На крыльце становилось прохладно. Они сидели молча, и эта тишина была тёплой, уютной, как старое одеяло.
Первым заговорил Билл:
— Знаешь, сын… Я всё думаю об этом. Все эти новые идеи звучат красиво — пока кто-то не начинает указывать, что тебе делать нельзя. А я всё ещё верю в свободу. Всегда верил.
Том кивнул, не спеша.
— Я тоже, пап. Просто, мне кажется, пора бы уточнить, что мы под ней понимаем.
Билл покосился на него:
— Свобода — штука простая. Ты живёшь по-своему, я по-своему.
— Это часть, — согласился Том. — Но только часть. Свобода не бывает абсолютной. Как и права — они заканчиваются там, где начинаются права и свободы другого человека.
Билл приподнял бровь, но спорить не стал.
— Представь себе, — продолжил Том, — если моя свобода позволяет мне забирать что-то у тебя — это всё ещё свобода? Или уже доминирование?
Билл выдохнул носом:
— Вечный конфликт. Свобода против порядка.
— Может быть, — сказал Том. — Но мне кажется, это глубже. А если представить, что общая свобода в обществе — это сумма всех личных свобод? Не сколько может один самый влиятельный человек, а сколько могут все.
Билл чуть наклонил голову:
— Продолжай.
Том очертил в воздухе кривую:
— Представь себе классическую колоколообразную кривую — нормальное распределение. В здоровом обществе свобода у большинства находится примерно на среднем уровне. Люди могут принимать важные решения о своей жизни: где жить, чем заниматься, как воспитывать детей. У всех есть выбор, пусть и не без ограничений.
Он сделал паузу и продолжил:
— Но если кривая смещается… Некоторые начинают накапливать всё больше и больше свободы. Настолько много, что она становится почти абсолютной. Они могут делать почти всё, что захотят — покупать, влиять, обходить правила.
Билл кивнул, не перебивая.
— Но даже если у кого-то сотни миллиардов, он не становится в сто раз свободнее обычного миллиардера. У свободы есть потолок — невозможно быть свободнее, чем свободен полностью. Всё, что сверх этого, не прибавляет свободы — оно просто уходит в никуда.
— А чтобы кто-то получил такую чрезмерную свободу, — добавил Том, — её приходится забирать у других. У простых людей остаётся всё меньше свободы — меньше возможностей, меньше выбора. Получается что в обществе, где кто-то получил всё, а остальные меньше - общая свобода на самом деле падает.
Билл нахмурился:
— Никогда об этом так не думал.
Том кивнул:
— Вот именно. Если ты правда веришь в свободу — ты хочешь, чтобы она была защищена для всех. Иначе это уже не свобода, а привилегия.
Билл молчал, глядя куда-то в сторону.
— Вот что получается в системах где успех меряют деньгами, — добавил Том. — Они говорят, что за свободу, но по сути просто создают неравенство выбора. Чем больше можешь заплатить — тем больше «свободы» получаешь. Но это уже не либерализм. Это просто иерархия под маской свободы.
Билл хмыкнул:
— То есть, ты хочешь сказать, что общество, где свобода распределена более-менее поровну, на самом деле свободнее?
— Именно, — сказал Том. — Не потому что оно больше или меньше контролирует, а потому что оно выравнивает свободу, не даёт ей перейти в чью-то монополию. Свобода — это не «делай что хочешь», а «живи без несправедливых ограничений». И так, чтобы твоя свобода не отнимала чужую.
Билл долго смотрел на газон перед домом.
— Неплохо, парень. Думаешьт.
Том слегка улыбнулся:
— Ты сам меня воспитывал на идеалах свободы, пап. Я просто иду по твоим следам.