Том кивнул:
— Ты голосовал за надежду. И трагедия в том, что нам нужна новая надежда. Пообещав, вместо нее подсунули это...
На телевизоре заиграла заставка экстренного выпуска. Ещё новости о войне. Ещё один виток тревоги. Билл даже не обернулся.
— Как думаешь, мы ещё можем всё это исправить? — тихо спросил он.